Господа Помпалинские

— Voyons! Voyons![448]—отозвался Мстислав со своего шезлонга. — Mais ce pauvre César [449] всерьез эмансипируется! Только как бы эти плебеи, с которыми он связался, не разорили его.

— Да… chose… эмансипируется, — как попугай, повторил обалдевший граф Август.

Графиня не проронила ни слова. Она сидела неподвижно, опустив глаза и закусив губы.

Граф Святослав тоже молчал, будто разговор, затеянный родственниками, нисколько его не интересовал. Нагнувшись, он привычно мешал золочеными щипцами угли в камине, но внимательный наблюдатель заметил бы в розоватых отблесках огня насмешку, притаившуюся в глубине его прозрачных и холодных, как лед, глаз. А граф Август с возраставшим беспокойством поглядывал на запечатанный конверт и, казалось, готовился к трудной и ответственной речи. Наконец он выпрямился, застегнул археологический мундир и, поклонившись, сказал:

— Comtesse! Comte! Cher neveu! Monsieur l’abbé! В этот скорбный час, когда наш… chose… поверенный в Литве сообщил нам о кончине кузины, госпожи генеральши Орчинской, урожденной Помпалинской… я счастлив, что имею честь… — Тут граф Август запнулся, а белая, худая рука графа Святослава дрогнула, и золоченые щипцы звякнули, ударившись о железную решетку камина.

Но после короткой передышки оратор продолжал: и — Я счастлив, что в эту торжественную минуту, когда нам предстоит выслушать завещание нашей незабвенной кузины, вдовы генерала Орчинского, урожденной Помпалинской… мне выпала честь противопоставить печальной картине смерти, которая, avouons le[450], чудовищна и бессмысленна, противопоставить, нарисовать devant vous, comtesse, et devant vous aussi, comte et cher neveu[451], нечто прекрасное и ликующе-юное… de i amour qui s’allie à toutes les grâces…[452]

Он опять замолчал. Недавней растерянности как не бывало, лицо его расплылось в блаженной улыбке, видно, поток собственного красноречия доставлял ему несказанное удовольствие. Но вот он застегнул последнюю пуговицу и, поклонившись, докончил:

— Comtesse, comte, cher neveu, monsieur l’abbé, я имею честь сообщить вам, что мой сын, Вильгельм, находящийся сейчас за границей, вступает в брак с панной Делицией Кингс.

Он умолк. Вокруг воцарилась тишина. Мстислав шевельнулся в своем шезлонге, но ничего не сказал. Граф Святослав смерил брата ледяным взглядом, а графиня Виктория, понизив голос, ласково переспросила:

— С мадемуазель Книксен?

— Pardo

Никто не проронил ни слова. Помолчав немного, граф Август прибавил:

— Мой сын Вильгельм с невестой и ее семьей сейчас в Дрездене, куда, выполняя… chose… свой отцовский долг, направлюсь через несколько дней и я, avec quelques amis… в сопровождении нескольких друзей… au nombre desquels sera le prince Amadée, le comte Gustave, le baron Glogau…[453] Из Дрездена свадебный кортеж направится в Рим… oui, à Rome…

На диване послышалось шуршание шелка и хруст заломленных пальцев.

— A Rome! — простонала графиня.

Магическое слово вызвало в ее душе целую бурю противоречивых чувств, и скрыть их она была не в состоянии.

— Oui, à Rome! — торжествующе подтвердил граф Август, — там le jeune couple… юная чета получит благословение папы, après quoi1 отправится в свадебное путешествие по южной Франции, посетит знаменитый Лурд.

— Lourdes! — прошептала графиня.

— Oui, Lourdes, — повторил граф Август, — après quoi…[454] молодая чета поедет в Париж, проведет там зиму и только осенью, посетив Лондон, Остенде, Страсбург и Мюнхен, через Вену вернется на родину… Ce sera un petit tour du monde tout à fait amusant…[455]

— Mais, mon oncle, — со скучающим видом отозвался Мстислав, — можно только позавидовать неослабевающей страсти Вильгельма колесить во всех направлениях по нашей скучной планете.

