Заклятые пирамиды

Оцепенев, лекарка уставилась на уродливое обезьянье личико с негодующе разинутым в последнем крике зубастым ртом. Голова ШуппиТруппи. А вон и остальное лежит на гальке – поросшее неопрятной сивобурой шерстью туловищебочонок о шести конечностях, с загнутыми желтоватыми когтями на скрюченных пальцах. На когтях запеклась кровь.

Бросившись к пациенту, Зинта вначале не удосужилась посмотреть по сторонам.

ШуппиТруппи был несомненно и бесповоротно мертв, поэтому все пострадавшие от него дети должны в одночасье выздороветь, их раны закроются, рубцы бесследно исчезнут. Погибших не вернуть, но с теми, кого Зинта никак не могла окончательно вылечить, теперь все будет в порядке. Только знать бы, что за демон оторвал голову ШуппиТруппи и где он пребывает сейчас?

Лекарка настороженно огляделась, но не увидела никого, кроме нескольких чаек. Кем бы ни был монстр, растерзавший треклятую обезьяну, он, похоже, ушел. И не тронул парня с пурпурными волосами, что чутьчуть успокаивает. Иным чудовищам куда больше удовольствия подраться с кемнибудь из себе подобных, чем нападать на людей – слабых и неинтересных противников. Хотя не этой ли неведомой твари парень обязан своим страшным ожогом?

Зинта вытащила из ножен кинжал Тавше. Венчавший его рукоять зашлифованный камень оставался тусклым, как заиндевелое стекло в пасмурный день: демонов, упырей, неприкаянных утопленников, злокозненных представителей волшебного народца поблизости не было. Кто бы ни одержал верх над ШуппиТруппи, он уже далеко отсюда.

Сцепив пальцы в замок на рукоятке, лекарка подняла кинжал над головой, острием к небосводу, затянутому пеленой перистых облаков, и произнесла ритуальную фразу:

– Тавше, силы твоей прошу!

Без божественной помощи не управиться. Пациент в беспамятстве и в любой момент может безвозвратно уйти в серые пределы Акетиса. Раны закрылись, скоро от них следа не останется, но он потерял слишком много крови – достаточно оглядеться вокруг, чтобы в этом убедиться. Кровь ШуппиТруппи, тоже щедро забрызгавшая и гальку, и дощатую стенку сарая, больше похожа на иззеленачерную слизь, с человеческой не спутаешь. Вдобавок ожог непонятной природы… Выживет ли парень – надвое, но даже в бессознательном состоянии он продолжал бороться за жизнь, словно пытался плыть против мощного течения, которое норовило утащить его туда, откуда нет пути назад.

Просьба лекарки была услышана, и по ее жилам хлынула сверкающая целительная сила. На мгновение Зинта почувствовала себя почти всемогущей, но она знала, что это ненадолго и без отката не обойдется. Не в первый раз.

Прежде всего она ускорила кроветворные процессы. Потом уничтожила заразу, проникшую внутрь, – то, что раны затянулись, не спасало от невидимой невооруженным глазом болезнетворной мелюзги, которая могла вызвать воспаление телесных тканей. После этого Зинта удалила с обожженной кожи ошметки рубашки, которая вместо того, чтобы обратиться в пепел, противоестественно уподобилась то ли расплавленному черному воску, то ли тягучему клею.

Остаток сил она потратила на лечение ожога. Довести процесс до конца не удалось, хоть она и старалась использовать дар Тавше по максимуму.

Перебинтовав пациенту плечо и руку, уложила его на расстеленный плащ, хорошенько укрыла. Он так и не очнулся и попрежнему был смертельно бледен, но дыхание выровнялось, сердце больше не замирало, словно музыкальная шкатулка, у которой кончается завод.

Лет семнадцатьвосемнадцать, не старше. Кожа не то чтобы смуглая, но загорелая – видно, что много времени проводил на солнце. Южанин. Ясно, что волосы выкрашены, у корней цвет другой. Должно быть, чтото ритуальное – о дальних странах Зинта читала всякое, каких только экзотических обычаев там не бывает.

После призыва божественной силы она чувствовала себя скверно. В глазах темнело, руки дрожали – не ровен час, лекарка свалится рядом с пациентом. Еще и есть хотелось до голодных спазмов, тем более что она сегодня даже не завтракала.

Не завалялся ли у него в кармане какойнибудь сухарь? Вряд ли спасенный обидится… Завалящего сухаря там не было, зато нашлась небольшая продолговатая плитка в обертке из коричневозолотой фольги, слегка испачканная кровью. Непонятные значки: вроде бы текст на чужом языке, но письменность абсолютно незнакомая, Зинта никогда не видела ничего подобного.

Манящий сладковатогорьковатопряный аромат. Что бы это ни было, оно съедобно.

Второпях развернув фольгу, она мигом съела содержимое. До чего же вкусно! И чтото напоминает цветом и запахом…

Зинта содрогнулась, когда поняла, на что это похоже. На шоколад. Чтецпросветитель из Отдела Добромыслия однажды приносил и показывал запрещенную сласть, которую ни в коем случае нельзя пробовать, потому что это шаг к индивидуализму, а также неправильное удовольствие и потакание тем порочным наклонностям, которые надо в себе изживать.

Зинта Граско только что стала поедательницей шоколада, но свидетелей тому не было, кроме морских чаек и мертвой головы ШуппиТруппи.

Она уже отправила мыслевесть в ближайшую лечебницу, оттуда за ними должны прислать повозку. Еще не хватало, чтобы ее застукали на недозволенном… С трудом поднявшись, Зинта добрела до пенной полосы прибоя, опустилась на колени и прополоскала рот соленой морской водой, иначе ктонибудь может учуять запах шоколада, и тогда ничего хорошего не жди. Рукава намокли. Обертку из фольги она закопала в песок и набросала сверху гальки. Теперь никто не узнает о том, что она совершила преступление.

Покончив с уничтожением улик, Зинта обессиленно уселась на землю. После плитки шоколада она почувствовала себя лучше, но голова попрежнему кружилась. Выстланное облачным пухом небо приобрело темнорозовый оттенок, солнце готовилось погрузиться в воды Западного океана. Пронзительно кричали чайки, остро и тоскливо пахло морем. Ей хотелось вернуться в Апну.

2. Костяной нож

– Вот чем убили Фрелдона.

Орудие выглядело несерьезно: хрупкий костяной ножик для разрезания бумаги, склеенный из нескольких кусочков. На тусклой коричневатой поверхности еле видной паутинкой проступают трещины. Отдельные части подогнаны коекак, словно неумелый ребенок смастерил игрушку.

Орвехт поднял взгляд на старшего коллегу Шеро, и тот слегка кивнул, в его усталых глазах со скошенными веками мелькнуло поощрительное выражение: действуй, чего уж там.

Маг осторожно прикоснулся к ножу кончиками пальцев. Непонятно, чьи останки. Не человеческие, но вроде бы и не звериные. Хранят отголосок… Чего – ненависти, тоски, лютого протеста? Да, чтото в этом роде присутствует: чувства, которые существо испытывало перед тем, как умереть. Едва ощутимый магический фон.

Эта штука напоминала Суно опустевший флакон, из которого вылили содержимое. Магия выплеснулась наружу в тот момент, когда убийца нанес удар. Одинединственный удар по руке, тоже смехотворно несерьезный – но проницательный балагур Джамо Фрелдон от этого умер. И если при жизни он был толстяком, то мертвый напоминал скрюченную ссохшуюся мумию, хотя нашли его всего лишь несколько часов спустя.

Ни дать ни взять жертва скандально известного магамошенника Чавдо Мулмонга, чья метода «избавляет от низменной пищевой зависимости и дарует истинно аристократическое изящество». Но Мулмонг, за свои аферы приговоренный судом Светлейшей Ложи к бессрочному – разумеется, бессрочному, какому же еще! – заточению в Накопитель, сбежал из Ларвезы, да и не справиться бы ему с таким противником, как Джамо Фрелдон.

– Убийцу нашли?

– Пока нет. Ты его найдешь. Коллегамземлеведам удалось определить, что сей артефакт в недавнее время прибыл в Аленду из Мезры. Возможно, убийца – мезриец, а возможно, и нет. Ну, да здесь уже твой огород начинается, сам разберешься.

Суно медленно кивнул. Разговор происходил в кабинете Шеро, при затворенных дверях. Пахло горячим шоколадом, старой потертой кожей книжных переплетов, птичьими чучелами, тайнами, карандашами из ароматной древесины. Сквозь узкие старинные окна лился солнечный свет, превращая повисшие в застоявшемся воздухе пылинки в чистое золото. Никто из непосвященных не мог бы подслушать, о чем беседуют два не последних мага Светлейшей Ложи, и сделать ненужные выводы.