Нефертити

Я кивнула.

Отец повернулся к своей сестре и поспешно произнес:

— Аменхотеп ничего не сможет предпринять, пока Старший жив. У него нет ни золота, ни других ресурсов для постройки храма. Это всего лишь разговоры…

Царица вскипела:

— Опасные разговоры! Разговоры, которые будут продолжаться до тех пор, пока он не сделается фараоном и Нижнего Египта тоже!

— Но к тому времени он поймет, что править без поддержки жрецов совсем непросто. Он даже не сможет собрать войско без их золота. Никакой фараон не может править сам по себе.

— Мой сын считает, что он может. Он считает, что он бросит вызов богам и возвысит Атона надо всеми, даже над Осирисом. Даже над Ра. Твоя дочь должна была изменить это…

— Она и…

— Она чересчур своевольна и честолюбива! — выкрикнула царица. Она вышла на балкон и схватилась за ограждение. — Возможно, я выбрала в главные жены не ту дочь, — произнесла она.

Отец оглянулся через плечо на меня, но я не поняла, что за чувства отражаются на его лице.

— Отправь его в Мемфис, — предложил отец. — Там он поймет, что перечить Маат непросто.

В полдень того же дня царица объявила в Зале приемов о нашем отъезде в Мемфис. Отъезд был назначен на двадцать восьмое фармути. У нас было пять дней на подготовку.

6

24 фармути

На этот раз, когда мы отправились на Арену, посмотреть, как Аменхотеп ездит верхом, он взял нас с собой на конюшню и спросил у Нефертити, какая лошадь ей нравится больше. Кийя на ее месте захлопала бы ресницами и ответила, что больше всего ей нравится лошадь с самой красивой гривой. А Нефертити оценила ширину груди, мышцы, играющие под шкурой, и огонь в глазах и решительно отозвалась:

— Вон та темная. Гнедая в деннике у входа, которая хрупает овес.

Аменхотеп кивнул:

— Приведите гнедую!

Кийя повернулась к трем придворным дамам, сопровождавшим ее повсюду, рослым женщинам, высящимся над моей сестрой, словно башни, и одна из них нарочито громко, чтобы было слышно нашей семье, произнесла:

— Этак он следующим шагом позволит ей выбирать, какое схенти ему надевать.

Они захихикали, а Нефертити решительно подошла к Аменхотепу, стоящему рядом с моим отцом и Панахеси, и стала смотреть, как он надевает кожаные перчатки.

— А давно ты ездишь? — спросила Нефертити.

— Еще с самого детства, когда фараон жил в Мемфисе! — огрызнулся Панахеси.

Нефертити взглянула на ожидающих чуть в стороне юношей, сыновей других визирей, тренирующихся вместе с царем. Аменхотеп проследил за ее взглядом и твердо произнес:

— Они проигрывают мне каждое утро не потому, что обязаны это делать. Я могу обогнать любого наездника в войске моего отца.

Нефертити шагнула ближе.

— Так ты говоришь, ты ездишь с самого детства?

Аменхотеп застегнул шлем и отозвался:

— Я езжу на колеснице с тех пор, как научился ходить.

— А если я захочу научиться водить колесницу? — спросила у него Нефертити.

— Женщины не ездят на Арене! — отрезала стоящая в другом конце конюшни Кийя.

— В Ахмиме я ездила, — заявила Нефертити.

Я посмотрела на отца. Отец отвернулся. Он промолчал, и Нефертити, взяв шлем с ближайшей полки, беззастенчиво надела его.

— Я хочу, чтобы ты научил меня.

Аменхотеп помешкал, пытаясь понять, насколько она серьезна.

— Я хочу насладиться ездой на лучших конях Египта, — с лучезарным видом произнесла Нефертити. — Я хочу учиться у лучшего колесничего Египта.

Аменхотеп рассмеялся.

— Позовите главного конюшего! — приказал он, и Панахеси с Кийей тут же засуетились.

— Она же убьется! — воскликнул Панахеси.

Конечно же, на самом деле он был недоволен вовсе не этим, а тем, что его дочь оказалась недостаточно сообразительна или недостаточно проворна, чтобы додуматься до этого сама. Теперь же Арена будет принадлежать Нефертити. Даже наш отец не додумался до этого, но на самом деле это был отличный ход. Просто безукоризненный. Если Нефертити сумела запустить коготки в личные покои Аменхотепа, в его политику, а вот теперь и в его развлечения, в чем они будут разъединены?

