Страница 129 из 135
Затем берет «кубик», натирает им — ловко и изящно — кожаный ремень, который властно дает подержать тоже первому попавшемуся зрителю, и — точит в течение одной минуты бритву. Потом достает откуда-то светлую прядь женских волос, приставляет ее к бритве и — дует на волосы. Бритва буквально «одним дыханием» на лету прорезает основательной толщины прядку.
— Прошу желающих поторопиться. Было восемь вагонов, осталось восемь штук…
И покупают. Даже не покупают, а расхватывают.
— Врешь небось, — говорит какой-то колхозник с мешком, — а все-таки давай, уговорил.
— Не пожалеешь, хозяин. Не успеешь до дому дойти — борода сама падать начнет.
Не молчит ни минуты.
— Прошу, прошу, — говорит он, заворачивая волшебные кубики в бумагу, получая деньги и отсчитывая сдачу. — Придешь домой — за голову схватишься. В кармане пятьдесят рублей было, а купил одну штуку. Товарищ узнает, перестанет руку подавать: себе купил, а обо мне забыл.
— А где держать ее? — спрашивает кто-то.
— В любых условиях. Ничего не боится. Главное, чтоб не украли и не отняли. Завернуть прикажете?
И все это как бы не всерьез, играючи, с усмешкой и именно поэтому убедительно и — с пользой для коммерции.
А в двадцати шагах от него восседает в своем кожаном седле владелец автоматического тира и мрачно бубнит:
— Ну, что же вы не подходите? Подходите! Эй, пацаны!
. . . . .
— Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным, но больным.
«Афоризм» Даниила Ивановича Хармса.
. . . . .
На Зацепе. Продавец «чистоля» укоряет покупателей:
— Мы семечки грызем, квас пьем, а целесообразную вещь купить не решаемся.
. . . . .
У Тынянова в «Кюхле»:
«Тетка Брейткопф, положа руки на стол и смотря величаво на Вильгельма, ломала голову…»
Вероятно, свою голову? И, вероятно, автор не собирался каламбурить. Но получилась все-таки загадка: каким образом тетка Брейткопф ломала свою голову, держа руки на столе и при этом величаво смотря на Вильгельма?!
. . . . .
Характерное для нынешнего Бунина и столь часто повторяемое им употребление двух (или даже больше) синонимов или близких, усиливающих один другой эпитетов, стоящих рядом и разделенных запятой, впервые использовано им еще в 1900 году в рассказе «Антоновские яблоки»:
«…на улице дребезжат извозчичьи экипажи, и с гулом, с грохотом катятся среди толпы тяжелые конки…»
Казалось, это — Бунин, и только Бунин, что нигде, ни у одного другого автора такого не встретишь… Вчера купил на развале третий том С. Т. Аксакова, которого не перечитывал с детства. Читаю «Очерк зимнего дня»:
«Воздух был сух, тонок, жгуч, пронзителен, и много хворало народу от жестоких простуд…»
«Красны, ясны и тихи стояли короткие зимние дни». И так далее.
Кто это? Разве не Бунин?
. . . . .
С. Я. по поводу Тимура:
— Надо ли сдабривать подвиг игрой?
. . . . .
— Где тут у вас ватерлянд?
. . . . .
Удивительно цельный был человек. Во всех графах анкеты писал: мет, нет, не был, не имею, не состоял. И действительно не состоял. А потом вдруг узнаём: замначальника городской полиции в оккупированном немцами Ольшанске.
. . . . .
Сосед по купе — старый путиловец:
— Наш завод под минометным огнем был. Если у будки с квасом человек десять — двенадцать соберутся — готово дело: огонь.
— Откуда же они знали — немцы?
— Ну, вы, как ленинградец, сами знаете: чужих глаз и ушей достаточно было. То пьяный мужик с баяном сидит, а в баяне — рация. То рыбку у Калинкина моста удит человек. Одним глазом на поплавок, а другим — что на мосту делается… Правда, на моей памяти ни один мост в Питере серьезно не пострадал. А били прицельно. И всегда по транспорту, и прежде всего по оборонному…
. . . . .
На том месте, где стоит дом, в котором я родился, в допетровские, шведско-финские времена была небольшая деревня Кемь. Фонтанка в те времена называлась Кемиякки. На картах петровских времен ее именовали Безымянный Ерик.
. . . . .
Екатерининский сквер. Мимо памятника Екатерине проходит супружеская пара средних лет.
Она:
Вон, смотри, у нее в руках… как это называется? Вымпел?
— Какой вымпел?!! Не вымпел, а скиптер.
— Ах, да, скиптер.
. . . . .
Сижу в поликлинике Стоматологического института. Санитарка или сестра:
— Вы к кому сидите?
— Я сижу к Нине Васильевне Пластининой.
Песатель!
А как же иначе скажешь.
. . . . .
На улице маленькая девочка сделала пи-пи на руках у матери.
Мать — с возмущением:
— Ты что же не предупреждаешь? Разве можно так — без всякого предупреждения?!
. . . . .
Пришел в сумерках к тете Тэне. Она работает, шьет на машинке.
— Темно, тетя Тэна! Почему вы электричество не включите?
— Не могу, Лешенька.
— Как? Почему не можете?
— Да так уж я положила. Принцип у меня такой. Пока пять окон во флигеле напротив не зажжется — и я не зажигаю.
А глаза у нее больные. Закапывает пилокарпин.
. . . . .
Из рассказов тети Тэны.
Онуша (Онуфрий). Веселый мужичок. Работал возчиком у Хлудовых (прядильные фабрики). Очень любил птиц. И птицы его тоже.
Везет, бывало, товар. Насыплет на повозку — зерна, крошек, баранок… А птицы — за ним летят, всю дорогу так и кружатся над повозкой. А на дуге еще алые ленты…
. . . . .
Добрый ум и умное сердце. Быть по-умному добрым. Только дли этого и поставлена голова на плечах.
. . . . .
На Невском у Сада отдыха — очень хороший, кажется пахомовский, плакат: мужчины, женщины и подростки все с медалями «За оборону Ленинграда». Кисти, ведра, лопаты. И стихи:
. . . . .
Под моим окном сидит, дежурит дворничиха. Ночью — какой-то шум, голоса. Оторвался от работы, прислушался. Звонкий, обиженный мужской голос:
— Вы совесть имейте свою… Начальник подходит, а вы отвернулись!
«Начальник», находящийся в состоянии так называемого административного восторга, по-видимому, квартальный. Молодой, недавно назначенный.
Пауза.
— Вот погодите, я завтра Сидорову доложу…
Пауза.
— Начальник подходит, а она сидит!
Дворничиха молчит упорно.
— Вы можете что-нибудь сказать, когда начальник подходит?!
— А чего я вам должна сказать? — отвечает она наконец довольно-таки дерзко.
— Совесть надо иметь, вот что я вам должен сказать! Все-таки — начальник подходит, а она — отвернулась.
. . . . .
Девятилетний Витя Кафтанников записал в телефонную книжку:
«Кинотятор Художественный».
. . . . .
Он же, когда заговорили о котятах, сказал со вздохом про кота Рыжего:
— Наш Рыжий — старая дева…
. . . . .
В сборнике «Фольклор советской Карелии» записана такая «солдатская поговорка»:
«Трус и паникер — врагу партнер».
. . . . .
Середина мая. Острова, да и вся Петроградская сторона вместе с ними насквозь пропахли корюшкой. Корюшкой пахнет на улицах, на мостах, в магазинах, в трамвае, в автобусе, в аптеке, даже в церкви — в Князь-Владимирском соборе у Тучкова моста.
. . . . .
Между Новой Деревней и Елагиным островом на середине Большой Невки рыбаки выбирают из невода рыбу. Даже издали, с берега видно, как бурлит и кипит в квадратной лучинной корзине живое серебро…
. . . . .
— Смотри, какое облако. Вылитый бык. Только рога и хвост немножко подрисовать.
— С этого, дружок, началось искусство живописи.
. . . . .
«Нигде не думается так хорошо, спокойно и бесстрашно, как на кладбище».
Л. Авилова — в воспоминаниях о Чехове
. . . . .
Из рассказов тети Тэны:
— Уж как раньше офицеры и генералы над нижними чинами измывались — я сама видела, своими глазами. Ходили мы на масляной «на горы» — на Марсово поле. Идет юнкер или вольноопределяющийся, уж я не помню, с барышней. Идут хорошо, веселые такие, прилично, под ручку. Юнкер этот папиросу курит.