— У мадемуазель Кни… pardon… Кингс, как у всех сельских жительниц, здоровье vraiment robuste…[456], если она отважилась пуститься в такое далекое и утомительное путешествие… — ввернула графиня.

Граф Август пропустил мимо ушей ехидные замечания племянника и невестки и, обернувшись к старшему брату, сказал:

— Et maintenant[457], может быть, господин Цегельский огласит завещание нашей незабвенной кузины…

Розовый отблеск тлеющих в камине углей зажег в глазах старого графа слабую искру печали.

— Господин Цегельский, — бесстрастным голосом произнес он, — будьте любезны, прочтите письмо.

В руках юриста зашелестела бумага, и он внушительным, торжественным тоном неторопливо начал читать завещание генеральши. В завещании, кроме обязательного, предусмотренного законом, вступления, было несколько пунктов. В первом говорилось следующее:

«Оджинецкое имение со всеми угодьями, фабриками и лесами я никому не завещаю. Кому оно достанется — мне безразлично. Пусть переходит к родственникам моего мужа, покойного генерала Орчинского. Кто докажет свои права на наследство, тот и получит эти огромные владения. Насколько мне известно, больше всего шансов у Тутунфовичей и Кобылковских, иу и пусть подавятся этим куском, они на него уже давно зарятся. По совести говоря, эти бездельники и дураки недостойны такого богатства. Но за свою долгую жизнь я не раз убеждалась, что господь бог покровительствует пьяницам и дуракам. Вмешиваться в дела всевышнего и ломать себе голову, почему так получается, я не собираюсь и отдаю этим мотам и бездельникам богатства их троюродного дедушки!

Что касается капиталов и драгоценностей, принадлежащих лично мне, — это особая статья, и тут у меня есть свои соображения».

Дальше следовал длинный перечень вещей с подробным описанием их достоинств, а потом уже шло распределение наследства:

«Сто тысяч рублей серебром жалую Юзефу Ворылле за то, что мерз в моем доме и ему были не по вкусу мои обеды. Мне всегда доставляло удовольствие видеть, как он дрожит от холода и с отвращением отворачивается от картошки в мундире. В награду оставляю ему сто тысяч рублей, но с условием, чтобы он поместил деньги в банк на имя сына. Ибо в противном случае их приберет к рукам его супруга, Сильвия, а это ни к чему: ей ведь всегда было в моем доме тепло, как в раю, и она приходила в восторг от картошки да жилистых петухов».

— Странная женщина! — вырвалось у юриста.

Графиня презрительно улыбнулась, по лицу Мстислава было видно, что оригинальное завещание его забавляет, граф Август выражал нетерпение, и только бледный старик у камина казался совершенно спокойным: веки у него были опущены, губы плотно сжаты, худое лицо бесстрастно и неподвижно, как маска. Юрист продолжал:

— «Двоюродно-троюродной племяннице — Джульетте Книксен завещаю две брошки и четыре брильянтовых серьги, из которых я часто складывала длинноногого паука, а она любовалась им. Пусть после моей смерти с утра до ночи раскладывает эти драгоценности в форме пауков или чего угодно.

— Младшей дочери пани Книксен — Делиции, — будущей графине Помпалинской…»

Слушатели насторожились: на диване, где сидела графиня, послышался тревожный шелест шелка. Мстислав прошептал: «Voyons! Voyons!», а граф Август, как ни старался напустить на себя безразличный вид, побагровел от волнения. Между тем юрист читал дальше:

448

Посмотрим! Посмотрим! (фр.)

449

Однако бедный Цезарь (фр.). перед вами, графиня, а также граф и дорогой племянник (фр.).

450

мы должны признать (фр.)

451

перед вами, графиня, а также граф и дорогой племянник (фр.).

452

любовь вкупе со всеми грациями… (фр.)

453

в числе которых князь Амадей, граф Густав, барон Глогау… (фр.)

454

после чего (фр.).

455

Совершат небольшое, приятное путешествие… (фр.)

456

поистине крепкое… (фр.)

457

А теперь (фр.).