Страница 27 из 27
И все-таки Кубик был старше и сильнее. Он оседлал наконец Родьку и два раза тяжело ударил его по лицу. Родька затих. Кубик, пошатываясь, встал. Подобрал ружье и пошел прочь.
Трикотажный его костюм был весь в клочьях, на груди расплывалось пятно крови, все еще шедшей из носа.
Он не знал, что будет делать, не думал об этом.
Зачем-то, не понимая, для чего ему это надо, он шагнул в пещеру, прижался щекой к холодному камню. Сколько он простоял так, Кубик не помнил. Он очнулся от звонкого окрика:
— Кубик!
Шагнул из пещеры и увидел Родьку. Тот стоял в двух десятках шагов от пещеры и держал в руках толстый сук.
Лицо его было исцарапано, в кровоподтеках, правый глаз залепил черно-фиолетовый синяк. Но левый, широко открытый и ясный, глядел решительно и твердо.
«А ведь Халва меня и вправду не боится», — мелькнуло в голове Кубика.
— Слышь меня, Кубик?! — снова крикнул Родька. — Бросай ружье и беги отсюда со всех ног. Потому что, как только я спущусь в город, я расскажу, где ты прячешься.
Кубик задохнулся от ненависти. Отдать оружие? Ну уж нет! Только с ним он чувствует себя независимым и сильным.
— Беги, Кубик! Последний твой шанс! — снова крикнул Родька.
— Предатель! Шкура! Гаденыш! — прохрипел Кубик.
— Сам ты предатель! Беги, Кубик! Я ведь все равно тебя не выпущу!
— Уйди! Уйди с дороги, Халва, — завизжал Кубик и вскинул ружье.
Убирать надо. И концы в воду. Его тут сто лет не отыщут.
«Меня никто не видел», — лихорадочно думал Кубик. Родька сделал шаг вперед.
— Не посмеешь, трус! Брось ружье!
Запаленный, исцарапанный, ввалился на поляну Андреич.
— Тебе правильно говорят, — прохрипел он, — бросай ружье! И пошли, хватит, погулял.
От изумления и страха Кубик опустил ружье, нацеленное в грудь Родьки. Но палец был на курке, дрожащий, трусливый палец. Оглушительно хлестнул выстрел, резко ответило горное эхо.
Родька почувствовал, как по левой ноге его, повыше колена, словно ударили раскаленным железным прутом. Горячая нестерпимая боль залила грудь. Он удивленно взглянул на странно прыгающее, трясущееся лицо Кубика и упал.
Все это случилось мгновенно, но Кубику показалось, что секунды эти длились очень долго, как в тягучем, вязком сне. Вот он вскидывает ружье, медленно, долго жмет на курок, из ствола вылетает пламя, чуть погодя, грохочут горы.
Виталька-Халва стоит и глядит ему в глаза. И кажется, что ничего не случилось, что все еще можно исправить.
Какой-то оборванный исцарапанный мужик бросается к Витальке, не обращая никакого внимания на Кубика. Голова Витальки как-то странно закидывается, колени подгибаются, и он невыносимо медленно валится лицом в траву. Все.
Глаза Кубика — бессмысленные, белое, трясущееся желе. Ноги Кубика — плохо надутые резиновые ходули. Сердце Кубика — дрожащий овечий хвост. Душа Кубика… Да есть ли у него душа?!
Он с ужасом смотрит на распростертое тело, на незнакомого мужика, глядит на свои руки, сжимающие ружье, отбрасывает прочь, вытирает потные ладони о штаны и пятится.
— Нет… — шепчет он. — Нет… Не надо… Не-е-ет! — вопит он и сломя голову бежит куда глаза глядят.
Бежит, бежит Кубик, падает, карабкается, цепляется за ветки, за траву. А горное эхо гонится за ним, подстегивает, подгоняет.
— Не-е-ет! Е-е-ет! Ет!
Эпилог
Родьку и Андреича, задыхающегося под тяжестью своего ученика, нашел Филимон на тропе примерно на полпути от пещеры до дома.
На большой перемене во двор школы ворвался Филимон. Обычно веселого, добродушного щенка нельзя было узнать. Он заливисто, нервно лаял, бросался то к Володьке, то к Таиру, хватал их зубами за штаны, тащил куда-то, отбегал, приглашал за собой, снова бросался, покусывал за ноги.
— Взбесился он, что ли?! — спросил Мамед-Очевидец. Таир и Володька тревожно переглянулись.
— Что-то случилось! — твердо сказал Володька.
— Что-то случилось плохое! — уточнил Таир.
— Побежали, ребята! — крикнул Володька, и весь класс бросился за Филимоном.
Осторожно переставляя ноги, Андреич тащил Родьку на руках. Нога раненого по всем правилам была перетянута поясным ремнем. Крови почти не было. Жгут свое дело сделал.
Родька был без сознания. На лице Андреича живого места не было от глубоких и мелких царапин. Андреич жадно и часто хватал широко раскрытым ртом воздух.
Мальчишки и девчонки растерялись. Такого им еще не приходилось видеть. Как ни странно, первой пришла в себя Лена Бородулина.
Подчинились ей беспрекословно. Самый быстроногий в классе — Мамед — сорвался с места и будто растаял.
Несколько человек приподняли Родьку. Таир и Володька скрестили руки «стульчиком», посадили его. Тело Родьки безвольно валилось назад. Еще двое ребят поддерживали его сзади.
Медленно, стараясь не уронить раненого, пошли вниз. Сзади, смущенно улыбаясь, тихонько брел Андреич. Родька в сознание не приходил. И в таком состоянии он был много дней.
— Шок, — говорили врачи. И делали все, что могли.
— Большая потеря крови, — говорили врачи, — если бы вовремя не наложили жгут… — Они качали головами. И переливали Родьке кровь. А весь класс вместе с родителями и Андреичем по очереди дежурил у его постели.
Дядя Арчил тоже приходил.
— Бедный мальчик, — говорил. — Выздоровей, пожалуйста, выздоровей, дорогой! Я тебе подарю ружье, будь оно трижды проклято, зачем я его только выиграл! Нет, лучше я его выкину! Нет, подарю, пусть висит на стене на память и никогда больше не стреляет.
Дядя Арчил вытирал кулаком влажные глаза, он мучился оттого, что из-за его ружья ранили мальчика.
Когда Родька наконец пришел в себя, первыми, кого он увидел, были Андреич и Лена.
— Ожил? — спросил Андреич и улыбнулся.
Лена вскочила с табуретки. В белом халате она казалась старше. Она была очень красивой девочкой.
— Его поймали? — едва слышно спросил Родька.
— Поймали, — ответил Андреич.
— Значит, вы теперь все знаете?
— Знаем.
— Все-все? — переспросил Родька.
— Все-все, — ответил Андреич.
— Ну и хорошо, — ответил Родька, улыбнулся облегченно и тотчас уснул.
Уснул спокойным сном человека, которому больше ничего не надо скрывать от своих друзей, который может уверенно глядеть на небо. А это так здорово — смотреть не только под ноги и по сторонам, а на небо тоже!