— Но, ваше величество… — произнес Панахеси.

Аменхотеп обернулся с мрачным видом:

— Довольно, визирь! Моя царица желает научиться ездить на колеснице, и я буду ее учить.

Мы уселись на деревянные скамьи нижнего яруса, под льняным навесом, и стали смотреть на них; Кийя прошипела в мою сторону:

— Чем это она занимается? Что она себе воображает?

Я посмотрела на мою сестру, смеющуюся и сияющую, как она отбрасывает свои длинные волосы за спину и как они блестят на солнце. Аменхотеп смеялся вместе с нею, и я ответила:

— Она очаровывает царя. Что же ей еще остается, раз наставника больше нет рядом?

— Ты отлично придумала, — похвалил сестру отец.

Нефертити с самодовольным видом развалилась в кресле, ожидая, пока Мерит закончит причесывать ее парик. В ее комнате появилась пара красных перчаток для верховой езды — подарок Аменхотепа.

— Это было забавно, — сказала она.

— Но одного раза довольно! — предостерег ее отец.

— Почему? Мне понравилось. Отчего бы мне не научиться управлять колесницей?

— Да потому, что это опасно! — воскликнула я. — Ты что, не боишься?

— Чего мне бояться?

— Лошадей. Или падения с колесницы. Вспомни, что случилось с царевичем Тутмосом.

Отец с Нефертити переглянулись. Ипу с Мерит отвели взгляд.

— Тутмос умер на войне, — отмахнувшись от моего довода, произнесла Нефертити. — А тут не война.

Мерит закрепила последние бусины на парике Нефертити, и, когда моя сестра встала, стеклянные бусины глухо зазвенели.

Отец тоже поднялся с места.

— Мне нужно в Пер-Меджат, набросать черновики писем к иноземным правителям. Они должны знать, где им искать твоего мужа и куда отправлять послания.

Он оглядел комнату, в которой со вчерашнего дня ничего не изменилось.

— Мы уезжаем через пять дней, — негромко напомнил он, — и вам обоим нужно проследить за сборами.

Когда отец ушел, Нефертити, которую нимало не интересовали отношения с иноземными правителями, протянула мне руку:

— Идем!

Я нахмурилась.

— Ты слышала, что сказал отец. Он велел нам собираться.

— Не сейчас.

Она схватила меня за руку и потянула за собой.

— Стой! Куда мы? — попыталась воспротивиться я.

— В твое любимое место.

— А почему в сад?

— Потому что там мы кое с кем встретимся.

— С Аменхотепом? — уточнила я.

— И еще кое с кем.

Мы прошли по коридорам и вышли в дворцовый сад с его дорожками, обсаженными деревьями, и водной гладью озер. Какой-то мастер с необычайно хорошим вкусом поместил фонтан с изображением Гора в пруду с лотосами, окружив его рогозом и сине-фиолетовыми ирисами. Каменные скамьи прятались под тяжелой кроной сикоморов, а дорожка, окаймленная жасминовыми кустами, уходила к купальне. За купальней располагался гарем, где обитали менее привилегированные женщины Старшего. По дороге я смотрела на стрекоз, носящихся над травой, и на игру света на их золотисто-синих крыльях.

— Первое, что мы сделаем после переезда в Мемфис, это возведем самый большой в Египте храм. Как только люди увидят величие Атона, — быстро шагая вперед, произнесла сестра, — жрецы Амона станут не нужны.

— Отец говорит, что они нужны для равновесия. Власть фараона уравновешивается властью жрецов. Даже наши наставники говорили нам об этом.

— А они нам говорили, что жрецы контролируют фараона посредством денег? Это, по-твоему, равновесие? — В тени сикомора глаза Нефертити потемнели. — Мутни, фараоны Египта — марионетки. И Аменхотеп намерен это изменить. Он уберет из центра Амона и возведет на его место Атона. Во главе храмов встанут фараон и царица Египта. Мы, а не они, будем контролировать календарь, объявлять дни празднеств и отвечать…