На круги своя

9

Господин Альрик нашел покой и вновь обрел дар воображения, но теперь он играет в самую прекрасную игру на свете — с настоящими игрушками и каждый день кладет новый камень на курган, где спрятано мертвое тело, и оно не воспрянет до тех пор, пока в доме учителя живет малышка Бледнолицая.

В жаркий день учитель возделывал землю, в непогоду ставил и осматривал сети, лицо его сделалось медно-коричневым, так что теперь он называет себя Краснокожим. На пороге своего вигвама он курит калюмет[39] и благодарит Великого Духа за то, что он подарил ему Белую Мускусную Крысу. Иногда Шаман с фарфоровой трубкой под пасторской липой не хочет разделить с ними пищу, и тогда Белая Мускусная Крыса жалуется, что их счастье не полно. А Краснокожий говорит мудрые слова о козленочке, который родится и станет Великим Шаманом. Козленочек будет однажды сидеть под пасторской липой, и другая Белая Мускусная Крыса будет гладить ему воротнички. Тогда раскурят трубку мира, и, может быть, Старик, что ловит рыбу в большой воде, повесит свои потрепанные мокасины на пасторской изгороди и станет есть пеммикан у молодого могиканина. А вообще-то именно пастор дал Краснокожему покой, показав ему белого Христа, на чьи плечи можно взвалить свои грехи, Христа, отменившего скверный Закон, который сковал все силы и огородил охотничьи земли.

Краснокожий окончил свою речь, Бледнолицая хочет ответить, но он уговаривает ее спеть, слышит фальшь, но говорит себе, что песня ее в миксолидийском ладу, и думает даже, что она нашла те самые недостающие полутона между ми и фа и между си и до, потому что она — самая необыкновенная из дочерей племени и, разумеется, самая прекрасная и добродетельная — ведь она вернула ему дар колдовства, и теперь он снова может, когда пожелает, превратить соленую треску в жареную щуку, прогорклый жир в сливочное масло, собирать с репейника фиги, а с терновника виноград, доставать из своей шляпы все, что угодно, кроме несчастий, и глотать унижения как огромные кавалерийские сабли, а если потребуется, глотать огонь самой преисподней и выплевывать тончайшие шелковые ленты, а потом ткать из них циновки и парчу. Это настоящий волшебник!

А старый Бобр отправился на поля вечной охоты и унес тайну с собой глубоко под красную глину, что лежит к востоку от солнца, к западу от луны.

Примерно так, хотя и не столь цветисто, рассказывал свою историю пономарь-волшебник с Ронё, когда в его воды забредал какой-нибудь прогулочный катер — хозяина угощали выпивкой, и он показывал окунистые места. Отличить в его словах правду от вымысла было нелегко: пономарь был известный выдумщик, а о том, как ему живется в одиночестве и нищете, он никогда не рассказывал. Соседи утверждали, что он никогда не учился в Музыкальной академии, не знал отца и матери, никогда не был женат. Но возможно, это тоже неправда — знали бы вы только, какие на побережье живут обманщики и пройдохи! Упрямые и себе на уме. В море они, мол, видели большого морского змея, а в лесу лешего. Они редко ходят в церковь, прячут под камни монетки, заговаривают ружья и умеют колдовать. Но все же главный волшебник — это пономарь с острова Ронё.

ПОРТНОЙ ЗАДАЕТ БАЛ

Если погожим летним днем выйдешь из залива за прибрежную полосу и проплывешь мимо гряды Скубураден и острова Госшер, ты увидишь плато еще одного острова, вытянутого, напоминающего кранбалк. В нем нет ничего примечательного по сравнению с другими ближайшими островками, если не считать, что он выше и выглядит как сплошная гнейсовая скала, разрезанная пополам расщелиной. Сойдя на северный берег, ты вскоре попадешь в заросли ольховника, а войдешь поглубже в расщелину, и у тебя под ногами раскинется ковер из невысокой травы, словно разложенный для просушки между влажными скалистыми стенами. Продолжишь путь по этому зеленому ковру — и окажешься сначала на горной дороге, обрамленной орешником, который скрывает входы в гроты и пещеры, потом в бору, потом в смешанном лесу из березы, осины и ясеня, потом перед тобой появится горная дорога, она сузится и превратится в тропинку, которая круто уходит ввысь, извиваясь, будто винтовая лестница в башне. Еще несколько шагов вверх — и снова спуск в расщелину, где бересклет прячет от ветра свою блестящую зелень и ярко-красные ягоды; и снова вверх, до самого голого края горы, где, судя по обглоданным щучьим костям, проживает скопа, а разбросанные кругом перья и высохшие скелеты морских птиц указывают места, где ястребы, соколы и морские орлы тоже устраивают свои пиршества, спокойно наслаждаясь пищей, хотя одним глазом и поглядывают на свои бескрайние охотничьи угодья среди синеющих проливов — от прибрежной полосы до маяков и бесконечной глади моря. Но стоит сделать несколько шагов и посмотреть вниз, как сразу забываешь Голгофу наверху и видишь прелестную картинку, которую никак не ожидаешь встретить здесь. Защищенный горными стенами от всех холодных ветров мира, от норд-веста до зюйд-оста, простирается травяной ковер такого зеленого цвета, какой бывает у только что взошедшей ржи; а чуть подальше пасется под белыми березами буренка. Зеленая лужайка спускается к серой избе, окруженной небольшим садом, а еще ниже, у самого моря, — гавань с причалом, навесом для лодок, садком для рыбы и сетями.

