Страница 37 из 73
— То-то же! — буркнул Ворылло.
Цезарий задумался, ложка его застыла над тарелкой, а глаза машинально следили за редкими крупинками, плававшими в розоватой водице. Видно, рассказ Ворылло задел его за живое. Из задумчивости его вывел мелодичный голосок Делиции:
— И мы тоже… очень рады, что вы не продали Малевщизну, — с очаровательной улыбкой прощебетала Девушка. — Теперь уж вы bon gré mal gré[316] наш сосед…
Слова, вернее, тон, каким они были сказаны, заставили Цезария обернуться к своей соседке.
— Вам в самом деле это небезразлично? — с блаженной улыбкой спросил он.
— Конечно, нет, — Делиция кокетливо улыбнулась. — У нас здесь совсем нет общества, а людей, с которыми…
— Но ведь вы меня почти не знаете, — робко заметил Цезарий.
— Разве для этого много времени нужно?.. Разве сердце не подсказывает, кто нам друг, а кто нет?..
Цезарий просиял.
— Значит, и вы верите голосу сердца, — чуть слышно сказал он и, словно вспомнив о чем-то неприятном, печально продолжал: —А мне вот твердят, что порывы сердца надо смирять ради интересов семьи и кто иначе поступает, тот bon à rien
То ли от волненья, то ли сдерживая смех, Делиция быстро поднесла платок к губам. Но, тотчас овладев собой, она подарила графа долгим взглядом и спросила:
— А вы как думаете?
— Мне очень трудно не прислушиваться к голосу сердца, поэтому мама всегда говорит: mon pauvre…
Он уже собирался посвятить Делицию в свои домашние неприятности, как вдруг толчок в плечо заставил его подскочить на стуле и отвернуться от себеседницы. Оказывается, это Амброзий нечаянно толкнул его (с годами старик стал совсем неловок), обходя гостей с серебряным блюдом, на котором в живописном беспорядке громоздились тощие ножки, крылышки и ребра двух зарезанных ради такого торжественного случая петушков. С усердием, достойным лучшего применения, гости принялись препарировать петушиные скелеты.
Видно, они порядком проголодались, но одеревеневшие от холода пальцы не слушались, и дело не спорилось. Ножи скрежетали по тарелкам, вилки гнулись, обтянутые тоненькой, подгоревшей кожицей кости ускользали, увертывались, — словом, не давались в руки. Первым оставил это неблагодарное занятие Ворылло, его примеру последовал Цезарий.
— Что, граф, не нравится? — спросил Ворылло с лукавой улыбкой на добродушном лице.
— Мясо немножко жестковато, — признался Цезарий. — Но это неважно, мне есть не хочется…
— Вот счастливец! — буркнул шляхтич, оборачиваясь к Павлу. — А я так, признаться, чертовски голоден..
Цезарию и впрямь было не до еды. Перед глазами у него мелькнула белая, как алебастр, девичья ручка, чуть прикрытая кисеей, — это Делиция, отодвинув тарелку, потянулась к графину с водой. Цезарий воззрился на это чудо природы и опять не заметил, как Амброзий, собрав тарелки с костями, расставил чистые и стал обносить гостей новым блюдом — лакомым, но отнюдь не изысканным: картошкой в мундире.
Тут опять разыгралась комедия, — пожалуй, позабавней, чем с жареными петухами. Картошка была горячая, а гости — голодные, как волки. И они с жадностью накинулись на нее, немилосердно обжигая себе губы, шипя от боли и дуя, что есть сил… Но чтобы полакомиться картошкой, надо сперва ее очистить. А это можно было сделать только с помощью пальцев, одинаково белых и нежных как у дам, так и у мужчин. Обожженные губы, перепачканные руки, неэстетичный вид тарелок с картофельной шелухой очень скоро заставили дам бросить это занятие, а мужчины, у которых аппетит разыгрался не на шутку, принялись пожирать картошку прямо с подгоревшей, горьковатой кожурой.
Генеральша подавала гостям пример поистине спартанской непритязательности. Она смаковала каждый кусочек и, проглотив, верещала на всю столовую:
— Обед у меня сегодня не очень удался! (Ответом были протестующие возгласы и громкое шипение обжегшихся.) — Но уж не взыщите, господа! Во всем Игнатий виноват. Расхворался старик и еле-еле с этим-то обедом управился. А я ведь ему другое заказывала…
— Что вы! Что вы! Все очень вкусно! — раздались вежливые уверения.
