Страница 32 из 51
Я улыбаюсь. Не могу сдержаться.
— О господи, он чертовски горяч!
— Знаю! — она хлопает в ладоши и подпрыгивает на диване.
Наш смех улетучивается, возвращая к реальности. Я поворачиваюсь и смотрю в окно, на наше жилье через дорогу, а она несет чашки к раковине. Когда Эдди возвращается в гостиную, то хватает меня за руку и поднимает с дивана.
— Пошли, мы идем говорить с твоей мамой.
Мы? Я не спорю. Есть в Эдди что-то такое, внушающее желание не спорить.
Паранойя надо мной нависла…
Когда в глазах моих увидишь ты однажды
Отсутствие здравомыслия,
Будешь ли любить меня так же?
—The Avett Brothers, Paranoia in B Flat Major
Глава двенадцатая
Эдди никогда раньше не бывала у меня дома. Но вы бы об этом ни за что не догадались, глядя как она уверенно заходит через входную дверь. Она продолжает тащить меня за собой, даже когда мы оказываемся внутри. Мама сидит на диване, с улыбкой посматривая на несущуюся к ней незнакомку, тянущую за собой ее разгневанную дочь. Должна признать, удивление на лице мамы не может не радовать.
Эдди пихает меня на диван и давит на плечи, пока я не сажусь рядом с мамой. Девушка занимает место за кофейным столиком, прямо напротив нас, спина прямая, подбородок поднят высоко. Она у нас за главную.
— Я Эдди, лучшая подруга вашей дочери, — говорит она маме. — Ну вот, а теперь, когда мы все знакомы, давайте перейдем к делу.
Мама смотрит на меня, потом опять на Эдди, и не отвечает. Мне, честно говоря, тоже нечего сказать. Не знаю, к чему подруга ведет, потому все, что я могу сделать, это позволить ей продолжить.
— Джулия, верно? Вас так зовут?
Мама кивает.
— Джулия, у Лэйкен есть вопросы. Множество вопросов. У вас — ответы. — Эдди смотрит на меня. — Лэйкен, ты спрашиваешь, твоя мама отвечает. — Она посмотрела на нас одновременно. — Вот так мы будем вести переговоры. Вопросы есть? Ко мне, имеется в виду.
Мы с мамой качаем головами. Девушка встает.
— Тогда ладно. Мое дело сделано. Позвони мне позже.
Эдди переступает через столик и направляется к выходу, но вдруг разворачивается и возвращается к нам. Она обвивает руками шею моей матери. Та смотрит на меня широко распахнутыми глазами, а затем обнимает в ответ. Эдди продолжает сжимать шею моей матери непривычно долгое время, но, наконец, отпускает. Она улыбается нам, опять перепрыгивает через столик и выходит через дверь. И она ушла. Вот так просто.
Мы обе сидим в молчании, пялясь на входную дверь — недоумевая, что именно не так с Эдди. Или, скорее, что с ней так. Трудно сказать. Я оглядываюсь на маму, и мы обе смеемся.
— Вау, Лэйк. Ты умеешь выбирать друзей.
— Знаю. Она невероятная, правда?
Мы устраиваемся на диване, мама тянется, и хлопает по моей руке.
— Лучше сделать, как она сказала. Задавай вопрос, а я отвечу так подробно, как смогу.
Я решаю не тянуть резину.
— Ты умрешь?
— Разве не все умрут? — отвечает она.
— Это вопрос. Ты должна просто отвечать.
Она вздыхает, будто мешкает, не особо желая отвечать.
— Возможно. Должно быть, — признает она.
— Когда? Насколько все плохо?
— Лэйк, может, мне стоит сначала объяснить. Я дам тебе подробное объяснение, с чем мы имеем дело.
Она встает и идет на кухню, занимая место у барного столика. Она показывает мне сесть с ней и хватает ручку с листком бумаги, а затем начинает что-то записывать.
— Есть два вида рака легких. Мелкоклеточный и немелкоклеточный. К сожалению, у меня мелкоклеточный, который быстрее развивается. — Она рисует диаграмму. — Мелкоклеточный рак также может быть ограниченным или расширенным. — Она указывает на нарисованную пару легких. — Мой был ограниченным. Что значит, он сохранялся в этой части. — Она обводит нужную часть легких и ставит точку. — Здесь они нашли опухоль. Симптомы появились за пару месяцев до смерти твоего отца. Он заставил меня пойти на биопсию и тогда мы обнаружили, что она злокачественная. Мы искали подходящего доктора и решили, что лучше всего будет найти его в Мичигане — Детройт. Он специализировался на МРЛ[7]. Мы решили переехать еще даже до смерти твоего папы. Мы…
— Мам, помедленнее.
Она кладет ручку.
— Мне нужна минутка. Боже, впечатление, что я на уроке сижу.
Я кладу голову на руки. У нее были месяцы на обдумывание ситуации. И говорит она так, будто учит меня, как испечь торт!
Мама спокойно ждет, пока я встаю и иду в ванную. Плеснув воды на лицо, я смотрю на свое отражение в зеркале. Выгляжу ужасно. Я не смотрела на себя с тех пор, как ушла прошлой ночью с Гевином и Эдди. Тушь размазана под глазами. Они выглядят опухшими. На голове бардак. Я смываю макияж и расчесываю волосы, прежде чем вернуться на кухню и вновь слушать рассказ о том, как она умрет.
Мама поднимает голову, когда я возвращаюсь, и я киваю, давая ей добро на продолжение.
— Через неделю после того, как мы решили переехать в Мичиган, поближе к доктору, твой отец умер. Я была так поглощена горем, его смертью, похоронами и всем остальным, что пыталась вытеснить из головы то, что происходило со мной. Я не ходила к доктору три месяца. Клетка превратилась из ограниченной в расширенную.
Она отворачивается, явно устыдившись. Ее голос становиться тише.
— Я винила себя в сердечном приступе мужа. Знала, что к этому привел стресс от диагноза. — Она встает и проходит в гостиную, чтобы выглянуть в окно.
— Почему ты мне не сказала? Мам, я бы помогла тебе. Ты не должна была справляться со всем в одиночку.
— Теперь я это знаю. Но у меня была стадия отрицания. Я злилась. Надеялась на чудо, наверное. Не знаю. Дни стали неделями, затем месяцами. И теперь мы здесь. Три недели назад я вновь пошла на химиотерапию.
— Это же хорошо, так? Если тебе назначили химиотерапию, значит, есть шанс избавиться от опухоли.
Она качает головой.
— Это не для борьбы с ней, Лэйк. А чтобы уменьшить мою боль. Это все, что они могут пока сделать.
Я опускаю голову на руки и плачу. Удивительно, как много слез может излить один человек. Как-то ночью, после смерти отца, я плакала так много, что у меня началась паранойя, что я приношу вред своим глазам, и я решила загуглить этот вопрос. Я вбила «может ли человек слишком много плакать?». Как оказалось, все в итоге засыпают и перестают плакать, чтобы дать своему телу отдых. Так что нет, плакать слишком много нельзя.
Я хватаю салфетку и делаю пару глубоких вдохов, пытаясь сдержать оставшиеся слезы. Меня уже тошнит от них.
Я чувствую, как меня обхватывают мамины руки, потом поворачиваюсь и обнимаю ее в ответ. Мое сердце болит за нее. За нас. В конце концов, она начинает кашлять и отворачивается. Я смотрю за ней, пока она кашляет, хватая ртом воздух. Она выглядит такой больной. Как я не заметила? Ее щеки стали впалыми. Волосы — тонкими. Я едва узнаю ее. Я была так сосредоточена на своем несчастье, что даже не заметила, как моя родная мать исчезала на моих глазах.
Она прокашлялась и вернулась на свое место у стола.
— Мы расскажем Келу сегодня. Бренда приедет в семь, хочет быть здесь, поскольку вскоре станет его опекуном.
Я смеюсь. Она же шутит. Верно?
— В смысле его опекуном?
— Лэйк. Ты все еще школьница, скоро пойдешь в колледж. Я не жду, что ты все бросишь. Я не хочу, чтобы ты это делала. У Бренды это будет не первый ребенок. Она хочет этим заниматься. Она нравится Келу.
Я через многое прошла за этот год. Но это мгновение, эти слова, которые только что сорвались с ее губ — я никогда не была в такой ярости.