Русский гамбит

— Господин полковник! — кричит. — Беда!

Я молчу, чего криком панику умножать.

— Князь Голицын, — продолжает он орать на всю улицу, — с бумагой от светлейшего Бонапарту вытребовал, чтобы в Санкт-Петербург к царю доставить. А доставил к французам. Теперь точно будет большое сражение. Кругом предатели, — продолжил он тоном потише и всхлипнул от обиды.

— Да не предатели, — отвечаю, — француз ваш Голицын.

А сам думаю, быстро они среагировали, ну правильно, кругом засланцы. Всё узнают из первых рук. И у Кутузова приказ про Наполеона они вытребовали. Жаль, так хорошо всё складывалось.

А Вороненко замер с открытым ртом, дым глотает, но ждет в волнении от меня распоряжений. Вот ведь человек растерялся. Представитель генерал-губернатора ждет приказа от гусарского полковника. Я и приказываю.

— Водки, — говорю, — доставьте, ваше превосходительство.

— Водки? — переспрашивает он растерянно, и глаза у него чуть из орбит не вылазят от удивления. Никак он не может Наполеона с водкой связать.

— Водки, — отвечаю, — бочек двадцать, надо же это сжечь, — и рукой на Москву показываю.

— Водки, значит, — бормочет себе под нос Вороненко, — а Бонапарт?

— Да черт с ним с Бонапартом! — кричу. — Москву пока спалите. А нас ждет новое сражение. Вперед, за мной, — командую я своему отряду.

Надо нам к Вязьме подтягиваться, на соединение с армией. Там же и Попов тринадцатый нас ждет с другой частью нашей партии. А мы плутаем дымными дорогами в обход пожаров по Москве.

— А ты чего, Фома? — обращаюсь я вновь к мужику. — Собирай своих и в лес. Война не окончена. Нас еще ждет Ватерлоо. Надобно прямо в России его устроить Наполеону.

Да, думаю я про Бонапарта, какой-то он был ненастоящий в плену нашем, какой же это корсиканец, тихий очень, даже ругался вполголоса. Точно засланец.

16 ноября 1812 года

— По мне, если этот остров и уйдет под воду, я и не охну, — это так светлейший Михайло Илларионович про англичан выразился.

Ну, может, этот остров, который Великобритания называется, и уйдет когда-нибудь под воду, но не в 1812 году. Да и в наше время, если мне память не изменяет, Британия живет и здравствует. Да пусть себе князь Кутузов не охает. А англичане пусть на помощь нам поспешают. Надеюсь, холода им не помешают пределов России достичь.

Ну, англичане в пути, а Наполеон с остатками армии вот он, на реке Березине близ Студенок встал, к переправе готовится. Надо что-то делать. Французов, может, и остатки, но тысяч восемьдесят боеспособного народу имеется. Да к нему еще сорок тысяч солдат генералов Виктора и Удино подошли. А у меня что? Сто пятьдесят гусар Ахтырского полка да четыреста казаков под командованием хорунжих Талаева и Астахова. Кутузов с армией идет из Копыса, войска генерала Чичагова двигаются к Шабашевичам. Эх, не успеют…

А французы на том берегу скопились. Торопятся, даже костры не развели, погреться. Наверняка мост строить будут. Ударить бы по ним. Ширина реки здесь всего-то триста саженей. И можно было бы пострелять, но опасно. Потому как первое, что устроили французы, — установили сорокапушечную батарею, чтобы под прикрытием оной мосты строить и нас отгонять. Поэтому мы сидим, из лесу носа не высовываем. Дозорных я выставил, они из-под заснеженных елок французов наблюдают, а мы пока лошадей овсом подкармливаем, чтобы не замерзли. Морозец-то чувствуется. Речка, правда, не встала, но льдины в бурном потоке встречаются, в том числе и огромадного размера с острыми краями. Это, конечно, затрудняет переход гусаров Удино вброд. Вон они полезли в воду с другого берега. Синенькие мундиры. Наверное, конфланский полк. Отважные ребята, бултыхаются в ледяной воде. И с лошадьми справляются. Вода им уже по брюхо, вот-вот поплывут. Кажется, я слышу французские проклятия, которые относятся и к льдинам, и к переправе, и к нам, русским, и особенно к этой проклятой войне.

Однако пора предпринять атаку. Как мы условились с Астаховым: два быстрых выстрела из пистолетов, один за другим и чуть погодя третий. И тогда мы несемся во весь опор на этих синеньких французиков, ударим с флангов, гусары слева, казаки справа. Пусть только вылезут из болота на берег, на нашу сухую сторону. А как в бою смешаемся, так неприятельские пушки и замолкнут.

— Бедряга, пистолеты мне! — кричу.

Гляжу, сотни две синеньких гусар на нашем берегу скопились, и другие следом лезут. Лошади в кучу сбиваются, чтобы согреться, и даже отсюда, с расстояния пятисот саженей слышно, как зубы у французов стучат от холода.

Пора.

Выстрел. Осечка. Хватаю третий пистолет. Выстрел. Пауза.

— Бедряга! — кричу отчаянно. — Дай еще пистолет!

Он молча протягивает. Надеюсь, заряжен. Третий выстрел. Теперь казаки поскачут.

— Вперед, Бедряга, — командую, — покажи им кузькину мать. Давай, ротмистр, растопчи их.

Сам под елкой остаюсь, покомандую отсюда. А конь хрипит, удила рвет, под седлом пляшет, в бой рвется. Пытаюсь успокоить Барабана. Нагибаюсь к морде, еще овса предлагаю с ладони. Однако некогда. Вот он, залп из наших штуцеров. И больше русские пока стрелять не будут. Некогда перезаряжать. Теперь только пики и сабли. Французы нестройно выстрелами отвечают. Но порядки их уже смешались. Вижу — драка знатная. Все в куче, кони, люди. Трудно уследить, где французские мундиры, где крестьянские кафтаны моих орлов, а где казацкие шапки. Эх, бинокля нет, а подзорную трубу с собой носить — мне только сейчас мысль пришла.

— Бекетов, ты здесь? — спрашиваю.

— Точно так, ваше благородие, здесь, как приказали.

— Ну-ка, посмотри, что там творится, у тебя глаза зорче.

— Бедряга жив, Денис Васильевич, я его крапчатую кобылу прекрасно вижу, рубится с французами. Да и шапки казацкие все синие мундиры в болото прибрежное загнали.

— Тогда пора, Бекетов, чего стоишь. Взял барабан и поскакал отход бить. Сейчас французские пушки ударят. Давай, поручик, скачи, милый.

Вскоре возвратился Бедряга, разгоряченный схваткой. Кафтан он свой потерял или скинул. Так в белой рубашке передо мной и предстал. Один рукав оторван, на груди дыра, сквозь которую видна длинная царапина на самодельном бронежилете, ну и на щеке кровь. Задели, видно, кончиком сабли.

— Превосходная схватка, Денис Васильевич. И французы добрые солдаты. Всё тело как единый нерв. Ни на одной из чужих планет не было столько адреналина. Там среди метановых смерчей всё как-то медленно. А здесь. Миг — и ты погиб. Или увернулся от смерти.

Свист, гром выстрела, взрыв. Снег слетел с нашей елки, и тугой воздух ударил в лицо. Французы из пушек по лесу палят. Тень пала слева. Это ротмистр Чеченский на вороном коне и сам весь в черном прискакал. Его конь сугроб разбросал копытами и под нашей елкой устроился.

— Денис Васильевич, — радостно орет Чеченский, а ядра всё взрываются, шум оглушительный, не слышно, как деревья ломаются, — а не ударить ли нам по французикам?

— Куда ударить? — спрашиваю. — Сорок пушек по нам бьют.

— Они всё по лесу ядра швыряют, а французов на берегу уже полно. К реке надо. Они же там все мокрые и замерзшие, вмиг сомнем.

— Эх, Чеченский, тебе бы всё повоевать, — ору я в ответ. А сам думаю: в лесу, конечно, сохранней, но и здесь ядра достанут.

— Бекетов, чего скажешь?

Бедрягу даже не спрашиваю. Он всё еще воюет. Вон как нервно эфес сабли теребит.

— Да я и не знаю, Денис Васильевич, — только и успел Бекетов сказать.

Опять взорвалось недалече и осколками соседнюю березку посекло, да и нашей елке досталось, с Бекетова шапка слетела. Кони вроде бы целы. И как-то обеспокоило меня наше засадное положение. Замерли под обстрелом и ждем. Чего? Решаю.

— Чеченский, скачи, друг, до Астахова, поднимай казачков. Пистолетные выстрелы они всё равно не услышат, а мы тут тоже начнем поспешать, но так, чтобы вместе с казаками на берегу оказаться.

Сам думаю, надобно и мне в схватку. А то накомандовался из укрытия. Вроде как виртуальными оловянными солдатиками играю. Несподручно это. Да и дрожь свою надо унять нервную, очень уж в бой хочется. Бедряга раззадорил.