Но генеральша, не обращая внимания, продолжала:
— Я вас хотела угостить борщом с фрикадельками…
— Бульон был очень вкусный! Отличный бульон! — запротестовали гости.
— Бульон? А я думал — суп из мухоморов! — шепнул Ворылло на ухо Павлу.
— А на второе — мясо с трюфелями… — не унималась генеральша.
— Жаркое было тоже отменное! — послышались снова голоса гостей.
— Ох, трюфелечки, трюфелечки! — облизывая обожженные губы, вздыхали братья Тутунфовичи.
— А потом паштетом из рябчиков; запеченньш к те сте… — не умолкала генеральша.
За столом наступило молчание. Воображение голодных гостей разыгралось до того, что они наяву ощутили запах и вкус паштета во рту, на время лишившись дара речи.
Придя в себя, младший Книксен шепнул на ухо старшему Тутунфовичу:
— Старуха нас совсем решила сегодня извести…
— Я вас не картошкой, а яблочным кремом с бисквитами хотела угостить… — продолжала между тем генеральша.
— Не люблю сладостей… Сладкое вредно для здоровья… — раздались голоса.
— Обожаю яблочный крем, — на ушко сестре сказала Романия. Но та с умильной улыбкой проговорила громко.
— Я, бабуся, обожаю картошку в мундире…
— Издевается над нами старуха! Ноги моей здесь больше не будет! — ворчал Ворылло.
— А может, правда: задумала одно, а получилось другое, — пытался разубедить его Павлик.
— Черта с два! Каждый раз нас так потчует.
Делиция поднесла к алым губкам стакан с водой, и перед глазами Цезария из-под кисейного крылышка еще раз сверкнула девичья ручка. Он тихо вздохнул.
— Надеюсь, граф не в претензии на плохое угощение… Хи, хи, хи! — донесся до его слуха голос генеральши.
Цезарий встал, поклонился и в сильном замешатель-8тве пробормотал:
— Что вы… Что вы… Какие пустяки… Мне очень приятно…
И как бы в подтверждение своих слов мечтательным взглядом скользнул по белой, как алебастр, руке сидящего рядом ангела во плоти.
— Господа, прошу в гостиную! — вскричала генеральша и, вскочив с кресла, засеменила к двери.
Раздался шум отодвигаемых стульев, шелест платьев, тихий ропот голодных, приглушенное шушуканье, лязг зубов какого-то окоченевшего бедняги, и кавалеры, подав дамам руки (Цезарий на этот раз без колебания предложил руку Делиции), направились в гостиную. На пороге пары приостановились, раскланялись и разошлись по холодной и неприютной, как зимняя степь, гостиной.
Немного утомительная, пожалуй, церемония после столь скудной трапезы! Но что поделаешь! Все должно быть честь по чести: пообедали, посидели чинно в гостиной, да и по домам. Тем более, что генеральша не любила, когда у нее засиживались, а воля ее для родственников — закон священный и нерушимый. Поэтому кое-кто начал уже собираться восвояси. Только Делиция, казалось, забыла обо всем на свете: разрумянившись, с воодушевлением рассказывала она что-то сидевшему рядом Цезарию. Генеральша время от времени бросала в их сторону быстрые, торжествующие взгляды.
— Попался! — шепнула она пани Джульетте. — Попался дядюшкин любимчик в сети твоего ангела! Ну, смотри, не упускай его, Джульетта! Гляди в оба! Да тебе ума не занимать — сама знаешь, что делать!
Пани Джульетта припала к ручке дражайшей тетушки.
— Милая тетенька, по гроб жизни буду вам благодарна…
— Не нужна мне твоя благодарность! Не нужна! — захихикала генеральша. — Выгорит дело — не обойду Делицию в завещании, а нет — так не взыщите…
Пани Джульетта заключила в свои пухлые ладони руки генеральши.
— Как вы добры, дорогая тетенька! Просто слов не нахожу…
Но она не договорила: к софе приблизились братья Тутунфовичи, натягивая лиловые перчатки на озябшие, покрасневшие руки и прижимая к бокам шапокляки.
Гости по очереди подходили к генеральше, потом прощались друг с другом. Через час после обеда в гостиной было, как в степи, пусто и безмолвно. Только время от времени тишину нарушал доносившийся из спальни крик — то хриплый, то пронзительный.
316
волей-неволей (фр-).