Дороги. Часть первая.

Но по мере того, как она перестраивала квартиру, настроение становилось все хуже.

Надо все же к отцу Маркусу. Срочно. Невозможно так. Прежде всего, из-за сагона... И вообще — как теперь жить, как вести себя? Может, и не надо прощать Питу? Может, вообще это как-то неправильно — то, что она даже и обиды никакой не испытывает? Вчера было больно, тем более, он наговорил ей таких гадостей. А сейчас... ну больной человек. Ну, наговорил. Все мы грешны, и... лучше уж не вспоминать, что делала она на Визаре. Пита по сравнению с ней просто ангел. И даже нельзя сказать, что он не был в ее обстоятельствах, поэтому — он был в обстановке войны. Правда, Пита не рассказывал, чем занимался там, да и про Арниса... мог и соврать. Но почему-то Ильгет чувствовала, что муж не врал. И в войне он не участвовал, был всего лишь программистом. И Арниса не трогал, и даже убить не смог, не решился (так ведь первый раз это всегда трудно, а тем более — убить беззащитного).

Нет, Пита — хороший человек... Закидоны просто у него с этими женщинами. Сексуальный маньяк. Он думает, что без секса вообще жить нельзя, а это просто настрой такой. Из-за этого и злость на Ильгет, и вообще все проблемы. Но может, это у него пройдет когда-нибудь...

Ильгет выпила чаю, есть по-серьезному не хотелось. И полетела в церковь святого Квиринуса.

С отцом Маркусом они сидели на высокой веранде, деревья лезли яркой листвой к столикам, сад влажно дышал и звенел птицами, а выше поднимались похожие на облака далекие вершины гор.

И было хорошо. Даже и думать не хотелось о всякой гадости... о сагонах. О выходке Питы. Но ведь сюда Ильгет прилетела, чтобы поговорить. Понять... Оторвала занятого человека от дела, и теперь вот просто сидит здесь и наслаждается тишиной.

— У тебя муж ушел, я знаю, — сказал отец Маркус. Ильгет стремительно повернулась к нему.

— Да. У него другая... любовница у него. Я сейчас уже спокойно к этому отношусь. На Ярне с ума сходила, а потом привыкла. Но он сказал, что ушел насовсем. Отец Маркус, я... все дело тут в сагоне.

Ильгет кратко передала суть беседы с сагоном.

— Понимаете, он как бы открыл для меня другую точку зрения. Я подумала, а может, я неправа на самом деле? Я поняла, что Пита стоит на той же точке зрения, что и сагон. Как это ни странно.

Ильгет, как могла, постаралась передать суть того, что думала.

— У них.. у сагона и Питы получается так, что вот мы разные люди. Ну, мы в самом деле разные. Но ведь одинаковых нет. И с моими друзьями мы тоже разные... И вроде, нам не нужно жить вместе, потому что мы друг другу мешаем. Но ведь все люди друг другу мешают всегда. Тогда лучше всего вообще каждому выделить по необитаемому острову, и пусть бы каждый жил в одиночку. Ведь современная цивилизация даже это позволяет. А сексом бы виртуально занимались. Или так... не привязываясь. То с одним, то с другим. А детей бы сдавали на воспитание, потому что дети тоже мешают очень сильно. Но ведь это неправильно, так не должно быть? Мы с Питой друг другу обещали, никто нас не заставлял пожениться. У нас была любовь. Ну, может, неправильная, не знаю. Но была любовь. Да я его и сейчас люблю. Ну, есть какие-то проблемы, конечно. Но нельзя же теперь — раз проблемы, сразу расходиться? Мы как-то с Питой говорили на эту тему, он сказал — значит, для тебя это не проблемы, раз ты можешь их терпеть, а я вот не могу. Не знаю. Сагон про него много гадостей говорил. Что он эгоист, что я гублю с ним свою жизнь. Может, и так. Может, с другим бы у меня давно дети были, и вообще... легче было бы. Но разве можно рассуждать — если бы, да кабы? Это наша жизнь, и мы должны именно ее проживать. Но... но не знаю, а если Пита прав? Вот со мной ему плохо, а с другой будет хорошо. Почему надо мучиться, из-за каких-то там... ну не знаю... ведь кроме соображений верности... Церкви... тут других и аргументов не приведешь. Никому не будет хуже, если мы разойдемся. Детей у нас нет. Мне, может, и легче будет, одной. Во всяком случае, большой разницы нет. Ему, как он говорит, будет намного легче. Получается, с человеческой точки зрения, Пита поступил правильно. Я понимаю, что для меня должна быть важнее точка зрения Церкви... да она и важнее. Но я чувствую себя глупо при этом. Особенно после того разговора с сагоном. Особенно потому, что чувствую себя беззащитной. Дэцин нам говорил, что сагон всегда неправ. Но что, если в том случае он прав?

— Ну, во-первых, стопроцентную ложь в информационной войне применяют редко, — сказал отец Маркус, — в сагонах я ничего не понимаю, а вот в информационной войне... и я тебе скажу, что ложь всегда маскируют правдой. Какой-то долей правды. В том, что говорил сагон, действительно была доля правды. Но только доля.

— В общем-то, да, — вспомнила Ильгет, — ведь Дэцин имел в виду это правило только на момент разговора с сагоном. То есть в момент разговора надо помнить, что сагон неправ. А потом уже не обязательно, потом надо разбираться. Так вот... может, я действительно на Питу смотрела через розовые очки? Мне тяжело, отец Маркус. Я считала Питу хорошим человеком. Но если хороший человек меня бросает и говорит, что я... ну, такая, сякая — значит, мне нужно изменить как-то свое поведение. А я не могу понять, в чем виновата. Ну, он в последний раз высказал претензию, что я вообще в ДС, — Ильгет настороженно замолчала.

— Это обычное дело на Квирине, — сказал отец Маркус спокойно, — случаи бывают разные, конечно. Бывает, что супруг-эстарг виноват, совершенно не беспокоясь о том, кого оставил на земле. Но у тебя все в порядке, я уверен. А совсем отказываться от ДС... это невозможно.

— Да он и все равно был бы недоволен. А я не могу изменить свое поведение! Не могу стать такой, как нужно ему. Я уже многое делала...

— Ильгет, — сказал отец Маркус, — не беспокойся. Широкие обобщения о личности мужа оставь сагону. Не наше дело судить. А то, что твой муж сейчас сделал, называется предательством. Тебя предали. А ты ищешь свою вину. Если он захочет вернуться, тогда можно будет дальше думать о том, как менять свое поведение, и так далее. Но сейчас дело за ним. Он тебя предал.

И как бы между прочим:

— Арнис с тобой не разговаривал?

— Арнис, — Ильгет ощутила теплую волну благодарности, — он хороший... Он вчера пришел ко мне... Видел Питу с той женщиной. Я даже не знаю... Ведь Арнис год не был на Квирине, он такое пережил. Такой ужас. И в первый же вечер — ко мне, решать мои проблемы. Я просто поражаюсь ему. Мне никогда не стать такой... так думать о друзьях, а не о себе. Он мне цветы подарил. Пита уже сто лет не дарил, а тут... Ну вообще, пожалел как-то. Уложил на диванчик, укрыл. И потом ушел.

— Ясно, — кивнул отец Маркус.

— Он вообще очень много для меня сделал. И на Визаре сейчас... спас. Тащил на руках несколько дней, меня ранили там. Вытащил... И это не первый раз уже.

— Да...

Ильгет вдруг вспомнила, и ее передернуло. «Ну и выходи замуж за своего Арниса».

— Но он мне не муж... Пита ревновал как-то. Но это же не так!

— Я знаю, Ильгет, — священник коснулся ее руки, — не оправдывайся.

— У меня и кроме Арниса много друзей. И что?

— Все нормально.

— Пита не хотел, чтобы я с ними общалась, и я почти не общалась, только по делу.

— Ильгет, не мучай себя. Не ищи свою вину. Тебя предали.

— Я просто еще думаю... ну а если Пите там, с той женщиной на самом деле лучше? То есть я за него даже рада, но... получается, что тогда все — неправда? Тогда нам давно надо было развестись и не мучать друг друга?

— Нет, — сказал отец Маркус, — ты знаешь, Ильгет, многие думают, что счастье — это и есть основной критерий... что этим критерием можно мерить правильность наших поступков и благо. Счастье как довольство, как удовлетворение. Если человек доволен и спокоен, значит, он прав. Но ведь и свинья в хлеве сыта и спокойна. И очень удовлетворена жизнью. Это неверный критерий. И даже если вам обоим будет в тысячу раз лучше врозь, рушить семью все равно было нельзя. Но твоей вины в этом нет, так что не напрягайся.