Страница 153 из 155
Лиля. Это духи, миленький! Это Дина так душится.
Ст. студент (смеется). Духи! Ах, глупенькая Лиля: ты, может быть, и солнца над головой не видишь? Думаешь, что это лампочка, — сознайся!.. Каждую осень, Лиля, деревья роняют миллиарды листьев, и уже вся земля была бы покрыта ими, как толстым старым одеялом, и не было бы места живому — не исчезай они бесследно. Так исчезну и я, старый, отживший, печальный лист, так глупо проснувшийся весною среди молоденькой, зеленой травки. Не жалеть, а топтать ногою ты должна меня, Лиля!
Лиля. Ну что ты! Тебя просто измучила Дина — сегодня она злая, сегодня я сама боюсь ее.
Ст. студент. Дина? Ты встретила ее, когда она шла отсюда? Ты заметила, что губы ее были в крови? Тише, тише, не надо говорить об этом, а то она услышит и опять придет сюда. Пусть думает, что я мертвый, совсем мертвых они не любят.
Лиля. Что ты говоришь, я не понимаю! Зачем ты пугаешь меня. Пусти мою руку — мне больно… Успокойся, миленький.
Ст. студент (вставая). Боже мой, Боже мой, до же прекрасна жизнь, до чего она прекрасна! Онуфрий сегодня сказал: эх, и жаден же ты до жизни, старик. А он — не жаден? А ты, Лиля? Милые вы мои, голуби вы мои пернатые, пусть останется с вами моя любовь, а я… пойду далеко. Не удалось солгать, пойду на поклон к самой правде: бери меня, вяжи меня, сажай меня на железную цепь! (Смеется.) А то опять убегу! Ну, улыбнись же, Лиля. Товарищ ты мой хороший — сейчас сюда придет Онуфрий и… Ну, Лилечка; и… а что дальше?
Лиля (вспыхивая). Вот уж не ожидала, что ты станешь так говорить… свинство! Ну, слава Богу — хоть засмеялся по-человечески! Только это неправда, и Онуфрия вашего мне совсем не надо: любовь — вредное чувство. Не веришь?..
Оба смеются.
Лиля. Господи, вот удивится сейчас Онуфрий, что я тебе «ты» говорю. Но ты такой милый… постой, ты же говорил, что не будешь плакать! Как же это так, зачем же ты обманул меня, а я, глупая, и поверила! Ну, миленький!..
Ст. студент. Одну слезиночку-то можно, одну, Лилечка, всего-навсего одну? Видишь — уже смеюсь.
Лиля. Тише, наши идут! (Хватая его за руку.) Теперь ты навсегда мой друг. Ты вот что, ты поцелуй-ка меня, пока Онуфрий не увидел, а то он может с ума сойти. (Целуются.) Вот так! Никто и не видал!
Вваливается Онуфрий и с ним кучка студентов, в том числе Костик, Кочетов, Тенор и другие. Старый Студент и Лиля отходят к стороне.
Шум веселый, восклицания.
Онуфрий. Опять на родине! Какая тут тишина, Сережа, какой воздух! Нет, больше в эту кашу не полезу, суета сует и всяческая суета, и все танцуют, как в аду. Стой, кто коньяк мой выпил? Его было в три раза больше.
Кочетов. Опять шампанского не хватило. Что стоило взять несколько лишних бутылок, потом можно было вернуть. Это все Петровский, черт его возьми.
Костик. Потом сосчитаем, Кочетов, поздно.
Кочетов. Надо, надо. За шампанское надо сосчитать. Эй, ты, несгораемый шкап, — раскрывайся! (Обшаривает Онуфрия.)
Онуфрий (подняв руки, в одной из которых бутылка). Или это один из самообманов философского ума, который жажду смешивает с объемом? Жажда ли в три раза больше, или бутылка в три раза меньше, — вот проклятый вопрос.
Блохин. Пойди на компромисс: и жажда больше, и бутылка меньше. Ну, наливай, наливай.
Онуфрий. Верно. Какой же ты умница, Сережа. Это ты под моим влиянием так развился. Давай, образуем школу, Сережа. Будем брать учеников… А, могила Гамлета, — хрипишь?
Тенор. Ха-ха-ха! Онуша пьян. Ты знаешь, что сегодня я буду петь?
Ст. студент (подходя). На два словечка, Александр Александрович… у тебя найдется минутка времени? (Отходят.)
Лиля. А я к тебе присяду, Онуфрий. Ты знаешь, вышло гораздо лучше, чем я ожидала… (Шепотом рассказывает ему.)
