Меир Эзофович

— Так ты, значит, внук старого Саула?

— Да, я его внук.

— А Рафаил Эзофович твой отец?

— Нет, я сын Вениамина, самого младшего из сыновей Саула, который давно уже умер.

Меир говорил на польском, несколько ломаном, но довольно сносном языке. В доме своего деда ему часто приходилось слышать этот язык, когда к ним приезжали по делам владельцы соседних имений; да и старый эдомит, обучавший его предметам, не относящимся к древнееврейским, говорил на том же языке.

— Не Рафаил ли прислал тебя ко мне? — спросил шляхтич.

— Нет, я сам пришел…

Юноша с минуту молчал, как бы собираясь с силами и мужеством. Оправившись, он заговорил уже смелее:

— Я пришел, чтобы предостеречь вельможного пана от великого несчастия, которое готовят пану злые люди…

Янкель снова подскочил и, раздвинув руки, заслонил его перед Камионским.

— Замолчишь ли ты? — крикнул он. — Зачем ты морочишь голову вельможному пану своей глупой болтовней?..

Обращаясь к шляхтичу, он сказал с отчаянием:

— Это сумасшедший, мишугенер, бездельник…

На этот раз, однако, не Камионский уже отстранил его, а Меир. С удвоенным блеском в глазах и усиленно дыша, Меир оттолкнул Янкеля и торопливо заговорил:

— Этот человек не дает мне говорить, поэтому я скажу все вельможному пану очень быстро. Пусть вельможный пан ему не доверяет; он очень худой человек и враг пана. Он готовит пану большое несчастие… пусть пан остерегается его и пусть пан бережет свой дом, как зеницу ока. Я не доносчик и поэтому пришел сюда, чтобы сказать это вельможному пану при нем. Он будет мстить мне за это, но пусть мстит. Я должен был сделать то, что обязан сделать каждый правоверный еврей, потому что у нас написано: «Да живет между вами чужеземец, как если б он произошел от потомков Израиля»; а в другом месте написано: «Если будешь молчать, на голову твою падут все несчастия Израиля!»

Меир замолчал, потому что в груди у него не хватило дыхания. Видно было, что он весь дрожит и что бурный порыв в нем мучительно борется с тайным, пронизывающим его опасением.

Камионский поглядывал на говорившего с любопытством, удивлением и улыбкой. Он так привык улыбаться, глядя на евреев, что и теперь дрожь Меира, загадочные слова его, в особенности же приведенные им цитаты из Библии, сами по себе красивые, но странно звучащие на неправильном, ломаном языке еврея, больше смешили его, чем удивляли и интересовали.

— Как я вижу, — начал Камионский, — внук старого Саула — знаток священного писания и обладает пророческим даром. Скажи мне, однако, мой юный пророк, яснее и определеннее, какие несчастия грозят мне, и почему этот почтенный Янкель, три года уже бывший моим добрым знакомым, вдруг проникся ко мне такой неприязнью?

Янкель стоял теперь возле самого кресла, на котором сидел помещик, и, нагнувшись слегка к нему, шептал со сладкой улыбкой на губах:

— Это сумасшедший! Ему постоянно кажется, что он пророк, и он всегда занят предсказаниями, а на меня он зол за то, что я всегда смеюсь и издеваюсь над ним.

— Ну, так я уж не буду над ним смеяться и шутить, чтобы он и на меня не рассердился тоже, — весело ответил шляхтич и, обращаясь к Меиру, спросил с некоторым любопытством:

— Какое же это несчастие может постигнуть меня? Скажи ясно и определенно, а если скажешь правду, — сделаешь доброе дело, и я буду тебе за это благодарен…

Меир ответил:

— То, чего вельможный пан требует от меня, — дело нелегкое… Я думал, что вельможный пан поймет все с нескольких слов… Мне тяжело говорить об этом…

Юноша провел рукой по лбу, на котором выступило несколько капель пота.

— Может ли вельможный пан обещать мне, что если я скажу страшное слово, то оно упадет в ухо пана, как камень в воду, и что пан не повторит этого слова перед судом, а только сам извлечет из него пользу? Обещает ли мне это вельможный пан?

Бледность говорящего увеличивалась все больше, а голос его дрожал.

В молодом помещике любопытство, видимо, боролось с веселым смехом, который разбирал его.