И все это — владения портного!

Стоит спуститься с крутого склона вершины, овеваемой холодными пронизывающими ветрами, и ты сразу же почувствуешь, как сквозь недвижный воздух припекает солнце, а пройдя еще пять минут, поймешь, насколько изменился климат и вместе с ним растительность. И все же ты готов будешь поверить в чудо, увидев, что на одной ветке рябины растут яблоки, а на другой — груши, а заметив мелкие яблочки на кустах боярышника, подумаешь, что попал на зачарованный остров, где сможешь рвать фиги с кустов репейника! Спустись по лужайке и приблизься к дому, и тут, если тебе повезет, ты увидишь в открытое окно самого чародея. Он сидит у окна, а перед ним стоит проволочная клетка с коноплянкой, кроваво-красные крапинки на груди птички горят на фоне листьев салата. Сидя по-турецки, он длинными стежками сшивает куски клетчатой ткани, которая скрывает нижнюю половину его тела, оставляя на виду лишь небольшую часть верхней, ибо живот у него отсутствует, и кажется, что маленький человечек снял с себя грудную клетку и поставил ее прямо на стол, а сверху положил голову. А шеи и вовсе не заметно. Это и есть портной, которого жестокая рука природы вылепила горбуном, именно поэтому родители выбрали для него сидячую работу.

Как бы назло несправедливой природе, наделившей его вечным поводом для недовольства, портной постоянно пребывал в веселом расположении духа и слыл шутником, у которого всегда были наготове анекдоты и частушки. Словно желая показать природе, как ей следует обращаться с живыми существами, он любовно и яро занимался ее улучшением. Он завел себе сад и, не довольствуясь обычными сортами яблонь и терпкими плодами, прививал к ним ветки деревьев из чащобы, и на рябине вырастали мелкие яблоки, и сквозь колючие ветки боярышника светились румяные или белощекие детские личики плодов. Портной будто знал, что ему, калеке, не суждено продолжить свой род, поэтому он сажал деревья и, приходя шить в какую-нибудь крестьянскую усадьбу, приносил с собой в кармане семечко, которое втихомолку зарывал в почву, или, если время года было подходящее, прививал к деревьям веточки. И его семена прорастали, на деревьях появлялись новые побеги, а когда род его уже давно пресекся, чужие внуки, сидя под дедовскими яблонями и слушая историю о том, как яркое чудо родилось на голом островке, поминали портного добрым словом еще много лет после того, как сшитые им штаны и рубашки превратились в лоскутные коврики и войлочные туфли.

В марте он шил у садовника в Сандемаре, насмотрелся чудес в теплицах и услыхал про дыни — диковинку вроде круглых желтых огурцов, которые в Даларё шли по кроне за штуку. Он купил семена, посадил их в ящике для переметов, наполненном землей, и поставил на окно. Через две недели побег, подобно указующему персту, направленному в небо, поднялся из земли; вскоре он расщепился на два крылышка, плотно прижатые к земле и похожие на крылья стрекозы. Потом засветило апрельское солнышко, всходы быстро пошли в рост и выбросили третий листок, который стлался прямо по земле. Портной отщипнул третий листок, как учил его садовник, потом появились боковые побеги, которые портной отщипнул таким же образом, а в конце мая настал крайний срок пересаживать растения в парник. Однако почву для него не так-то легко было утеплить, и однажды ему пришлось даже съездить в Даларё и привезти ящик подстилки для скота. Он разложил ее вдоль горного откоса, где вовсю палило солнце; обнес парник оградой из обломков досок, но увидел, что слой земли получился слишком уж тоненький, и стал придумывать, чем бы поднять его. В дело пошли обсевки, домашний сор, солома, и вот наконец парник достиг нужной высоты. Туда портной и высадил растения с комьями земли. Потом положил сверху рамы, и побеги стали расти. Однако грянули заморозки, и парник надо было укрывать; он накрыл его мякиной и еловым лапником. Две недели в парнике потрескивало: побеги потихоньку росли, но к Иванову дню звуки стали затихать и наконец совсем прекратились. Подстилка перепрела, а у него не было времени привезти новую. Потом началась обычная июльская жара, и побеги снова стали расти и дали цветы. Сначала тоненькие мужские, потом пухленькие женские с маленькой зеленой горошиной на дне. Портной проветривал и опрыскивал их в солнечные дни, закрывал в пасмурные. Потом опять были две хмурые недели, и опять казалось, что все кончено. Портной поливал растения теплой водой и укладывал в постель из соломы и подстилки для скота, а когда началась самая жаркая пора лета — конец июля и начало августа, и склоны раскалились, будто печка, в парнике снова стало потрескивать, горошины выросли до размера гусиного яйца, и на них появились складки, между которыми рос пушок. Их было восемь штук, они уже начали издавать слабый запах, и под каждую он подложил черепицу. В общем, с этими дынями было много мороки, но зато, если солнечная погода продержится, через неделю он соберет урожай.

39

Трубка мира.