Страница 7 из 21
Даниил отошел от эстрады, и вдруг услышал рассказ одной станичницы:
— Смотрю, стоит моя Нюрка, а на рогу у ей бумага, а в бумаге написано: «Воротаем тебе, тетка Марфа, коровку, бандитов не бойся, а сунутся, одно будет — смерть».
— Знак у них такой, — таинственно говорила товаркам другая крестьянка, — кукушка кукует, а петух отзывается. — Она обернулась и сообщила оказавшемуся рядом Даньке: — Говорят, сам Буденный знак этот придумал, истинный Бог! — перекрестилась она.
Буба закончил эксцентричный танец. Под комической, как у клоуна в цирке, маской, прятался виртуозный танцор. Он раскланялся и вдруг замер. Публика невольно посмотрела туда же, что и он. На дальнем конце улицы показалась группа всадников.
— Едут! — крикнул кто-то, и веселые лица станичников мгновенно вытянулись. Они узнали возвращающегося с отрядом Лютого…
8
Сидор с утра бросился в погоню за «мстителями», угнавшими стадо, но ни их, ни коров найти не смог. Таинственным образом коровьи следы обрывались на кладбище, и сколько ни кружили по окрестным дорогам казачки, толку не было, пришлось вернуться ни с чем…
— Выступает белокурая Жазиль! — объявил Касторский, уже взявший в руки скрипку, через плечо у него висела гитара. Буба заиграл романс, и из-за занавеса появилась певица — крашеная блондинка с мушкой на длинном лошадином лице, в черном испанском платье с приколотым красным цветком, с ее плеч спадала черная же ажурная шаль.
Неумолимо приближался стук копыт, всадники направили коней к толпе на площади. Станичники тут же стали потихоньку расходиться. Данька, задержался, чтобы пересчитать казачков и разглядеть, кто чем вооружен.
— Эта ночь будет жить в нашей памяти вечно, эта ночь покоренных певучих сердец, — затянула дива романс.
Лютый подъехал к самой эстраде, остановился прямо напротив певицы. Он и одет был как для театра: в белую рубаху и черкеску с серебряными газырями. В возбуждении Сидор покручивал пышный ус. На руке его как обычно висела плетка, а через плечо — кобура маузера.
Пела Жазиль с придыханиями, старательно подражая чьим-то чужим интонациям. Бурнаши с детским восторгом радовались артистке, а Лютый вообще — смотрел гоголем. Да и дама, в тон романсу, томно глядела на атамана. Буба со скрипки перешел на гитару, и ритм музыки сменился на испано-танцевальный. Жазиль бросила Сидору шаль, тот ловко поймал ее на рукоять плетки. Певица танцевала, дробно стуча кастаньетами и размахивая во всю ширь богатым подолом черного кружевного платья. Казачки смеялись и если бы не проклятая трезвость — сами пустились бы в пляс.
Даньке пора было уже уйти от греха подальше, но он все медлил, с ненавистью следя за главным бандитом. Лютый, несмотря на увлечение певичкой, почувствовал взгляд хлопца и оглянулся. Их глаза встретились, и Данька наконец стряхнул оцепенение. Он нырнул под шею лошади, стоящей за ним, проскользнул между парой следующих, и Сидор потерял его из виду. Но краткого мгновения хватило, чтобы Лютый узнал паренька. Он мгновенно забыл о Жазили и спустился на землю.
Данька быстрым шагом пересек одну улицу, потом следующую и только тут оглянулся. Погони не было. Успокоившись, он повернул за угол дома и наткнулся на Лютого. Тот стоял у плетня и, не приближаясь, исподлобья глядел на подростка. От неожиданности Данька замер. Потом развернулся и бросился бежать.
Какой-то бандит поставил ему подножку, и Данька шлепнулся в пыль. Это вызвало общий хохот.
— Ну что ржете, жеребцы! Сбили мальца и довольны? — неожиданно вступился Лютый и, помахивая нагайкой, подошел к Даньке. — А отец-то твой вроде половчее был, а? Не ушибся?
Данька встал. Лютый покровительственно взял паренька за шею.
— Ладно, ладно. Пошли, щусенок, кваску попьем, — Сидор подвел хлопца к стоящей неподалеку бочке, где бурнаши утоляли жажду.