— Даю тебе честное слово, — сказал он, улыбаясь, — что слова твои упадут в мои уши, как камень в воду.

Взглянув горящими глазами на Янкеля, Меир открыл рот, чтобы сказать что-то, но губы его сильно дрожали, и он не мог произнести ни звука. Используя сильное волнение, которое на мгновение лишило юношу сил и самообладания, Янкель внезапным и стремительным движением бросился к нему, схватил его за передние полы сюртука и изо всей силы начал толкать его к дверям. При этом он кричал:

— Ты что приходишь в мой дом, чтобы морочить голову моему гостю своей глупой болтовней? Это ясновельможный гость… большой пан, с которым я уже три года веду торговлю и поддерживаю дружбу… Уходи отсюда! Уходи отсюда! Уходи!

Меир старался вырваться из рук Янкеля, который тащил и толкал его; но хотя он был выше и сильнее Янкеля, тот обладал более гибким и изворотливым телом, и, при этом он делал отчаянные усилия. Таким образом, оба они двигались к двери, а молодой помещик с улыбкой смотрел на это состязание. Над головой и плечами мечущегося Янкеля подымалось все более бледневшее лицо Меира. Вдруг на этом лице вспыхнул огненный румянец.

— Пусть вельможный пан не смеется! — воскликнул он прерывающимся голосом. — Вельможный пан не знает, как мне трудно говорить… Пусть вельможный пан побережет свой дом от огня…

При последних словах он исчез за порогом, а Янкель задыхающийся, измученный, с вздрагивающим лицом, запер за ним двери.

Камионский все еще улыбался. И неудивительно. Борьба маленького рыжего Янкеля с высоким и сильным, но слишком взволнованным, чтобы успешно защищаться, молодым евреем казалась смешной. Во время этой борьбы длинная одежда у обоих противников широко развевалась; Янкель от тяжелых, яростных усилий подскакивал и приседал; Меир весь дрожал, словно чего-то сильно испугался, и неловкими движениями отталкивал противника. Это представляло очень смешную картину, тем более что участниками ее были люди, над которыми издавна было принято смеяться.

И каким образом мог понять молодой шляхтич тайный и нисколько не комичный смысл разыгравшейся перед ним сцены? Разве он знал, когда разговаривал с Меиром, кто, собственно, стоит перед ним? Это был молодой еврейчик, говорящий ломаным и забавным языком, внук купца и, наверное, сам будущий купец. Кем же и мог он быть, как не молодым, довольно забавным еврейчиком и, наверное, будущим купцом! Молодой помещик не имел ни малейшего представления о том, что у этого юноши была благородная душа, восставшая против всякой глупости и несправедливости, — душа, до отчаяния тоскующая о свободе и знании; что, придя сюда, юноша этот совершил акт великой отваги и губил этим шагом всю свою будущность. Да разве среди евреев существуют благородные, смелые души, восстающие против зла, охваченные возвышенной тоской?

Через минуту, однако, помещик Камионский перестал улыбаться и, глядя на Янкеля, спросил:

— Объясни же мне теперь, что это за человек и о чем говорил он?

— Ах! Что это за человек и о чем говорил он? — повторил Янкель, во мгновение ока сумевший принять спокойный вид. — Это глупое происшествие, я прошу извинения у вельможного пана за то, что оно случилось с паном в моем доме. А человек этот сумасшедший. Он очень злой и от злости сошел с ума…

— Гм, — сказал Камионский, — однако он не совсем похож на сумасшедшего. У него красивое лицо и очень осмысленное.

— Да он и не вполне сумасшедший… — начал было Янкель, но Камионский прервал его.

— Это внук Саула Эзофовича? — спросил он задумчиво.

— Он внук Саула, но дедушка очень не любит его…

— Любит или не любит, но родного деда спрашивать не стоит…

— Да нет же, пусть вельможный пан спросит его… — выкрикнул Камионкер, а глаза его засветились торжеством. — Пусть пан спросит и дядей его… Вот я сейчас побегу и приведу сюда его дядю, Абрама.

— Не надо! — коротко сказал шляхтич.

Он встал и задумался. Потом быстро и внимательно взглянул на Янкеля. Янкель смело встретил его взгляд. Оба молчали с минуту.