Русский гамбит

Выбрались из леса, справа, гляжу, казачки подтягиваются, вот всем отрядом бросились мы на противника. Передние казаки вроссыпь, а резерв, мы то есть, в колонне, построенной в шесть коней. И пушки больше не стреляют.

Пистолеты! Неужели потерял на скаку? Ан нет. Вот они, у седла в кобурах. Просто от волнения рукой промахиваюсь, не сразу нащупал. Французы в пятидесяти саженях… в сорока… в тридцати… Можно стрелять.

— Залп! — ору что есть мочи, выхватываю правый пистолет, стреляю, почти не целясь, в кучу синих мундиров. Левый пистолет перебрасываю в правую руку. Целю в кивер офицерский. Я его в деталях рассмотрел. Даже кривенькую кокарду разглядел. Выстрел. Снег под копытами чавкает, народ орет кто во что горазд и по-русски и по-французски. От запаха пороха тошнота подступает. Выстрелы трещат, пули свистят со всех сторон, кажется, даже снизу кто-то стреляет. А где Бедряга, Чеченский, Бекетов? Кругом одни синие мундиры. Кафтан мой в клочья разодран. Бронежилет самодельный выручил. Сколько же пуль попало? Но им перезаряжать тоже некогда. Теперь саблей помашем. Французский солдат выпад делает, чуть с седла не падает. Палаш у него длинный, но всё равно не достает. Где же ему знать, что мы с Барабаном в бою одно целое и скорость реакции у нас удвоенная. Я просто сбил Барабаном его лошадь с ног, мой конь научен бить грудью в круп, главное — самому в седле остаться. Француз под своей лошадью лежит, не дергается, а я сам выпад делаю, другого достаю. Ныряю под саблю неприятельскую, и офицера с кривой кокардой лезвием тыкаю. Как он уцелел после выстрела? Зато теперь не повезло. На груди его красное пятно расползлось, и голова болтается как у неживого. Так и увлекла его лошадь в лес.

Ну, думаю, разгоряченный схваткой, кто следующий? А французы-то кончились. Кругом одни казаки. Астахов вплотную подъезжает. Растрепанный, без шапки, глаза бешеные, штуцер у седла со стволом погнутым. Бил он им врага, что ли.

— Ваше благородие, — ко мне обращается, — французы в полуверсте Березину перешли, тысячи три их. Отходить надобно. Сюда они скачут.

— Отходим, — соглашаюсь и приказываю казаку: — Командуй, всем врассыпную через лес к месту сбора.

Развернули мы коней. И пока пушки французские молчали, в лес вернулись.

Со мной только Астахов скакал и казачков человек семь. Но, надеюсь, и вся наша партия скоро соединится. Долго ли ехали — не знаю, но часок-другой прошел. Заморились кони по сугробам плутать да елки обгладывать. Остановиться пора. Коней покормить и самим согреться, костерок развести. Французы, небось, переправой заняты, да и после на Смоленск пойдут. Нужна им горстка казачков…

А может, и нужна. Вон между деревьев на Смоленской дороге большой конный отряд мелькает. Коней больше, чем деревьев, которые мы видим. Теперь и хруст снега под копытами слышен, лошади ржут и фыркают, солдатики кричат чего-то неразборчиво. Нам бы затихариться, спрятаться. Так нет. Наши кони ржут в ответ.

Бросаться в атаку столь малыми силами — глупость большая. Ждем-с.

Вылетает к нам на резвой лошадке, белой в яблоках, офицерик. Мундир цвета сухого дубового листа, золотые эполеты блестят, медвежья шапка уши греет. Взгляд прямой, бесстрашный. Он нас не боится, он нас изучает. За ним скачут четыре всадника в таких же мундирах.

Офицер рот кривит в презрительной усмешке.

— Годдам, — изрекает он.

Англичане! Радостная догадка озаряет мой мозг.

Перехожу на английский. Рассказываю, кто мы, откуда и куда.

— Рашшен? — удивляется англичанин, как будто он в лесах под Смоленском эфиопов надеялся встретить.

Потом представляется. Говорит, что зовут его Сидней О’Рейли, капитан английской гвардии, возглавляет третью роту шестнадцатого драгунского полка. Поручено им провести разведку боем.

Ох уж эти англичане, думаю. Только они способны проводить разведку боем целым полком. Какая же это скрытность?