У импровизированного прилавка Лютый обнял Даньку за плечи и почти ласково сказал:
— Неужто ты думаешь, щусенок, что у Сидора Лютого душа не болит за каждого сироту-сиротинушку?.. Болит, — кивнул он сам себе. — Только время нынче такое, не обойтись нам без сирот.
Данька оглянулся вокруг. Бежать некуда, со всех сторон бурнаши, попался глупо… Он коротко посмотрел на Сидора, но так, что Лютый убрал руку с его плеча.
— Ну а ты знаешь, скольких моих дружков отец твой порубал? Не знаешь? То я знаю! — бандит ударил себя в грудь, где сердце. — Я бы его и мертвого в петлю сунул. Ух и гад же был твой отец, щусенок!.. — Лютый взял чарку с квасом и протянул хлопцу. — На, пей!
Светлые Данькины глаза сделались черными и презрительным, как пощечина, ударом он выплеснул квас в лицо Сидору. Бурнаши замерли…
Никто из очевидцев не мог счесть ударов, которые сыпались на спину подростка. Усердно работая плеткой, Лютый сам взмок и выглядел так, словно его облили квасом с ног до головы. Сидор уже сбросил черкеску, расстегнул ворот шелковой рубахи, а все не мог добиться от хлопца мольбы о пощаде. Данька лежал на скамье, сжав зубы, не позволяя себе даже стона. Только худое тело со связанными над головой руками вздрагивает в такт ударам. Когда он терял сознание, стоящий рядом бурнаш плескал на него колодезной холодной водой.
Бандиты на экзекуцию глядели равнодушно, как на привычное дело, не важно, что это мальчишка. Бабы охали и отворачивали лица детей, многие разбежались по хатам и с опаской выглядывали из окон. С болью и сочувствием наблюдали за избиением со своей кибитки Касторский и Жазиль. Буба был бы рад вмешаться, но знал, что Даниилу это не поможет. Лютый и есть — лютый, бродячие артисты о нем наслышаны даже больше, чем о Бурнаше.
У Сидора нервно задергался ус, он бросил плетку.
— Ой ты, бедный хлопчик… — первой к Даньке подошла тетка Дарья и накрыла исполосованную спину своим платком.
Лютый зло поглядел на нее, молча развернулся и ушел к себе в штаб.
С наступлением сумерек тренировка прекратилась. Только Валерка все еще бросал в дерево нож. На прибрежном пне сидел Яшка и, отдыхая, тренькал на гитаре.
— Долго что-то Данька не едет, — заметил Валерка.
— Ты за него не беспокойся, — сказал цыган.
Услышав призывное ржание, Яшка отложил гитару и подошел к своей лошади. Снял с ветки уздечку и в поводу повел лошадь к воде. Берег блестел закатным серебром, вода рябила, камыши шумели… Идиллическая картинка, как сказал бы Валерка, если бы не был так занят метанием ножа. Лошадь пила, пофыркивая от удовольствия, Яшка тоже набрал воду в горсть.
Вдруг со стороны станицы послышались далекие выстрелы. Яшка достал из-за пояса револьвер и выбежал на берег.
— Валерка!
Нож просвистел и глубоко вонзился в древесину. Валера спокойно подошел и выдернул лезвие из ствола.
— Ты слышишь? — подбежал цыган. — Стреляют в хуторе.
— Ну и что?
— Может, с Данькой что случилось, а?
— Я думаю, психолог ты неважный, Яшка.
— Чего?
— Стрельба-то беспорядочная — на всякий случай, — Валерка прицелился и снова бросил нож. — Так сказать, для самоуспокоения. Понимаешь, чудак?..
9
Утром и Валерка стал нервничать: не может просто так Данька пропадать в станице полсуток. Бывший гимназист мысленно уже просчитал все варианты развития событий, но, зная импульсивность Яшки, держал рассуждения при себе. Цыган, отгоняя нехорошие предчувствия, больше занимался лошадьми — чистил их, расчесывал гривы. Ксанка еще спала, и ребята, по молчаливому согласию, не стали ее будить, хотя уже вполне можно было начать обычную тренировку.