Страница 20 из 60
Все это магистр говорил, натягивая на ноги темно–лиловые штаны и надевая полубашмаки.
Затем он подошел к кровати и из‑под тюфяка достал кожаный кошель, порылся в нем и, позвякивая монетами, протянул их Иву:
— Возьми на первое время. Здесь четыре денье. Должно хватить дней на десять.
Он снял с гвоздя одежду и шапочку.
— Теперь слушай. Мне надо спешить к своим ученикам. Я здесь только живу, а учу на лугу у входа на наш мост с Орлеанской дороги. Там тебе всякий укажет. Завтра приходи туда в это время. А сейчас пойди поищи, где ночевать. Вчера кончилась большая ярмарка, и мест освободилось много. Если ничего не найдешь, приходи ко мне сюда. Идем.
Когда вышли на лестницу и магистр запирал свою дверь на замок, он сказал Иву:
— Зайди к аптекарю над средней аркой. У моста гри арки, так над средней, в доме против скорняжной мастерской, на самом верху. Может быть, у него найдется место. Его зовут Амброзиус.
И неожиданно быстро магистр Петр сбежал с лестницы.
В таверне было полно народу. Шум, говор, брань, чей-то заливистый смех — все покрывалось громогремящей клятвой хозяина: «Не видать мне февраля месяца!» Ив заметил, что за столами было много крестьян, а пустые корзины и мешки на скамьях говорили о том, что их хозяева расторговались и зашли в таверну по дороге домой. Ив хотел было пробраться к выходу между тесно составленными скамьями, но не тут‑то было. Хозяин схватил его за плечо, усадил на скамью, втиснув между сидевшими, и крикнул служанке:
— Сюзанна! Один голубь и кружку гренадского!
Жареный голубь показался Иву необычайно вкусным, но слишком маленьким, а вот соус к нему, сильно сдобренный перцем, попахивал неважно Вина Ив не стал пить. Заметив это, хозяин налетел на Ива ураганом:
— Это еще что? Ты оскорбляешь «Железную лошадь»! Ее вино славится от Парижа до Марселя! Видно, в твоем кошельке негусто. В таком случае, я дарю тебе эту кружку вина! Не видать мне февраля месяца, если я отступлюсь от своего слова!
Хозяин так кричал и таращил глаза, так размахивал руками перед носом Ива, что сидевшие кругом стали смеяться и подзадоривать его, а Ив решил, что благоразумнее выпить это вино. «Гренадское» оказалось кислым красным вином, совсем таким, каким угощал на троицын дань в Крюзье дядя Жером, владелец виноградной давильни, где работал отец Ива.
Голубь, ломоть ржаного хлеба и вино, показавшиеся Иву недостаточными для утоления голода, оказали, однако, вместе с двумя бессонными ночами и всеми волнениями этих дней сильное действие — Ив крепко уснул, скрестив руки на столе и положив на них голову.
Проснулся он оттого, что кто‑то толкал его в плечо.
Он приоткрыл один глаз и увидел служанку.
— Вставай, вставай, — говорила она, теребя его за руку.
Ив поднял голову и заспанными глазами смотрел на нее. Волосы его были растрепаны. Сюзанна рассмеялась:
— Ишь разоспался! За полдень уже!
Ив огляделся кругом.
В таверне было темновато и пусто. Скамейки пододвинуты под столы. На столе, у которого он спал, лежала тряпка, — видно, служанка мыла стол. Дверь на улицу была закрыта, сквозь щели ставен проникали солнечные лучи. В комнате было душно.
— Хозяин не велел тебя будить, — продолжала Сюзанна, — «Деньги, говорит, с него потом получу, а не то с магистра Петра возьму». А ты, паренек, должно быть, издалека пришел, что так устаЛ? Откуда ты заявился?
— Из‑под Шартра, — ответил Ив, зевая и лениво поводя лопатками.
— Из‑под Шартра? — весело воскликнула Сюаанна. — Клянусь святой Женевьевой, вот так штука! Из какой деревни?
— Из Крюзье–на–Эре.
— Святая Мария! А я из Мерлетты.
— Знаю, — сказал Ив. — Отец в вашем лесу у угольной ямы работал.
Сонливость исчезла мгновенно, и, широко улыбаясь, Ив смотрел на свою землячку, девушку лет двадцати, крепко сложенную, с веселыми, добрыми глазами, с густыми прядями волос, выбивающимися из‑под белого чепчика, плотно закрывающего уши и подвязанного под подбородком, с сильными руками, привыкшими ко всякой работе, и в крестьянских деревянных башмаках.
