Страница 25 из 27
С треском поднялась огромная стая уток, а выстрелы все гремели и гремели, вырывая из плотной массы стаи все новые и новые жертвы.
— Что же они делают, ребята?! — крикнула Ленка. Губы у егеря побледнели. Он яростно ругался на своем родном языке, но понимал его один Таир. Егерь изо всех сил налегал на шест.
Впереди показался просвет в камышах, и сквозь него все увидели лодку.
Лодка была метрах в трехстах от катера. В ней стояли трое с ружьями. Егерь подвел катер к небольшому островку с чахлой березкой посередине, прошептал:
— Высаживайтесь и ждите меня. С вами я за ними гнаться не могу.
Мальчишки запротестовали. Егерь одернул:
— Некогда спорить. Теряем время.
Потом он внимательно оглядел всех, остановился на самом рослом и сильном — на Родьке.
— Ты останься, может быть, пригодишься. Если начнут стрелять, сразу ложись на дно.
Таир, Володька, Мамед и Ленка высадились на остров, а егерь с Родькой осторожно, стараясь не шуметь, поплыли к браконьерам. Но незаметно подобраться им не удалось.
Внезапно самый высокий из тройки обернулся, увидел катер и мгновенно прыгнул к мотору.
Егерь рванул шнур своего. Моторы заработали почти одновременно. И началась гонка!
Браконьерская лодка была явно перегружена, и катер стал ее медленно, но неуклонно настигать.
Когда до лодки оставалось метров сто пятьдесят, один из браконьеров схватил другого в охапку и швырнул в камыши.
— Беги! — крикнул он.
И сразу облегченная лодка рванулась вперед.
Родька вскочил. Он сразу узнал того, которого выбросили из лодки. Его нельзя было не узнать — Кубик. Кубик с ружьем.
— Кубик! — заорал он. — Стой! Стой, подлец!
— Стой! — крикнул егерь.
Но Кубик и не думал останавливаться. Он с треском ломился через стену камышей, как обезумевший от страха медведь.
Егерь заглушил мотор.
— Из катера не выходи, — приказал он и бросился за Кубиком.
Ему сразу здорово не повезло. Егерь угодил в яму и окунулся с головой. Пока он отплевывался и, фыркая, выбирался из ямы, Кубик был уже далеко.
— Ушел! Ушел, подлец, — шептал Родька. — Это я, я во всем виноват! Без меня его давно бы уже поймали! Но ничего… ничего… Я сам! Все равно не уйдет!
Мокрый егерь перевалился через борт лодки. Он запаленно дышал и долго не мог выговорить ни слова.
— Видал, что делают, мерзавцы?! Запомни! Крепко запомни!
— Запомню! — поклялся Родька. — На всю жизнь!
В тот же день отправились домой.
Ребята наперебой обсуждали встречу с браконьерами, подробно рассказывали обо всем Володькиному отцу и Андреичу. Один Родька молчал. Сидел как каменный, уставясь в одну точку, и молчал.
— Ты что, опять укачался? — спросил Андреич.
— Сходи в кубрик, поешь, — предложил Володькин отец.
— Не. Я не укачался. И есть не хочу. Спасибо, — ответил Родька.
— Слушай, а какого ты там Кубика поминал? — спросил вдруг Андреич и пристально поглядел Родьке в глаза. — Мне егерь говорил.
— Ни про какого, — буркнул Родька и отвернулся.
Но Андреич заметил, как сжались его кулаки, как туги желваки на скулах.
— Ну, гляди, не хочешь говорить, не надо, не неволю, — сказал Андреич и тоже отвернулся.
Глава семнадцатая
Кубик задыхался. Слезы текли по горячему воспаленному лицу. Припекало в груди. Язык распух, сделался большим и шершавым, едва помещался во рту.
Несколько раз Кубик зачерпывал ладонью воду, плескал в рот. Но вода была теплая, солоноватая, и пить от нее хотелось еще сильнее.
Сил больше не было, но Кубик все ломился и ломился сквозь камыш, по пояс в воде.
Он тихо подвывал, глотал слезы и приговаривал — выдыхал одно только слово:
— Продали… продали… продали…
«Так вот для чего я им понадобился, вот для чего! — стучало в мозгу. — На крайний случай! Как тряпку выбросили. Козлы поганые! Ну, погодите! Погодите! Вы еще узнаете, кто такой Кубик!»
— На коленях ползать будешь… на коленях, — шептал Кубик запекшимися губами.
