Страница 6 из 60
Маршал привык к неожиданным переменам в настроении рыцаря Ожье, к извивам его взбалмошного характера и научился безошибочно угадывать причину их возникновения. Так и сейчас, когда рыцарь Ожье, задав последний вопрос, встал и зашагал по комнате, маршал, состроив умильное лицо, заморгал воспаленными веками, бесцветные глазки его забегали из стороны в сторону.
— Сир, — сказал он, вздохнув, — вы благородный рыцарь, это ваше призвание, указанное богом. Мы, ваши вассалы и преданнейшие слуги, призваны охранять ваш покой и по мере сил наших служить вам. Что же касается этой, как вы изволили правильно назвать мрази, то она вместе с деревенскими вашими вилланами обязана служить вам преданно и бескорыстно. Эта их обязанность тоже освящена богом и церковью…
Рыцарь Ожье подошел к столу и кулаком оперся на него. Злая искра блеснула в его глазах, белых на темном от загара лице.
— «Вилланы»! Метко названы. Они действительно низки и гнусны[12]. Что может быть презренней этой деревенщины!..
Маршал поспешил ухватить ниточку этой мысли:
— Вот они‑то и обязаны оплатить вам необходимые траты. Это их святая обязанность! — И, понизив до предела свой и так тусклый голос, словно опасаясь, что кто‑то посторонний слушает его, маршал прогнусавил: — Никто не упрекнет вашу милость, сир, если вы прибегнете к сильным мерам.
— Ты говоришь вздор, Рамбер.
Рыцарь Ожье сел на скамью и, взяв стаканчик с костями, стал крутить его.
— Опять, как тогда, — продолжал он, — жечь их дома, бросать в подвалы? И, как тогда, оставшиеся убегут в леса, потом, присоединившись к войску моих врагов, пойдут на Понфор…
— Понфор — неприступная твердыня, сир, — поторопился перебить маршал.
По лицу рыцаря Ожье промелькнула гримаса отвращения, и он ударил кулаком по шахматной доске. Фигурки разлетелись, и костяной слоник угодил в заснувшую левретку. Она с визгом вскочила. Рыцарь Ожье выругался непристойным словом и, схватив маршала за бороду, притянул его к себе:
— Пойми же наконец, чертово подхвостье, что мне на нужна твоя гнусавая лесть! Какой в ней толк?
— Сир, я готов жизнью…
— Молчи, подлый! Слушай!
Продолжая говорить, рыцарь Ожье медленно наматывал бороду маршала на свою руку. Тот часто мигал глазами, щурясь от нарастающей боли. Капельки слез скатывались по острым скулам в провалы щек и терялись в жалобно обвисших усах.
— Мне нужен предлог для поединка с дю Крюзье...
— Мне нужен предлог для поединка с дю Крюзье, — говорил рыцарь Ожье. — Ты должен его изобрести. Понимаешь? — Трясущаяся голова старика кивнула несколько раз. — Иначе!.. — Тут рыцарь Ожье крутнул бороду маршала и, прижав свой кулак к его подбородку, подтянул лицо старика к своему и зашептал: — Иначе — подземелье здесь, под моей башней. Ты знаешь его: сам отправлял туда не один раз провинившихся. Там я и оставлю тебя в полной тьме с жабами и тарантулами…[13]
Тело старика вздрагивало. Он испустил хриплый, жалобный стон.
Левретка оскалила зубы и с визгливым лаем бросилась на него, стараясь укусить в спину.
Рыцарь Ожье выпустил из руки бороду маршала.
— Я вижу, тебе не по вкусу мои обещания и ты постараешься исполнить мой приказ. Не так ли?
Старик кивал головой, не в состоянии произнести ни слова.
— Смотри же! Даю тебе… — Он подумал и, вынув из стаканчика одну кость, покрутил в нем другую и выбросил на стол. — Твое счастье! Шесть дней. Ступай!
Провожаемый пискливым лаем собачонки, старавшейся куснуть его за ноги, маршал быстро зашагал к двери.
Глава III
ЭРМЕНЕГИЛЬДА
В замке все было приспособлено к самозащите и обороне. И каменные лестницы в башнях идомах были винтовыми, темными, тесными и очень крутыми. Такова была и лестница в двухэтажном доме маршала, по которой поднимался жонглер Госелен, проклиная ее узкие ступени, на которые приходилось ставить ногу боком, чтобы не упасть.
Прошло уже четыре дня, как Госелен пришел в замок Понфор, но ни о каком празднестве, обещанном маршалом, не было слышно. Однако жонглера поместили при кухне вместе с поваром и поваренком в маршальском доме, то есть в почетном верхнем дворе, а не в нижнем, где вместе с собаками оставили Ива. Совесть Госелена, редко дававшая о себе знать, на этот раз нет–нет, да и напоминала ему о его друге, оказавшемся из‑за него в таком незавидном положении, и Госелен ждал удобного случая, чтобы успокоить себя, походатайствовав перед рыцарем Рамбером за школяра.
Сейчас Госелен шел к дочери маршала, жившей вместе со своим отцом (ее мать умерла, когда девочке был всего один год) и своей бывшей кормилицей, приглядывавшей теперь за нею и за хозяйством отца. Рыцарь Рамбер поручил Госелену развлекать дочь стихами и песнями и учить игре на арфе, к которой она имела склонность. Мягкий тюфяк в комнате при кухне и достаточно жирная похлебка примирили жонглера с этими скучноватыми обязанностями и неудобствами крутой лестницы…
В те времена образцом женской красоты, воспеваемым в стихах и песнях трубадуров, считались белокурые, в мелких кудрях волосы, овальное лицо, тонкий продолговатый нос, светлые глаза и стан, узкий в поясе, как у муравья.
Внешность дочери рыцаря Рамбера, шестнадцатилетней Эрменегильды, не отвечала ни одному из этих обязательных признаков. Волосы у нее были темные, лицо круглое, нос маленький и слегка вздернутый, глаза карие, а фигура полноватая. И тем не менее она была очаровательна белизной кожи, румянцем щек, лучистым блеском глаз и неторопливостью речи. Тоскливая, изо дня в день однообразная жизнь в замке, сиротливое, безрадостное детство без материнской ласки, угрюмость отца, всегда озабоченного и молчаливого в свои редкие посещения дочери, не подавили, однако, в девушке тяги к природе, к жизни. Чувство дочерней любви и привязанности она перенесла целиком на свою кормилицу, горбатую Урсулу, к неизменной заботе которой она привыкла с малых лет, Урсула научила ее первым словам, первым играм, первым песням, первым молитвам и правилам поведения и отвела в церковь слушать первую мессу. Она первая вывела потайным ходом маленькую Эрменегильду из затхлой духоты каменного двора за стены замка, в разбитый у их подножия сад. Показала ей прилепившееся к стене глиняное гнездо ласточки, яблони и груши в радостном бело–розовом весеннем уборе, душистые красные цветы галльской розы, желтые цветки жимолости, вьющейся по стволам лип. Показала разноцветных порхающих бабочек, трудолюбивых пчел в чашечках цветов, божьих коровок и зеленых червячков, ползающих по метелочкам трав, смешную растопырку-лягушку и рогатую улитку, жучков, похожих на драгоценные камни, и камешки, похожие на жуков. Научила слушать веселую песню невидимого в небе жаворонка, исконного любимца народа, такого же веселого, как и он сам, домовитое воркованье сизокрылой горлицы и стрекотанье цикад. Показала, как бросать зерна павлинам, раскрывающим свои богатые сине–зеленые хвосты, и кидать кусочки хлеба гордым белым красавцам лебедям, тихо плывущим по зеркалу пруда. Показала стрекоз с кружевными крылышками, снующих над водой, облака в синем небе, похожие на замки, на корабли, на крылатых волшебных животных, на снеговые горы. Показала удивительный огромный семицветный мост, перекинутый высоко в небе над холмами, над светлой рекой и лугами, над золотыми полями, домиками деревень и над синими полосами заповедных лесов. Показала весь этот необъятный простор, овеянный душистым ласковым ветром, несущим ароматы полевых цветов, лесной чащи и пение птиц. Сидя с Эрменегильдой на траве в прохладной тени развесистого дуба, Урсула говорила, что по семицветному мосту радуги сходят на землю ангелы и снова восходят к престолу бога, рассказывала увлекательные сказки про волшебные страны, про заколдованные леса, про злых колдунов и добрых волшебниц, про ослепительных красавиц принцесс и блистательных рыцарей, сражающихся в их честь с огнедышащими змеями.
12
Vilain (франц.; от латинского слова «villanus» — деревенский) — дрянной, низкий, презренный, гнусный.
13
Тарантул — ядовитый паук.