А Сюзанна села на скамью рядом с ним, отшвырнув тряпку на столе.
— Что это ты все с мешком? Золота там полно, что ли?
Она стала стаскивать с его спины мешок. Сюзанна оказалась болтливой и затараторила, рассказывая множество разных вещей и о своей деревне, и о хозяине таверны, о том, что он из Марселя и что в Париже хозяева таверн и постоялых дворов все из Марселя или Лиможа и богаче всех лавочников. А уж врун ее хозяин такой, какие бывают только на юге. Узнав, что Ив не будет жить у магистра Петра, она сказала:
— Ты заходи к нам: тут, другой раз, и из Крюзье люди бывают, кто с чем, тащат на рынки. Жаль вот, ярмарка кончилась, а то, наверно, ты повстречал бы кого-нибудь из своих.
Когда Ив сказал, что пойдет искать место для ночлега, и собрался уходить, Сюзанна взяла его мешок:
— Спрячу к себе в каморку, там будет целее, а вечером Придешь и возьмешь.
Ив вышел на мост. Яркий солнечный свет слепил глаза. На мосту людей было немного: все прятались от сильной жары. Выходя из домов, они, щурясь от солнца, оглядывали улицу, потягивались и зевали, видимо только что проснувшись после дневного отдыха. Лавочники снова открывали ставни своих лавок.
Кое–где между домами были проходы, и по ним можно было подойти к перилам моста. Ив и воспользовался таким проходом и, перегнувшись через перила, обнаружил, что средняя арка моста совсем рядом. Он вернулся и, пройдя несколько шагов, очутился у лавки скорняка, где над прилавком висели беличьи, заячьи и кроличьи шкурки, а в темноватой глубине лавки виднелись невыделанные шкуры домашнего скота, куски сыромятной и испанской кожи. Перейдя на другую сторону, Ив постучал деревянным молоточком о двери узкого двухэтажного дома. На стук приотворилось окно второго этажа и высунулась голова старика, вся заросшая белой бородой и с круглой шапочкой на макушке.
— Что надо?! — крикнул старик сиплым, глухим голосом.
— Мне мессира Амброзиуса.
— От кого?
— От магистра Петра.
— Подожди!
И окошко закрылось.
Потом за дверью прогремело железо засова, и в приот* воренную дверь просунулась та же голова старика с длинным горбатым носом:
— Что надо?
— А вы и есть мессир Амброзиус?
— Да, да! Что надо? — с раздражением спросил старик.
Ив объяснил.
— Входи, — сказал ему аптекарь, пропуская в дверь. — Наверх, — кивнул он головой на лестницу.
Ив поднялся на площадку и стал у двери, а старик долго возился с засовом. Лестница была освещена тусклым светом, проникавшим с улицы сквозь узкое оконце над входной дверью. Ив разглядел черный длиннополый балахон аптекаря с широкими раструбами рукавов. Шаркая ногами и кряхтя, опираясь на перила, старик взошел по лестнице и толкнул рукой дверь. В комнате с такими же окнами, как у магистра Петра, и тоже выходящими на реку, стоял пряный запах каких‑то сухих трав и корней, развешанных пучками на натянутых под потолком веревках, и разноцветных настоев в диковинных стеклянных бутылях, расставленных на полках.
Тяжело переводя дыхание, аптекарь сел в деревянное кресло у окна. Пожевав беззубым ртом, он сказал:
— Ночевать можешь там, в чулане, — он указал на маленькую дверку, — только ночевать. Приходить будешь, как только начнет темнеть. Я открываю сам, слуги нет. Уходить будешь, как только рассветет. Платить шесть оболов парижских[40] за пятнадцать дней.
Ив не очень‑то разбирался в стоимости всех этих монет, но, помня слова магистра Петра, что на оплату ночлега он себе заработает, согласился на условия аптекаря. Провожая Ива к входной двери, аптекарь сказал:
— Передай мой поклон магистру Петру и спроси его, не прислать ли ему имбирного корня для желудка или лакрицы Скажи, есть у меня лакрица самая лучшая, испанская И потом скажи, что получен тростниковый сахар. Я знаю, он его любит. Смотри же, приходи, как только начнет смеркаться.
40
Обол — мелкая серебряная монета. Были оболы парижские и турские (чеканились в Туре).