Внезапно он споткнулся о какую-то корягу и ничком плюхнулся в воду. Встать сил не было. Кубик сел и прислушался, но ничего не услышал, потому что кровь часто и гулко бухала в ушах.
Он сидел по горло в воде, и полное равнодушие к своей участи овладело им.
— Не могу… Не могу больше… Пусть хватают, — бормотал он и всхлипывал, сморкался, тряс угловатой своей головой. — Не могу.
Но постепенно сердце успокоилось, перестало с такой бешеной силой гнать кровь, шум в ушах утих, и Кубик услышал тишину.
Сперва он не поверил, поковырял мизинцем в ушах. Полная тишина. «Может, я оглох?»— подумал он и тихонько плеснул водой.
Плеск показался неестественно громким. И Кубик понял, что не оглох.
И еще он понял, каждой клеточкой ощутил, что за ним никто не гонится.
И сразу же, как только осознал это, Кубик напрягся, и неведомо откуда в тело вошла упругая сила. Кубику вновь нестерпимо, остро захотелось свободы.
Он медленно, осторожно поднялся на ноги. Поправил за спиной ружье. Оскалился по-волчьи, прошептал:
— Нет, Кубика так просто не возьмешь. Кубик еще поборется. Ну, глядите, — он потряс кулаком. — Все глядите!
Он осторожно, стараясь не шуметь, пошел дальше, на солнце, он знал — берег там.
Шаг его был пружинист.
И вдруг Кубик резко остановился, словно налетел на невидимое препятствие.
Он внезапно вспомнил странную вещь: когда Саид выбросил его в камыши, Кубик явственно услышал свое прозвище. Кто-то крикнул: «Кубик! Кубик, стой!»
Но ведь прозвище знали здесь только трое: Саид, его отец, и Халва. Но Саид крикнул. «Беги!». Это Кубик еще в воздухе услышал. Отец молчал, возился с мотором.
Значит, Халва?
Тут Кубик плюнул даже — придет же такая чушь в голову. Откуда здесь взяться Халве? Померещилось. «А может быть, действительно, крикнул Саидов отец? Вполне возможно. Конечно! — Кубик вновь оскалил зубы. — Чего тут голову ломать! Крикнул «Стой!», чтоб меня сцапали, чтоб вернее уйти! Ну, гадючья семейка!»
И в тот же миг пришла другая мысль: а он, Кубик, не выкинул бы за борт того же Витальку-Халву, если б за ними гнались и надо было уйти от погони?
«Ясное дело, выкинул. И не задумался бы, — твердо решил Кубик. — Так чего же ныть-то? Я для этой семейки — как для меня Халва: использовать да выкинуть, нормально».
Кубик двинулся дальше.
Странное дело, он по-прежнему был смертельно обижен и зол на Саида с отцом, но в душе оправдывал их. Считал, что поступили они правильно, неправильно только, что именно с ним, Кубиком, а не с кем-нибудь другим.
Самый обидчивый народ — это подлецы. Они очень обижаются, если с ними поступают подло.
Кубик шел и шел. Солнце стояло уже в зените, когда он наконец выбрался на сушу, залег в прибрежных кустах.
Он страшно устал, от голода поташнивало, но Кубик все же заставил себя пробраться на четвереньках поглубже в кусты, в самую непролазную чащу.
Снять с себя мокрую одежду уже не хватило сил. Кубик рухнул на охапку сухого хвороста и мгновенно уснул.
Когда он проснулся, солнце уже садилось. Костюм на нем почти высох, тело ломило, будто по нему танк прошелся. Кубика бил озноб. Он долго не мог понять, где находится, что произошло. Голова была как чугунная, мысли ворочались тяжело, со скрипом, будто в черепе туго проворачивались заржавленные шестеренки.
Но постепенно он пришел в себя. Бессмысленный, тусклый взор его прояснился, Кубик все вспомнил.
Злость с новой силой обожгла его. И снова нестерпимо захотелось пить и есть. Он спустился к морю, пошел вдоль берега, пока не наткнулся на ручеек с пресной водой.
Вода припахивала прелью, гнильцой, но Кубик припал к ней и пил, пил бесконечно долго, глотая шумно, как конь.
Когда он оторвался от ручья, живот его разбух, и при каждом движении вода плескалась в нем, как в бурдюке.
Но едва только Кубик утолил жажду, как голод навалился с новой силой. «Надо валить отсюда побыстрее, — думал Кубик. — Валить, валить! Когти рвать! На попутке доберусь до пещеры, там Халва наверняка что-нибудь припас! Отлежаться, отоспаться, отъесться, а там поглядим! Ружье-то со мной!»