Иван Федоров

Иезуиты не могли скрыть своей ненависти к русскому народу, ко всему русскому. Они высмеивали все его обычаи и обряды, как, например, брак священников.

Иезуит Скарга, восхваляя безбрачие католического духовенства, писал в 1577 году: «Брак сделал в Руси то, что священники омужичились». Но еще большее зло он видел в русском языке: «Еще хуже то, — писал он, — что греки передали славянам свою веру на славянском языке, а не на греческом. Какой же язык славянский? Способен ли он передать богословские и научные понятия? Всему свету известно, что наука преподается лишь на латинском языке, как прежде преподавалась на греческом. Не было в мире ни академий, ни коллегий, где бы науки, например, философию или богословие, излагали на славянском языке…»

И лицемерный Скарга елейно уговаривал: «…Итак, чего ждать тебе, западнорусский народ! Брось греков и москалей, от них не будет добра, и обратись к Риму. И как это обращение будет полезно гражданскому союзу и государственной силе Польши… Что же мешает соединению с нами? Полуязыческая и варварская Москва, которая держит тебя в схизме (то есть в греческой вере)? Но неужели не отвергнешься от этой погибшей своей сестры?» и т. д. и т. п.

Но все лицемерно-сочувственные доводы не дали ожидаемых иезуитами плодов, и они решили, несмотря на всю свою ненависть к русскому языку, повести пропаганду на русском языке, начали издавать свои сочинения на русском языке; это делалось только в надежде на то, что им удастся вскоре вытеснить русскую письменность и ввести латинскую. Впрочем хлопотливой и малоуспешной для них пропаганде они предпочитали гораздо более привычные и легкие пути.

В Польше существовал закон, по которому помещик имел право обратить всех своих крепостных в свою собственную веру. Закон был дан королем в виде уступки помещикам-некатоликам, чьи крепостные находились в особенно унизительном и тяжелом положении, но почти не применялся ими. Иезуиты вытащили этот закон и повернули в свою пользу. Теперь, рассудили они, остается обработать только немногочисленную верхушку южно-русских магнатов, убедить их принять католичество, и тогда волей-неволей всему русскому населению придется последовать за своими господами. Иезуиты ловко и осторожно стали втираться в русские дворянские семьи. Не удалось избавиться от них даже семьям Ходкевича и Острожского.

Наметив дворянскую семью, иезуиты прежде всего обращались к женщинам. Они морочили им головы своими шарлатанскими выходками, прикидывались друзьями дома, давали благожелательные советы, вмешивались в семейные дела, в воспитание детей; знакомые немного с медициной и тщательно скрывая это, они «чудесно» исцеляли больных, ловко создавая себе прижизненную славу святых и чудотворцев. Иезуиты навезли кучу костей всяких «мучеников», массу гипсовых, но не менее от того священных барашков и раздаривали их с отпечатанными на бумажке религиозными стишками. Сами они на первых порах отказывались от всяких подарков, изображали из себя людей, отрешившихся от всего земного, забывших о себе и заботящихся только о ближних.

Добившись доверия от своей жертвы, «иезуитской девотки», как называли себя их поклонницы, иезуиты начинали пользоваться ею, как слепым орудием для влияния на всю семью. Если же намеченная ими жертва не желала подчиниться, они беспощадно преследовали ее. Так они довели до сумасшествия молодую здоровую женщину — близкую родственницу князя Острожского. Склонив на свою сторону ее мать — старую княгиню Беату, невестку Острожского, иезуиты задумали с помощью старухи обратить в католичество и ее дочь Елизавету. Но князь Острожский вступился за любимую племянницу. Она вышла замуж за православного князя Дмитрия Сангушко. Иезуиты и старая княгиня начали ожесточенную травлю Сангушко, оклеветали его и вынудили бежать в Чехию; по дороге его убили, а Елизавету насильно выдали замуж за поляка и ревностного католика графа Гурко. Князь Острожский снова в защиту своей племянницы вступил в борьбу с иезуитами, но Елизавета не вынесла преследований иезуитов и сошла с ума. Острожский взял ее к себе, и несчастная жертва иезуитов прожила у него до самой своей смерти.

Недалеко от нее ушли и поклонницы иезуитов; чтобы привлечь их на свою сторону и подчинить своему безусловному влиянию, иезуиты превращали их в настоящих истеричек и психопаток. Они достигали этого целой системой молитвенных упражнений, сводившихся к утонченному садистскому издевательству над человеческим телом и духом. Так, кроме изнурительных дневных и ночных молитв, иезуиты предписывали своим жертвам погружаться в размышления о загробной жизни, о страшном суде, о муках в различных отделениях ада за всевозможные грехи и, прежде всего, за иноверие. «Размышлять» надо было со всей силой воображения, так, чтобы живо видеть и самому переживать все страсти, уготованные в аду грешникам: и поджаривание на медленном огне, и вырывание ногтей и мяса, и прочее. Но и этого иезуитам было мало. Они заставляли своих жертв подвергать себя благочестивым самобичеваниям, сечь себя до крови. Мучители доводили своих последователей до полного физического и нравственного изнурения. Так создавались психопатки и психопаты, слепые орудия в руках иезуитов.

До чего доходили эти «иезуитские девотки», видно на примере одной из них. Заставив всех своих крестьян креститься у ксендзов, она приказала у малюток, которых крестили по православному обряду, выжигать раскаленным железом клейма на лбу, груди и плечах. Сами иезуиты вынуждены были признать достоверность этого факта.

Иезуиты принялись также за подрастающее поколение. Они открывали школы, истинную цель которых — подготовить из детей послушных проводников своей политики — иезуиты тщательно скрывали. Они изображали дело так, будто заводят школы исключительно с целью дать дворянству возможность обучить и воспитать своих детей. Этому обману поддались многие южнорусские магнаты-некатолики.

Школа была для иезуитов лишь опытным полем, где они испытывали детей, выискивали среди них будущих исполнителей своей воли. Некоторые не выдерживали изнурительных испытаний и упражнений. Так, иезуиты до смерти замучили в своей школе мальчика Станислава Костко, принадлежавшего к богатейшей южнорусской семье, одной из первых, куда иезуиты сумели пробраться. Замучив мальчика, иезуиты объявили его святым и подарили его голову одному из распространителей католичества в Юго-Западной Руси. Одураченная «девотка», потерявшая сына, могла получить удовлетворение в том, что в ее семье завелся собственный святой.

Склонив на свою сторону ряд русских дворянских семейств, иезуиты распоясались. Они требовали, чтобы магнаты силой приводили народ в католичество; от лести и уговоров иезуиты стали переходить к угрозам и насилиям, начали закрывать русские церкви, превращать их в костелы, захватывать монастыри. Участились издевательства над священниками; их ловили на улицах, избивали, выстригали на макушке тонзуру. Затем взялись и за церковные книги, стали подделывать и подправлять их в католическом духе. Все усиленнее стали прибегать и к печатному станку, издавать брошюры в пользу католичества. В таких условиях особенно необходимо стало в борьбе против ополячения обратиться к помощи книгопечатания. С этой целью князь Острожский и пригласил к себе Ивана Федорова, печатника из Москвы.

Глава седьмая

Острожская типография

Федоров увидел коренастого, немного неуклюжего человека, который как будто не имел шеи. Удлиненное, но вместе с тем одутловатое лицо Острожского оживлялось мыслью, светившейся во взгляде маленьких глаз. Было ему лет под пятьдесят.

К. К. Острожский. С современного портрета.

По сравнению с мужиковатым Ходкевичем этот человек выглядел важным вельможей. Предки князя Константина Константиновича Острожского были когда-то удельными князьями в Западной Руси. Острожские сумели и при литовском владычестве сохранить вес и богатства, превратившись в подручных литовского князя.