Ну, я этому Рейли разведданные и вываливаю. Где французы, где Наполеон, где и сколько переправ наведено. Англичанин оценил важность сведений. Наших коней пришлось перепоручить драгунам. Я бы не поменял своего Барабана даже на самую лучшую английскую лошадь, но мой надежный друг устал, замерз и проголодался. А мне следовало, по мнению Рейли, незамедлительно предстать перед лордом Веллингтоном.

Это был настоящий английский аристократ. Высокого роста. Впалые щеки, орлиный нос, властные голубые глаза, тонкий, будто прочерченный, рот.

Из-под насупленных бровей он бросил на меня суровый взгляд и с каменным молчанием выслушал мой сбивчивый рассказ про маневры французской армии. Потом заговорил. И говор его показался мне современным. Словарный запас вовсе не англичанина девятнадцатого века. Наш человек, из русских засланцев. Он знал много больше моего о положении русских войск. Это помогло соорудить Наполеону ловушку недалеко от Вязьмы. Так случилось здешнее Ватерлоо. Интересно, в Лондоне они теперь вокзал Вязьмой назовут?

Наполеон переправился через Березину прямо под огонь пушечных батарей лорда Веллингтона. Там было не сорок, а все четыреста пушек. Удино, переправившись во главе французской армии между Брилем и Стаховым, попал под атаку английской конницы. Чичагов, выслав Сабанеева с войсками к Стахову, приказал отрядам Ермолова и Платова стать там же в резерве. Бой продолжался пятнадцать часов. Правда, в темноте сражались только врукопашную и уже не с тем ожесточением. Французы больше сдавались, а первыми сдались испанцы и поляки. Наполеона Веллингтон пленил к вечеру. Ужинали они уже вместе. И не как у нас кофеем с печеньем, а рябчиками и вином.

Сидим мы с Бедрягой в крестьянской избушке на неструганой лавке, за дубовым столом, цедим шампанское, апельсинами заедаем, предаемся сожалению, что Париж не завоюем.

— Николай, — говорю ему тоскливо, — хоть Голицын и не из нашей партии, но такой же засланец. И самодельный бронежилет его не спас. Попала шальная пуля в голову. Упал в бурный поток, так его и не нашли, чтобы реанимировать. Правда, ныне он назывался уже не князь Голицын, а французский дивизионный генерал Франсуа Грувель. Давай помянем. Чего-то жалко мне его. Да, и в нашем мире при высадке на чужую планету с агрессивной средой существуют допустимые потери. Помнишь пятно на Япете? Сколько десантников за здорово живешь там угробили? Пока начальство разобралось, что там депрессионное поле по мозгам бьет, шесть человек выпрыгнули от ужаса из скафандров.

Вспомнил я Япет, и горько мне стало, будто горошину перца черного разгрыз, еще и голова заболела. Хотел же тогда морду чифу набить. Не дали.

— Так это когда было, Денис Васильевич, — Бедряга отхлебнул шампанского, пососал дольку апельсина, — мы потом и на Веге десант потеряли.

— Теряем, лучших людей теряем, — соглашаюсь. — А ради чего? Вот мы войну, Бедряга, выиграли. Вроде радость, а на душе тошно. Тысячи лет только тем и занимаемся, что пытаемся себя очеловечить, а всё равно звериная сущность просыпается. Давай, наливай чего покрепче. Лучше водки. И вообще, зря мы в эту историческую кашу влезли. Жил себе спокойно этот мир параллельно нашему. Знаешь же, что собственную историю всё равно не переделать. Это всё уже случилось. Но есть реальность соседняя. Параллельная. И сегодня, здесь, их 1812 год. Жили они, не тужили, сражались, умирали. Без нас. Нет, влезли мы в чужой монастырь со своим уставом. Игру в солдатики затеяли с настоящими людьми. И на чужие жизни нам наплевать. Пусть друг друга поубивают нам на развлечение. Мы же полубоги. Это нам друг другу надо показать, кто круче.

Бедряга усиленно кивает.

— Но, правда ваша, домой нам пора.

— Домой?!

И я вдруг понял. Не хочу возвращаться.

— Если я в свой мир вернусь, — говорю, — то Лиза Злотницкая останется без последнего блестящего кавалера. Скучать будет в обществе франтов девятнадцатого века. А уж как мне будет не хватать конных скачек и стрельбы по-македонски…

А в нашем мире что меня ждет? Блуждание по Веге в лабиринте дискретных пространств, охота за гравитонами? Так там мне электронный микроскоп нужнее, чем сабля, пистолет или скорчер. Скучно! Нет, я не ученый, я солдат. Чего мне воевать с темной материей и мертвой природой. Останусь. Здесь живое дело. Непременно останусь. Как там у Дениса Давыдова: