Страница 62 из 66
— Разве я думала о вашей безопасности, когда посылала вас впереди армии? Теперь, когда вы здесь, Жильберт, разве я не в безопасности?..
Её голос ласкал его имя, а губы её тяготели к нему; она положила свои руки ему на плечи; так как он стоял возле неё на коленях, то она склонила к нему голову.
— Лучший, честнейший и храбрейший из людей, — шептала она тихо… — Любовь моей жизни… сердце моего сердца… это последний раз… единственный раз… и затем прощайте…
Она поцеловала его в лоб и бросилась с ужасом из кресла, так как в комнате раздался другой голос, горестно воскликнувший:
— О, Жильберт! Жильберт!
Беатриса зашаталась и схватилась за занавес, чтобы не упасть; она смотрела на королеву и Жильберта с выражением ужаса.
Жильберт кинулся к ней и схватил молодую девушку, затем подвёл её к свету; она дрожала, как лист. Тогда она задрожала, отбиваясь от него, из опасения, чтобы он не обнял её.
— Беатриса! Вы не понимаете, вы не слышали!
Он старался заставить её выслушать себя, но напрасно.
— Я слышала! — воскликнула она, продолжая бороться. — Я видела! Дайте мне уйти. О, ради Бога дайте мне уйти!
Руки Жильберта разжались, и она удалилась на несколько шагов, горько взглянув на королеву.
— Вы выиграли! — воскликнула она прерывающимся голосом. — Вы добились его души и тела, как клялись. Но не говорите, что я не поняла!
— Я вам отдала его тело и душу, — ответила печально Элеонора. — Разве я не могу сказать ему «прощай!», как другие?
— Вы лживы, один лживее другого, — возразила Беатриса, бледная от гнева. — Вы мне изменяете и обманываете, вы сделали из меня игрушку…
— Разве вы не слышали, как, прежде чем я сказала ему «прощай!», он ответил мне, что не любит меня? — спросила Элеонора серьёзно, почти сурово.
— Он сказал это мне, а не вам; никогда он не сказал бы вам этого, вам, женщине, которую он любит.
— Я никогда не любил королевы, — воскликнул Жильберт, — клянусь своей душой… и святым крестом.
— Вы никогда её не любили?.. А жизнь спасли не мою, а её?
— Вы сами сказали, что я хорошо поступил…
— Это была ложь… жестокая ложь…
Голос молодой девушки ослаб, но жгучие слезы усилились, и она снова возразила:
— Было бы честнее давно мне это сказать; я не умерла бы от этого тогда, так как любила вас менее.
Элеонора приблизилась к ней и очень спокойно, с добротой произнесла:
— Вы не правы, — сказала она. — Сэр Жильберт послан королём с целью сделать меня узницей, чтобы увезти в Иерусалим сегодня же ночью. Подойдите, вы услышите разговор воинов.
Она проводила Беатрису до двери и приподняла занавес так, чтобы молодая девушка могла сквозь деревянные филёнки слышать шум многочисленных голосов и бряцанье мечей. Затем Элеонора привела её обратно.
— Но он не хотел захватить меня, — сказала она, — и предупредил об опасности.
— Не удивительно, он вас любит, — возразила Беатриса.
— Он не любит меня, хотя я люблю его; и он мне это сказал сегодня вечером, но я хорошо знаю, что он любит вас и верен вам…
Беатриса презрительно засмеялась.
— Верен? Он? В самых его серьёзных клятвах столько же правды, сколько в его ничтожных словах.
— Вы безумная, ребёнок, он во всю свою жизнь не лгал ни мне, ни вам… Он не мог бы солгать…
— Тогда он и вас обманул. Вы — королева и герцогиня, но прежде всего вы — женщина, и он играл вами, как и мной!
Она принялась смеяться почти дико.
— Если он обманул меня, то очевидно он обманул и вас, — ответила Элеонора, — так как он мне сказал очень ясно, что любит вас. Теперь я не хочу воспользоваться сделанной вами ошибкой. Да, я люблю его. Я люблю его настолько, чтобы отказаться от него, потому что он любит вас. Я так его люблю, что не хочу воспользоваться его предупреждением и избежать гнева короля, хотя я не знаю, что он и его монахи хотят сделать из меня. Прощайте, сэр Жильберт Вард; прощайте, Беатриса.
— Все это комедия, — сказала озлобленная молодая девушка.
— Нет, клянусь истинным крестом, это не комедия, — ответила королева.
