Взгляни на небо

Выяснилось, что вор выманил дядю Арчила из парикмахерской очень простым и остроумным способом.

Клиентов не было, дядя Арчил скучал. Он в очередной раз почистил любимое ружье, поставил его в угол и задумался: чем бы еще заняться?

В этот миг его огромный нос напрягся, ноздри раздулись — нос уловил запах дыма.

— Где-то что-то горит! — сам себе сказал дядя Арчил и выскочил из парикмахерской. Горела всего-навсего урна. Стояла она метрах в двадцати от парикмахерской и дымила, как труба парохода.

Дядя Арчил бросился за тазиком, набрал воды и побежал тушить этот игрушечный пожар. Он выплеснул в урну воду, но дым повалил еще пуще.

Чихая и кашляя, дядя Арчил накрыл урну тазиком и сел на него. Выдержал он всего несколько минут — уж больно припекало сзади, но пожар был затушен, ему не хватило кислорода.

А когда дядя Арчил, гордый своей победой, вернулся в парикмахерскую, знаменитое ружье исчезло. Он понял, что его хитро и подло провели с этим пожаром, нарочно подожгли урну.

Все это дядя Арчил сообщил сочувствующим зрителям. Родька стоял в стороне и сжимал кулаки. «Ну, Кубик! Ну, свинья! Это же твоя работа! Нашел у кого красть — это же все равно, что у ребенка отнять любимую игрушку! Ну, погоди у меня!»

Он круто повернулся и зашагал прочь от толпы.

— Ты куда, Родька? — окрикнул Таир.

— Надо. Дела у меня.

— Что-то многовато у него дел появилось непонятных, — задумчиво проговорил Володька, глядя в Родькину спину.

— Эх, ружья жалко, — сказал Таир.

— Ружье — что! Дядю Арчила жалко, — отозвался Володька.

Пещера, как всегда, открылась взгляду неожиданно. У входа мирно сидел Кубик и бездумно втыкал в землю нож.

«Ишь деточка! В ножички сам с собой играет», — подумал Родька и подошел к Кубику вплотную.

— А, кореш, привет! Сыграем? Сигареты принес?

— Ты ружье взял? — голос у Родьки пресекался от злости.

— Ружье? — Кубик сделал изумленные глаза. — Какое ружье? У кого?

— Двуствольное. У парикмахера.

— Ах, у парикмахера, — протянул Кубик, — так бы сразу и говорил. — Он широко улыбнулся. — Не-а. Не я. И парикмахера никакого не знаю. Месяца три уже не стригся. А что, увели ружьишко?

— Ты не придумывай! Гляди, Кубик, узнаю, что это ты, — все! Заложу тебя, и будь что будет!

— Да на кой мне это ружье, — закричал Кубик, — что, я здесь в горах грохотать буду? Что, я совсем уж по уши деревянный?! У меня для охоты рогатка есть. Во, гляди.

И он, действительно, вытащил из кармана любовно сделанную рогатку.

— А я уж думал — твоя работа.

— Индюк тоже думал, — сострил Кубик и захохотал, очень довольный собой. Вдоволь повеселившись, Кубик посерьезнел и важно сказал: — Я тут отвалю на недельку, ты не беспокойся.

— Буду плакать и рыдать! На кого ж ты меня покидаешь?!

— Ладно, ладно, остряк. Неделю не свидимся.

— Век бы тебя не видать!

— Опять шутишь? — Кубик весело помахал пальцем перед Родькиным носом. — За что я тебя, Виталька, люблю, так это за юмор.

— Юмор! — хмыкнул Родька и не прощаясь зашагал вниз.

— Покедова, корешок! Не скучай, — крикнул Кубик.

— Провалился бы ты, кубометр несчастный, — проворчал Родька.

Глава четырнадцатая

А потом в школе появился новый учитель по труду.

Казалось бы, тоже мне — новость! Появился и появился. Такой шустрый старикашечка, лицо узкое, хитроглазое, сам худенький, а кисти рук будто от другого человека — огромные, раздавленные работой. Про таких говорят: возьмет яблоко, протянет два кулака и спросит: в какой руке?

Поначалу ребята отнеслись к нему прохладно. Ну что такое уроки труда, чем они были прежде?

