Страница 36 из 73
— О, я всегда скучаю в Варшаве по нашей милой деревне! Этот стук экипажей, этот шум, столичные удовольствия тоску на меня нагоняют! — с подкупающей искренностью и простотой воскликнула она.
— И на меня тоже! — уже громче и смелей отозвался Цезарий.
— Вот удивительное совпадение вкусов! — пропищала генеральша. — Граф Цезарий обожает деревню, и внучка моя тоже! И ей не по душе городская сутолока и шум и графу! Какое родство душ! Какое редкое единство взглядов! Хи, хи, хи! Редчайшее!
С несвойственной ему живостью Цезарий обернулся к говорившей и поклонился. Зачем? Он и сам не знал. Просто короткий разговор с Делицией совершенно преобразил его: лицо оживилось, глаза, всегда мутные и испуганные, засияли от счастья. Видно, ie pauvre Césai привык довольствоваться в жизни малым…
Хозяйка дома встала с софы, кинув скороговоркой:
— Господа, прошу к столу! Прошу! Прошу!
И мелкими шажками засеменила из гостиной, предоставив гостям самим решать, в каком порядке следовать к столу. Как только она исчезла за дверью, гости разбились на группки, и начался быстрый, тихий обмен мнениями.
— Дорогая Сильвия, что с тобой? Отчего ты такая бледная? — спрашивала старшую дочь пани Джульетта.
— Разве вы не чувствуете, maman, что здесь холодно, как в погребе. Я совсем окоченела.
— Романия! — окликнул жену Жемчужина-Туфель-кин. — Проклятая старуха совсем нас решила заморозить!
— Это по тебе видно, — огрызнулась супруга, — нос как свекла.
__ И у тебя, женушка, носик красный, — отпарировал муж.
— Знаешь, Конрад, — шепнул старший Тутунфович брату, — здорово умеет мучить людей старая ведьма. У меня зуб на зуб не попадает, боюсь, опять горло простужу, как в прошлый раз…
— Ба! — воскликнул, подходя к ним, Книксен. — То ли вы еще запоете, когда животы подведет.
— Maman! — обратился младший сын к пани Джульетте. — Я вижу, вы затеваете что-то…
— Chut, Ladislav![315] Дома все объясню…
— Не плачь, Юлися, не то бабуся рассердится! — шептала на ухо дочке Романия.
— Холодно, мама! Ух, как холодно!
— Бррр! Холодище! — вздрогнула Сильвия.
— Ой-ой-ой, как холодно! — заныли Тутунфовичи.
— У-ух! — как пчелиный рой, загудели гости; только Ворылло, дуя без стеснения на руки, простодушно говорил Павлу:
— Вот беру грех на душу, езжу сюда и мерзну. Провалиться мне на этом месте, если не превращусь здесь когда-нибудь в сосульку. Да что поделаешь? Говорят, надо ездить ради детей, вот и езжу. Но видит бог. лопнет мое терпение в один прекрасный день, и тогда на аркане меня сюда не затащишь!
Между тем гости переступили порог столовой, где уже восседала за столом генеральша, и перешептывания, жалобы и дрожь прекратились.
— Кажется, сегодня здесь немного прохладно! — воскликнула она при виде входивших. — Вам не холодно, гости дорогие? Ась? Сама-то я никогда не мерзну, но вы, мои дорогие…
— Нет, что вы, тетушка…
— Нисколько, бабуся…
— Совсем не холодно…
— Мне так даже тепло…
— Удивительно, до чего здесь печки хороши: такие большие комнаты — и всегда тепло…
— Да, да! Я уже давно подумываю, как бы свои переложить по здешнему образцу…
От таких заверений глаза у генеральши загорелись и забегали по сторонам. Тихо засмеявшись дребезжащим смехом, она еще глубже стала тискать в рот носовой платок.
— Что до меня, то к холоду я, сударыня, очень чувствителен, и по-моему здесь довольно прохладно, — подал последним голос Ворылло. — У меня руки совсем закоченели…
Разозленная дерзкой выходкой мужа, Сильвия совсем посинела. А генеральша, вытащив платок изо рта и впившись в Ворылло горящими глазами, выпалила:
— Руки холодные— сердце горячее! Сердце, значит, у вас горячее, сударь…
И, не договорив, обернулась к двери в гостиную, громко спрашивая:
— А где же граф Цезарий с Делицией? Куда они подевались? Почему их нет за столом?
«Почему»? Не так-то просто ответить… Дело в том, что, когда все направились в столовую, пани Джульетта — par mégarde конечно, — ничего не сказала дочери и та осталась в кресле. Цезарий тоже. Тревожно озираясь на исчезающих за дверью гостей, он все смотрел на свою очаровательную vis-à-vis, погруженную в созерцание бронзовой чеканной подставки от лампы. Уходить Це-зарию не хотелось, а оставаться тоже было неудобно.
«Хорошо бы пойти вместе с ней, — подумал он. — Но как это сделать? Она, кажется, и не собирается вставать».
Тут он вспомнил, что на званых обедах, где ему случалось бывать, мужчины подают дамам руку и ведут к столу. Может, и ему поступить так же? Легко сказать! У него дух замирал при одной мысли об этом. Но вот, поколебавшись, он встал, а за ним — Делиция.
— Какая чудесная чеканка! — промолвила она, указывая пальчиком на бронзовую подставку.
— Да, очень красиво! — ответил граф, и с минуту они стояли неподвижно друг против друга: она с глазами, устремленными на лампу, он — на нее.
Последний гость уже исчез в дверях столовой. Дели-ция отвела взор от лампы и, опустив руки вдоль платья, медленно отошла от стола. Она шла так медленно, что у Цезария было достаточно времени на размышление. И он, с внезапной решимостью сунув шапокляк под мышку, подал другую руку величаво выступавшей девушке. Сердце у него бешено колотилось и, казалось, вот-вот выскочит из груди, когда прикрытая кисейным крылышком белая рука легла на черный рукав его фрака и тихий мелодичный голос спросил:
— Вы долго пробудете в наших краях?..
— Да… Нет… Не знаю…
— Потому что, если вы не очень скоро умчитесь опять в этот свой высший свет, который я знаю только по рассказам… — продолжала Делиция, потупив глазки и очаровательно улыбаясь.
— Мне бы хотелось как можно дольше не уезжать отсюда! — вырвалось у Цезария.
— …то, быть может, посетите своих соседей? — закончила Делиция. — Мама всегда рада гостям, и нам будет очень приятно…
— С удовольствием… — начал Цезарий, но Делиция перебила его с кокетливой улыбкой.
— Ах, обманщик, разве это может вам доставить удовольствие!
— Клянусь вам! — горячо воскликнул граф, и с этими словами они вошли в столовую.
Все места за столом, кроме двух, были заняты, и молодая пара уселась рядышком. Соседом Цезария с другой стороны оказался Ворылло; дальше сидел Павел, который, наклонясь за его спиной к Цезарию, шепотом спросил:
— Почему ты не оставил шляпу в гостиной?
Цезарий сконфузился и хотел уже вскочить из-за стола, чтобы избавиться от злополучной шляпы, но тут Ворылло обернулся к нему и сказал без обиняков:
— Поздравляю, граф; от души рад, что вы не продали Малевщизну.
Это помешало Цезарию исполнить свое намерение, и, окончательно сбитый с толку, он положил шляпу на колени, промямлив:
— Я тоже доволен… я люблю деревню, особенно Малевщизну…
— Грех не любить такое имение! — заключил Ворылло.
В стороне, на маленьком столике, Леокадия из большой серебряной миски разливала суп по тарелкам настоящего саксонского фарфора. Амброзий разносил тарелки со странной розовато-мутной жидкостью, в которой плавало несколько сиротливых крупинок. Гости дружно взялись за ложки и с аппетитом (быть может, притворным?) принялись хлебать тепловатую водицу. Только Ворылло, отведав это непонятное на вид и вкус кушанье, преспокойно отложил ложку и продолжил начатый разговор:
— Малевщизну ваш дед купил у камергера В., человека редкой души, прямо, можно сказать, святого. Их семье имение принадлежало с незапамятных времен. И некогда там собирались просвещенные умы со всего уезда. Происходили даже шляхетские сеймы, конфедерации…
Цезарий внимательно слушал своего соседа.
— Я ничего не знал об этом… Как интересно! — сказал он.
— Интересно… — повторил Ворылло и как-то печально посмотрел на Цезария. — Не годится память о прошлом в чужие руки отдавать. Вот почему я искренне рад, что вы не продали Малевщизну.
— Я тоже, — сказал граф. — Вот приеду туда, непременно осмотрю старый дом и залу…
315
Тсс, Владислав (Фр.)