Ст. студент. Завтра я, Александр Александрович, уезжаю назад… в Москву. Не знаю, удастся ли мне повидаться с тобою, и вот на всякий случай я хочу еще раз поздравить тебя и крепко пожать твою руку.
Тенор. Спасибо, старик. А разве Дина тебе говорила?
Ст. студент. Что?
Тенор. Завтра мы с нею едем в Крым.
Ст. студент. А, к весенним цветам! Там скоро весна, Саша. Весенние цветы!
Тенор. Не знаю — я еще не бывал в Крыму. Должен тебе сказать, что этот… папаша выгнал нас обоих, и мы едем, собственно, с горя. Но это, конечно, не серьезно, и Дина рассчитывает так, что папаша этот сам приедет за нами. Оригинальный старик. Ха-ха-ха! Но, однако же, денег у нас, фью-ю. (Свистит.) Ты слыхал — сегодня я буду петь в хоре: Дина приказала.
Ст. студент. Вот что, милый Саша, не возьмешь ли ты денег у меня? Дело, видишь ли, в том… (Продолжает тихо говорить.)
Быстро входит Петровский.
Петровский. Ой, братцы! Ой, батюшки, спасайтесь, Стамескин пришел, сюда идет, вас, братцы, ищет.
Костик. Да ну! А чтоб его черт!
Онуфрий. Протестую.
Костик. (беспокойно). Чаю ему, что ли, предложить. Да не пьет он чаю. Кочетов, как ты думаешь?
Онуфрий. Глаза мои не могут его видеть, ухо мое не может его слышать, нос мой не может его нюхать, как говорит Соломон в «Песне Песней». Пожалуйста, дети мои, не надо сегодня Стамескина, я этого не выдержу сегодня…
Петровский. Да я соврал, ей-Богу.
Общий смех. В зале музыка смолкла, но публика еще не разошлась: доносится нестройный, веселый шум, требование.
Голоса.
— Испугался, Онуша. Это тебе не вице-губернаторша.
— У него совесть заговорила.
— Гляди, гляди: Онуша языка лишился, ей-Богу.
Костик. А я тебе другой раз, тетя, за этакие шутки голову оторву. Чего от дела отрываешь? Лотоха проклятая.
Петровский. Да я соврал, ей-Богу. Ну, вот и кончен бал. И умаялся же я, братцы.
Костик. (ворчит). То-то, соврал.
Чей-то голос. Господа, в залу. Кончено, чего тут расселись.
Второй голос. Дай поблагодушествовать. Ну и подлец же Онуфрий, хоть бы на донышке оставил. Этакий математический ум, как раз к концу подогнал.
Студ. — техник. Подносит Петровский губернаторше цветы, да в шпаге своей и запутался, чуть не забодал ее, прямо головой ей в живот.
Требование песни все настойчивее. Входит рассерженный Козлов.
Козлов. Господа, что же это? Ну не свинство ли, а? Расселись, как старухи в богадельне. Там орут, требуют «Gaudeamus», сейчас электричество гасить начнут, ведь в темноте орать придется, черти!
Блохин. Идем. Это Онуфрий тут р-расселся…
Козлов. Тенор, ты что же это, брат? Свинство! Я тебя и на хорах ищу, и где только ни был, а ты…
Тенор. Я готов.
Шум в зале растет. Со смехом и говором студенты уходят в залу.
Лиля. Идемте, Петр Кузьмич. Я хочу, чтобы ты тоже пел.
Онуфрий. Ты? Это что же такое?
Голоса.
— Волоките Онуфрия.
— На кой он черт, он ни бе ни ме.
— Нечего там, волоки, волоки — для декорации пригодится.
Тащат Онуфрия в залу.
Онуфрий (оборачиваясь). Ты смотри, дядя! Мне наплевать, что у тебя римский нос, у меня у самого…
Ст. студент. Я сейчас. Иди, Лилечка.
Лиля. Нет, я тебя не пущу. Давай руку.
Все уходят. Остается один замедливший, сильно охмелевший Гриневич: опрокидывает кверху дном бутылки одна за другой, убеждается, что пусты, и бегом направляется в заду. В зале страшный шум. Мгновение сцена пуста. Быстро входит Старый Студент и скрывается в дальний угол, где на скамейках свалены студенческие пальто и шубы. Лампочки вверху гаснут — видимо, в зале погасили электричество; остается только непогашенная свеча на столе. Тишина, и хор молодых мужских и женских голосов поет громко, уверенно и сильно: