Богиня пустыни

Мадлен предоставила в ее распоряжение одну из карет, кучера и двух вооруженных охранников. Все трое были санами, но Сендрин довольно скоро выяснила, что они относились к числу тех, кто был безмерно предан Каскаденам. Охранники оказались теми санами, которые в тот день, когда она с Саломой и Лукрецией ходила к деревне, стояли на воротах. Теперь они выказывали Сендрин должное уважение, один даже обеспокоенно осведомился, все ли с ней в порядке. Сендрин решила, что может доверять обоим. Кучера она знала только в лицо, но он также был одним из самых преданных слуг, как уверяла ее Мадлен.

Конечно, эти трое санов, хотя и были вооружены винтовками и револьверами, не могли бы выстоять против толпы мятежных гереро. В их обязанности входила скорее ее защита от хищников или отдельных кочевников; к более серьезным конфликтам они вряд ли были готовы. Во всяком случае, территории, где проходили ожесточенные стычки повстанцев и защитных подразделений, в течение прошедших недель отодвинулись дальше на восток; ходили слухи, что мятеж гереро практически подавлен. О преждевременности таких оптимистических заявлений говорил тот факт, что воинская часть Валериана по-прежнему располагалась в Омахеке, и о скором его возвращении не было и речи.

Волнение, вызванное предстоящей встречей с Элиасом, отодвинуло для Сендрин все препятствия и неприятности на задний план. Она не думала над тем, что может произойти, если она попадет в руки мятежников. Кроме того, Адриан сообщил ей, что несмотря на то, что Каоковельд традиционно считается землей гереро, тамошние племена не поддерживают восстание на востоке. Гереро, которые жили на севере Намиба, редко вступали в контакт с белыми колонистами, поэтому они и не испытывали к ним ненависти. Сендрин позволила себя успокаивать этим, так как хотела быть спокойной.

Через два дня после получения письма от Элиаса она села в карету. Йоханнес проверил, весь ли багаж на месте, достаточно ли хорошо он уложен и закреплен. Сендрин оставила под рукой большую стопку книг из галереи, которые она разместила под обеими скамейками кареты. Затем она вышла, обняла Мадлен, а затем крепко прижала к себе плачущих девочек.

— Это всего лишь на два месяца, — пыталась утешить она сестер.

Лукреция согласно кивнула, а Салома крепко закусила губу. У нее не переставали капать слезы, но она пыталась выглядеть взрослой и благоразумной. При взгляде на них у Сендрин защемило сердце.

Адриан подал ей руку на прощание в последнюю очередь. Он вел себя очень сдержанно, почти официально. Сендрин сказала себе, что так, наверное, было лучше. Вероятно, она просто переоценила его расположение к ней. Хотя это и доставляло ей боль, она пыталась выглядеть доброжелательной и корректной, насколько это было возможно.

Наконец карета тронулась Сендрин высунулась из окна и махала рукой четырем членам семьи Каскаден, которые выстроились в ряд перед порталом. Только скрывшись в глубине кареты, она дала волю слезам. В этот момент она радовалась занавескам на окнах; она не хотела, чтобы ее охранники, ехавшие верхом по обе стороны кареты, видели, что она плачет. Она твердо решила не проявлять во время поездки никакой слабости и не требовать к себе особого внимания.

С востока дул резкий ветер, теплый и сухой, небо было безоблачным. Дожди, типичные для начала африканской зимы, прекратились почти две недели назад, и во многих местах между травой саванны пробивались цветы. Незадолго до отъезда Сендрин посмотрела на ртутный термометр за окном кухни т он показывал 24° тепла. В здешних местах это была самая благоприятная температура для путешествия.

Карета и эскорт едва проехали несколько километров в направлении Виндхука, как за ними раздался крик. Она сразу же узнала голос кричавшего.

Кучер остановил лошадей, и Сендрин удивленно раздвинула занавески.

Адриан улыбался ей. Он сидел на самой быстрой лошади, которую только можно было найти в конюшнях Каскаденов, — темно-коричневом мерине с умными глазами. Сендрин хотела было выйти, но Адриан покачал головой, ловко спрыгнул с седла и направился к карете. Сендрин слышала, как снаружи перешептываются и смеются саны, но в настоящий момент ей это было безразлично. Она храбро боролась с тем, чтобы не покраснеть, хотя ей было ясно, что она делает только хуже.

Адриан сел на скамью напротив нее, наклонился вперед и схватил ее руку. Он ничего не говорил, словно неожиданно потерял голос, только слегка сжимал ее пальцы и смотрел ей в глаза.

— Я боюсь, — пробормотал он наконец, — что я несколько неловок.

— В чем? — с трудом выдавила она из себя, улыбаясь. Ее голос звучал приглушенно.

— Я… в этом, — проговорил он тихо и поцеловал ее в губы.

Это был такой нерешительный поцелуй, что Сендрин разрывалась между желанием ответить на него и стремлением подчиниться своей робости; кроме того, Адриан был сыном ее хозяев, а в течение долгих лет ей внушали, что никогда не должно произойти то, что сейчас происходило.

Она на короткое мгновенье освободилась, улыбнулась и прошептала, затаив дыхание:

— Ну какой же ты неловкий?

Адриан вынужден был засмеяться.

— Ты сейчас смотришь на меня, как на одну из моих сестер, когда они рисуют тебе картинку.

— Ты так считаешь? — спросила она, запустив пальцы в его волосы. Она притянула его к себе и прижалась губами к его губам.

Снаружи лошади эскорта нетерпеливо били копытами по песку. Ветер пел, скользя по горам, и заставлял дрожать цветущее море травы. Удары сердца Сендрин так громко пульсировали у нее в ушах, что заглушали все остальные звуки. Она спрашивала себя, мог ли Адриан, несмотря на свою глухоту, чувствовать собственный пульс. Когда она, не отрываясь от его губ, открыла глаза, то прочла в его взгляде такое облегчение и вместе с тем такую озабоченность, что у нее совершенно закружилась голова.

— Ты чего-то боишься? — тихо спросила она. Несколько сантиметров отделяли ее губы от его губ, и только через пару секунд она сообразила, что он не мог их видеть и поэтому не мог понять ее слова. Она хотела отклониться назад и повторить вопрос, но Адриан мягко удержал ее голову.

— Я боюсь, — подтвердил он, к ее удивлению. — За тебя.

Недоверчивая улыбка мелькнула на ее лице.

— Ты можешь читать не только по губам, но и мысли?

— Твои мысли — да.

Он сказал это не потому, что был романтически настроен, скорее он подразумевал именно то, что сказал. Он мог чувствовать, что происходило в ее душе, и он ожидал того же от нее. В последний раз, когда они говорили об этом, он упрекнул ее в том, что она читает его мысли. Тогда это было ему неприятно. Теперь все было иначе. Она видела по нему, что ему очень хотелось, чтобы она узнала, о чем он думает.

Для нее это оказалось совсем не так сложно, как она предполагала. Вероятно, потому, что его чувства и без того были очевидны. А может, потому, что та странная связь, которая существовала между ними с самого начала, сейчас стала сильнее, чем когда-либо прежде.

Она почувствовала расположение, которое он к ней испытывал, но она знала, что на самом деле это было чем-то много большим. Расположение — это не точное, не наполненное смыслом слово. А любовь? Как он мог любить ее, если он никогда не имел возможности узнать ее ближе?

Ей стало ясно, что на самом деле он знал о ней много больше, чем она до сих пор предполагала, что он знал все ее помыслы. И она поняла, почему тем вечером, два месяца тому назад, он испугался ее. Тогда он упрекнул ее в том, что она видит его чувства, а теперь он сам узнал, что чувствует она. Он знал, как она относится к нему, знал до того, как вскочил на лошадь и последовал за нею. Неважно, как это называть — расположением или любовью, — это не имело никакого значения.

— Буду ли я знать, о чем ты думаешь и что ты делаешь, даже когда нас разделят восемьсот километров пустыни? — спросила она тихо.

Он прижал к себе ее голову, и она склонилась на его плечо.

— Возможно, — сказал он. — Давай подождем.