Страница 56 из 70
— О, я не могу на это смотреть… — пани Рузя трагически воздела к небесам очи.
— Один момент! — решительно взял её под руку элегантный пан. — Вам придётся пройти со мной в полицейский комиссариат.
— Езус-Мария! Я ничего не знаю… упиралась кухарка.
Но это ей не помогло.
От Песчаной горы стремительно надвигались чёрные косматые тучи. Над площадью вспыхнула молния. А следом по бурому небу покатились тёмные волны. Ещё тревожнее забилась листва на акациях и каштанах, заметались ласточки, едва не касаясь крыльями людских голов. Ударил гром, и почти одновременно на людей обрушился град.
Теперь солдаты были уже бессильны сдержать человеческую лавину. Она разорвала их цепь и растеклась по соседним дворам и улицам.
Петрик очнулся на руках Франека. И он не обрадовался долгожданной встрече, а ужаснулся. Рядом на кирпичной стене висел большой портрет Франека, а под ним крупно чернело: «5000 марок тому, кто отдаст в руки властей живого или мёртвого…»
Петрика трясло в нервном ознобе, которым сменилось обморочное оцепенение. И он, наконец, нашёл в себе силы прошептать:
— Уходи скорее… Тебя убьют…
Голос Петрика прозвучал так слабо, так издалека, что и самому показалось, будто сказал не он, а кто-то другой. И снова зашумело в ушах, снова навалилась тяжёлая тьма.
Франек, вздрагивая от толчков бегущих с площади людей, нёс на руках Петрика.
В каком-то подъезде юноша усадил Петрика на кафельные плиты пола, а сам осторожно выглянул за дверь.
— Франек… Уходи скорее… Они тебя схватят…
— Тсс, — склонился над Петриком юный партизан.
— Ненавижу… Ненавижу их!.. — Петрик с такой ожесточённой силой стиснул кулаки, что весь потемнел от напряжения.
— Ничего, уже близок час… — прошептал Франек.
— Татусь… татусь… татусь… — вдруг залился слезами Петрик.
Франек возмужал за годы их разлуки. Он сам испытал боль такой же утраты, и теперь понимал, как бессильны все человеческие слова, чтобы утешить друга. Он крепко обнял за плечи Петрика и сурово молчал.
Когда они вышли на пустынную площадь, ветер уже разметал остатки туч, и небо очистилось. Лишь со стороны Высокого Замка одинокое прозрачное облако торопилось догнать уползавшую на запад огромную растрёпанную тучу.
Площадь всё ещё была оцеплена солдатами, и уйти можно было только на Подвальную улицу, мимо двух каштанов, где лежал Михайло Ковальчук, властно обняв могучими руками землю. А рядом, как-то неудобно, боком, сползла головой вниз старая полька в разорванном платье.
— Погоди, Франек… одну минуту…
Петрику так хотелось верить, что отец жив, что надо только подойти к нему, помочь ему встать, и он улыбнётся, ласково скажет: «Пойдём, сынку…»
И, опершись сильной рукой на плечо Петрика, он медленно пойдёт домой…
Так явственно всё это пригрезилось Петрику, что он рванулся к холму. Но Франек его удержал.
Расстрелянных бросали в подъехавшую грузовую машину.
Франек поднял глаза на Петрика и вздрогнул — так страшен был гневный взгляд его высохших глаз.
А у подножия холма с двумя каштанами, обильно ронявшими с ветвей капли дождя, с автоматами наперевес расхаживали эсэсовцы, охраняя свой «новый порядок».
Глава одиннадцатая. Машина без номера
У пороховницы на Гетьманских валах, входивших когда-то в систему укреплений города, под густой листвой каштанов, они остановились.
— Я пойду домой, — сказал Петрик.
— Ты крепко запомнил адрес? — спросил Франек.
— Да.
— Завтра я тебя жду.
И друзья расстались.
Какой далёкой казалась Петрику дорога домой! Несколько раз он был вынужден остановиться, изнемогая под тяжестью своего непосильного горя. Но, утерев рукавом рубашки слёзы, он снова брёл, думая, как теперь жить дальше. Ведь отец никогда уже не вернётся, никогда… Франек несколько раз просил ничего не говорить Гане. Но разве Петрик и сам не понимает, как безрассудно нанести сестре такой страшный удар, когда и без того её здоровье с каждым днём ухудшается…
Удручённая печальным видом Петрика, сестра слабо простонала.
— Господи, да за что судьба покарала меня таким братом? Опять с кем-нибудь воевал на улице?