Она ещё раз взглянула на Жильберта, затем удалилась величественная и печальная. Одним движением она отодвинула большой занавес и широко распахнула дверь; громкие крики рыцарей и оруженосцев, как волна, ворвались в комнату. Затем они сразу смолкли, когда Элеонора произнесла громким голосом:
— Я узница короля? Ведите меня к нему!
С минуту все молчали, затем гасконцы, сражавшиеся против короля, воскликнули с жаром:
— Мы не допустим вас уехать! Мы не допустим нашу герцогиню уехать!
Но Элеонора одним жестом заставила их отступить.
— Дайте мне дорогу, если вы не хотите отвести меня к нему.
Тогда подошёл её родственник Санзей и сказал:
— Государыня, герцогиня гасконская не может быть узницей короля Франции, пока живы гасконцы. Если ваше величество желаете идти к королю, мы тоже пойдём и увидим, кто должен быть узником.
При этих словах поднялись крики, отозвавшиеся под высокими каменными сводами сеней, на каменных ступенях и внизу на дворе. Элеонора слушала их с безмятежным спокойствием, так как знала своих людей.
— Тогда идёмте со мной, — сказала она, — и позаботьтесь, чтобы со мной не случилось никакой беды. Сегодня я исполню волю короля…
Эти слова ясно донеслись до комнаты, и Беатриса, обернувшись к Жильберту, сказала:
— Вы видите, что это не больше, как условная между вами игра.
— Разве вы не можете поверить? — спросил он с упрёком.
— Я поверила бы вам, если бы знала, что вы меня любите, — ответила она Жильберту и направилась к дверям, которые вели во внутренние комнаты.
Жильберт последовал за ней.
— Беатриса, — кричал он ей вслед, — Беатриса, выслушайте меня!
Она ещё раз обернулась, её лицо как бы окаменело.
— Я слышала вас, слышала, но я не верю вам.
И не прибавив ни слова, она вышла. Он с минуту смотрел ей вслед, и его лицо мало-помалу омрачилось; гнев медленно овладевал им, но надолго. Он наклонился, поднял шапку, упавшую на пол, затем последовал за королевой в прихожую, потом по лестнице и по двору в комнаты короля.
XI
В ту же ночь они поспешно отправились при свете факелов; когда они достигли большого корабля, то наступил рассвет; вскоре кабельтов собрали, и экипаж поднял якорь. Разгневанный Жильберт собрал своих людей и также сел на корабль. Много часов протекло, прежде чем он отдал себе отчёт в своём поступке. Тогда он стал сожалеть о своём решении. Однако его сильная натура одобрила его поступок, и он думал, что не следует переносить капризов молодой девушки, когда он очевидно прав. Она должна ему поверить. Любовь же упрекала, что он оставил Беатрису без покровительства и, может быть, на произвол её отца, потому что каждую минуту он мог явиться морем и потребовать от графа Раймунда, чтобы он беспрепятственно выдал её. Он спрашивал тоже себя, почему сэр Арнольд не являлся, и не погиб ли он, отправившись под парусами из Эфеса. Его мысли скоро перешли на Беатрису, и он сел на снасти полюбоваться голубой водой, в то время, как корабль тихо плыл. Прежде всего, раздумывал он, что было в Беатрисе такого, чем она удерживала его? Ничего другого, кроме воспоминаний детства, усиленных верностью данному слову.
Внезапно он почувствовал в себе горестную пустоту и мучительную жажду сердца, которые ему оставила после себя любимая женщина, и вскоре признал, что его гнев сыграл с ним комедию, в какой накануне обвиняла Беатриса его совместно с королевой. Ему казалось жестоким, что она не верит ему, и однако, когда видел и слышал, то трудно было верить тому, что противно свидетельству своих собственных чувств. Если бы она любила его, думал он, то не сомневалась бы в нем; он никогда не сомневался в ней, что бы она ни сделала.
Тогда он стал отдавать себе отчёт в сущности дела, так как, прежде чем убедить себя самого, он представил себе Беатрису в том положении, в каком она сама увидела королеву, склонившегося к ней человека, который обнимал её, называя любовью своей жизни, — и почувствовал другого рода гнев, который яростно поднялся в нем, потому что воображаемый им спектакль ему не нравился. Затем признав, что она не имела всех прав, он принялся проклинать свою несчастную судьбу и сожалеть, что последовал за королевой и покинул Антиохию. Но теперь было слишком поздно; она исчезла в пурпуровой дали. Прошли дни, и мало-помалу он впал в мрачное отчаяние северных людей, так что спутники стали его спрашивать, не случилось ли с ним чего-нибудь неприятного.