До одури выпиливали лобзиками из фанеры всякие ненужные рамочки, мальчишки лениво шаркали напильниками — считалось, что они делают молотки, обрабатывают стальную болванку до нужной точности. Скукота несусветная. Учитель черчения, совмещающий должность учителя по труду, садился в уголок и читал. А каждый занимался, чем хотел. Даже в слона играли. Это такая игра: трое, четверо, пятеро и т. д. мальчишек становятся согнувшись, обхватив друг друга за пояс, передний упирается в стенку руками, а другие трое, четверо, пятеро и т. д. прыгают на них с разбега верхом. Если кто-нибудь из прыгающей команды срывается, то команды меняются местами. Очень увлекательная игра, только шумная.

Учитель черчения иногда зажимал уши.

Новый учитель труда, Федор Андреич, сперва молча приглядывался, усмехался. Поначалу все прилежно вырезали и шаркали напильниками. Тоже приглядывались. Видят — молчит. Перешли на слона: пятеро на пятеро, остальные болельщики.

Федор Андреич тоже глядел с любопытством, а когда прозвенел звонок, сказал:

— А что! Веселая игра. И полезная. Силу развивает. И ловкость. Веселые вы труженики. — И ушел.

Несколько секунд мальчишки оторопело молчали.

— Во! Вот это учитель! — восхитился Таир. — Все понимает!

— Странно даже, — сказала Ленка Бородулина. — Очень странно. По-моему, он просто над нами смеется.

— Еще чего! — поддержал Таира Володька. — Просто дед юмор понимает.

— А по-моему, Лена права, — сказал Родька, — уж больно у этого Андреича глаза хитрющие.

— Ага, спелись! Пропал наш Родечка, пропал родненький! — крикнул Таир.

Кто-то засмеялся. Ленка закусила нижнюю губу, отвернулась. Родька поглядел на Таира долгим взглядом и ничего не сказал, отошел. Таир почувствовал, как у него заполыхали уши. Не больно-то приятно, когда на тебя так смотрят.

— Тоже мне цацы… недотроги… — пробормотал он, — настроение только испортили.

Упрямый человек был Таир и очень не любил признаваться в своих ошибках.

А Родька, отойдя от Таира, вдруг резко остановился, будто наткнувшись на столб. Он стоял, морщил лоб и сосредоточенно думал. Родька никак не мог сообразить, что же остановило его.

Бывает так — хочешь вспомнить что-то хорошо тебе известное, напрягаешься, кажется, вот-вот ухватишь ускользающую мысль — и не можешь.

Родькин отец в таких случаях говорил:

— Шестеренки заело. Надо отвлечься, расслабиться, потом само вспомнится.

Родька медленно побрел дальше. Теперь он думал об отце.

Как же он переменился после всей этой злосчастной истории! Раньше он был веселый, шумный человек. Иногда под горячую руку мог и по шее дать сыну. А теперь он стал другим. До того вежливым и предупредительным с Родькой, что у того сердце щемило, когда он случайно перехватывал виноватый взгляд отца.

А в чем он был виноват? Тягостно все это было. Родька давно бы уже поговорил с отцом начистоту, по душам, если бы не появилась эта чума, этот ненавистный Кубик.

Неожиданно Родька вновь остановился. Он вспомнил, где видел нового учителя труда. Кровельщик! Ведь это он висел тогда на краю крыши. Это его едва не угробили ребята; его полные ужаса глаза видел Родька так близко, когда тянулся за страховочной веревкой.

Родька счастливо засмеялся. Вот это номер!

«Интересно, а он меня помнит? — подумал он. — Где там! До меня ли ему было тогда! Если не помнит — ни за что не скажу», — твердо решил Родька. Он выпрямился, походка стала упругой и уверенной. До чего же приятно человеку чувствовать себя благородным!

Когда ребята пришли в следующий раз на урок труда, то увидели на столах какие-то толстые чурки и медные пластинки — обрезки самых замысловатых форм.

И увидели совсем другого Федора Андреича — спокойного, без усмешечки, даже торжественного какого-то.

— Ну, вот что, дорогие мои, — начал он, — надо вам начинать учиться работать руками. И работать со смыслом. Хотите?

Класс загалдел, ребята переглядывались. Кто сказал «да», кто пожал плечами, кто откровенно усмехался.

— Тогда другой вопрос, — продолжал Федор Андреич. — Хотите всем классом поехать во время каникул в Москву или в Ленинград, или куда вас потянет?

Тут уж все дружно заорали: «Да!».

— Ну, так вот, голуби, видите эти чурки и обрезки медного листа? Что из них можно сделать? Так. Молчите. Вот что можно для начала. Вы глядите внимательно, а я потом вам дальше все расскажу.