Страница 1 из 95
Константин Дмитриевич Бальмонт
Собрание сочинений в семи томах
Том 1. Стихотворения
В. Макаров. Крылан. Поэзия как волшебство
[текст отсутствует]
Из записной книжки
Как странно перебирать старые бумаги, перелистывать страницы, которые жили — и погасли для тебя, их написавшего. Они дороги и чужды, как лепестки подаренных увядших цветов, как письма женщин, в которых ты пробудил непонятность, что зовется любовью, как выцветшие портреты отошедших людей. Вот я смотрю на них, и многое в этом старом удивляет меня новизной. В свете мгновений я создавал эти слова. Мгновенья всегда единственны. Они слагались в свою музыку, я был их частью, когда они звенели. Они отзвенели и навеки унесли с собой свою тайну. И я другой, мне перестало быть понятным, что было так ярко-постижимо, когда я был их созвучной и покорной частью, их соучастником. Я другой, я один, мне осталось лишь несколько золотых песчинок из сверкавшего потока времени, несколько страстных рубинов, и несколько горячих испанских гвоздик, и несколько красных мировых роз.
Я живу слишком быстрой жизнью и не знаю никого, кто так любил бы мгновенья, как я. Я иду, я иду, я ухожу, я меняю и изменяюсь сам. Я отдаюсь мгновенью, и оно мне снова открывает свежие поляны. И вечно цветут мне новые цветы.
Я откидываюсь от разума к страсти, я опрокидываюсь от страстей в разум. Маятник влево, маятник вправо. На циферблате ночей и дней неизбежно должно быть движение. Но философия мгновенья не есть философия земного маятника. Звон мгновенья — когда его любишь, как я, — из области надземных звонов.
Я отдаюсь мировому, и мир входит в меня. Мне близки и звезды, и волны, и горы. Мне близки звери и герои. Мне близки красивые и некрасивые. Я говорю с другом, а сам в это время далеко от него, за преградой веков, где-то в древнем Риме, где-то в вечной Индии, где-то в той стране, чье имя — Майя. Я говорю с врагом, а сам в то же время тайно люблю его, хотя бы я говорил самые жесткие слова. О, клянусь, в те мгновенья, когда я — действительно я, мне близки все, мне понятно и дорого все. Мне понятны вершины, я на них всходил, мне понятно низкое, я низко падал, мне понятно и то, что вне пределов высокого и низкого. Я знаю полную свободу. Безмерность может замкнуться в малое. Песчинка может превратиться в систему звездных миров. И слабыми руками будут воздвигнуты безмерные зданья во имя Красоты. И сгорят города, и сгорят леса, а там, где они шумели и молчали, возникнут новые шелесты и шорохи, ласки и улыбки, вечная жизнь.
Я знаю, что есть два бога: бог покоя и бог движения. Я люблю их обоих. Но я не долго медлю с первым. Я побыл с ним. Довольно. Я вижу быстрые блестящие глаза. Магнит моей души! Я слышу свист ветра. Я слышу пенье струн. Молот близ горнов. Раскаты мировой музыки. Я отдаюсь мировому. Мне страшно. Мне сладко. Мир взошел в меня. Прощай, мое Вчера. Скорей к неизвестному Завтра!
3 января.
Ночь. Москва
Огонь, Вода, Земля и Воздух — четыре царственные Стихии, с которыми неизменно живет моя душа в радостном и тайном соприкосновении. Ни одного из ощущений я не могу отделить от них и помню о их Четверогласии всегда.
Огонь — всеобъемлющая тройственная стихия, пламя, свет и теплота, тройственная и седьмеричная стихия, самая красивая из всех. Вода — стихия ласки и влюбленности, глубина завлекающая, ее голос — влажный поцелуй. Воздух — всеокружная колыбель — могила, саркофаг — альков, легчайшее дуновение Вечности и незримая летопись, которая открыта для глаз души. Земля — черная оправа ослепительного бриллианта, и Земля — небесный Изумруд, драгоценный камень Жизни, весеннее Утро, нежный расцветный Сад.
Я люблю все Стихии равно, хоть по-разному. И знаю, что каждая стихия бывает ласкающей, как колыбельная песня, и страшной, как шум приближающихся вражеских дружин, как взрывы и раскаты дьявольского смеха.
Вода нежнее Огня, оттого что в ней женское начало, нежная влажная всевоспринимаемость. Огонь не так нежен порой, но он сильнее, сложней и страшнее, он сокровенней и проникновеннее. В Воздухе тонут взоры, и душа уносится к Вечному, в белое царство бестелесности. Земля родней нам всех других Стихий — высот и низин, — и к ней радостно прильнуть с дрожанием счастья в груди и с глухим сдавленным рыданием.
Все Стихии люблю я, и ими живет мое творчество.
Оно началось, это длящееся, только еще обозначившееся творчество — с печали, угнетенности и сумерек. Оно началось под северным небом, но, силою внутренней неизбежности, через жажду безгранного, безбрежного, через долгие скитания по пустынным равнинам и провалам Тишины, подошло к радостному Свету, к Огню, к победительному Солнцу.
От книги к книге, явственно для каждого внимательного глаза, у меня переброшено звено, и я знаю, что, пока я буду на Земле, я не устану ковать все новые и новые звенья и что мост, который создает моя мечта, уходит в вольные манящие дали.
От бесцветных сумерек к красочному Маю, от робкой угнетенности к Царице-Смелости с блестящими зрачками, от скудости к роскоши, от стен и запретов к Цветам и Любви, от незнания к счастью вечного познанья, от гнета к глубокому вздоху освобожденья, к этой радости видеть и ласкать своим взором еще новое, вот еще и еще, без конца.
И если воистину я люблю все Стихии в разное время равно, мне все же хочется сказать сейчас, что любимая моя стихия — Огонь. Я молюсь Огню. Огонь есть истинно всемирная стихия, и кто причастился Огня, тот слит с Мировым. Он душой своей входит в таинственные горницы, где горят неугасимые светильники — и струятся во взоры влиянья волшебных талисманов, драгоценных камней.
3 декабря. Вечер.
Москва
Под северным небом
Смерть