— Не надо… не ругай меня, Ганнуся…
Марця, обхватив ручонками шею Петрика, задрожала, словно листочек на ветру.
— Тебя шу-шу-ряка ку-кусила? Да?
— Сильно они тебя поколотили? — тяжело вздохнула Ганнуся. — Снимай рубашку, починю…
— Сегодня, Марцюню, я опять ничего не заработал.
Голодная Марця, так терпеливо ожидавшая Петрика, тихо заплакала.
Едва Петрик успел умыться, в дверь кто-то постучался. И в ту же минуту Медведь, с необычной для него поспешностью, забежал в каморку и одним духом выпалил:
— Вашего батька на Стрелецкой площади…
— Не смей! — в ужасе крикнул Петрик.
— Ну, я… — растерянно пролепетал Медведь, неуклюже переступая с ноги на ногу. — Я сам этого не видел… люди говорят…
Ганнусе стало плохо.
— Ох, что ты наделал. Медведь?.. — в отчаянии простонал Петрик. — Уходи отсюда!.. Уходи!..
Не помня себя от горя, Петрик бросился к чёрному ходу господского дома, присел на корточки перед открытым окном кухни и взмолился.
— Пани Рузя, миленькая!.. Помогите!.. Ганнуся…
Тут он увидел, что кухня пуста. А рядом уже стоял Медведь, огорчённый своей оплошностью.
— Слухай, Петрик… Я видел, кухарка с корзиной ушла на рынок… Сбегаем лучше за тем доктором, что Василька лечит… Он с бедных денег не берёт.
Понимая всю свою жестокость (но иначе нельзя было), Петрик припугнул Марцю «щурякой», если она будет плакать, а сам с Медведем помчался на Сербскую улицу за добрым доктором.
Но, как известно, у бедняка счастья, что воды в бредне! Петрик и Медведь, не добежав до Русской улицы, возле площади Доминиканов, угодили в облаву. Только что на Трибунальской улице каким-то неизвестным был застрелен гестаповец. Немцы хватали всех подряд.
— Пустите! Пустите! — вырывался Петрик, больно кусая солдату руку.
— Ах ты, гадёныш! — взвыл солдат.
А Петрик уже вырвался и юркнул в знакомый проходной двор.
— Держи-и-и!
Погоня всё ближе, ближе…
Петрик пойманной птицей заметался в чужом парадном.
— Иди сюда, хлопчик, — позвал его кто-то с лестницы, ведущей в подвал.
Петрик бросился вниз.
Мимо окон простучали огромные сапожища. А вскоре и совсем затихли полицейские свистки.
— Чего он за тобой гнался? — спросила женщина с грудным ребёнком на руках.
— Облава, — сдавленно прошептал Петрик, чувствуя, что задыхается.
— Попей водички, — поднесла жестяную кружку женщина. — О господи, мало им, что всех мужиков поугоняли на каторгу, теперь уже детей хватают…
— Спасибо, тётя… Я пойду…
— А если тебя поймают?
Но не о себе сейчас думал Петрик. Там, в тёмном, сыром подвале, нуждалась в помощи его сестра. И, поблагодарив добрую женщину, Петрик снова выбежал на улицу.
Однако прошло не менее двух часов, пока он смог выбраться на Сербскую.
Жена доктора сказала, что полчаса назад прибежал какой-то мальчик и увёл доктора к тяжело больной девушке.
— Это моя сестра… — с трудом переводя дух, прошептал Петрик. — Спасибо вам, тетя…
С этими словами Петрик бросился по лестнице вниз, выскочил на улицу и побежал домой.
И если бы камни говорили, они поведали бы мальчику, какая страшная сцена разыгралась в каморке.
Стаей коршунов налетели гестаповцы.
— Где твой брат? — гестаповец в бешенстве тряс едва пришедшую в себя больную девушку. — Говори, не то я размозжу тебе голову!
Фигуры немцев, едва различаемые в сгустившихся сумерках, то расплывались и вовсе сникали за мутной пеленой, заволакивающей глаза девушки, то вдруг склонялись над самым её лицом, что-то злобно крича, требуя, угрожая.
Ганнусю схватили за косы и поволокли к машине.
— А-а-а-а! — простирая ручонки к Ганнусе, билась Марця, вырываясь из лап здоровенного толстяка, лицо которого пересекал лиловый рубец, а поблёкшие тусклые глаза в свете зажжённого кем-то фонарика смотрели тупо и бессмысленно.