Страница 4 из 27
В продолжение того недолгого времени, что мы ехали в Центральное полицейское управление, тип с упорством и наивностью, достойными худшего применения, ругал правительство, надеясь, видимо, заманить меня в ловушку и ожидая, что я пойду на приманку и тоже начну ругать перуанский переворот. Я хвалил — осмотрительно, но твердо.
В Центральном полицейском управлении после получасового ожидания меня принял инспектор. Он тоже начал с разговора о просроченной визе, и я снова показал паспорт. Тогда он заявил, что я зарабатываю в Перу деньги, а это запрещено лицам, въезжающим в страну в качестве туристов. Я отвечал, что мой случай — совершенно особый, поскольку с дозволения министерства иностранных дел и министерства труда газета «Экспресса» заключила со мной договор, каковой находится в настоящее время на рассмотрении в министерстве труда, о чем известно и в министерстве иностранных дел на самом высоком уровне. Услыхав о самом высоком уровне, инспектор несколько растерялся, однако чиновник, сидевший за соседним столом и занимавший, по всему судя, более высокий пост, сказал громко: «Не спорь с ним! Он всегда найдет подходящие доводы. Переходи сразу к сути дела». И повернулся ко мне: «Перуанское правительство желает, чтобы вы покинули страну». Я, естественно, спросил: «Можно узнать почему?» «Нет. Нам самим это неизвестно. Министр отдал приказ, мы исполняем», — «Сколько времени в моем распоряжении?» — «Если б была возможность — десять минут, но, поскольку такой возможности нет, мы не в состоянии отправить вас сейчас же, я вынужден сказать вам: уезжайте как можно скорее, через час, два». — «Могу я выбрать страну, куда поехать?» — «А куда бы вы хотели? Учтите, что дорогу мы вам оплачивать не будем». — «В Аргентине моя жизнь подвергалась опасности, меня преследовали фашистские молодчики из AAA [10], на Кубе же я когда-то работал два с половиной года, там мне легче будет устроиться, так что я хотел бы знать, могу ли я выехать на Кубу?» — «Нет. Сегодня самолета на Кубу нет, а вы должны уехать немедленно». — «Ладно. Тогда скажите, какой выбор есть у меня на деле». — «Вот какой: либо мы доставим вас наземным транспортом к границе Эквадора, либо вы самолетом, вернетесь в Буэнос-Айрес».
Я стал лихорадочно соображать: перспектива примчаться ранним утром в военном грузовике на границу страны, которую я тогда совсем не знал, мне вовсе не улыбалась, и я сказал: «Поеду в Буэнос-Айрес. В Эквадоре я никогда не был». Пришлось подписать декларацию, где был вопрос о том, каким образом получаю я вознаграждение от «Экспрессе». Я отвечал, что через сберегательную кассу, и снова вынужден был упомянуть о договоре, о министерстве труда и т. д.
Вернулись ко мне в квартиру. Сначала на сборы дали мне всего четверть часа, потом час, но, пока они звонили по телефону и добивались места в самолете на Буэнос-Айрес, у меня оказалось довольно много времени; разрешили взять только один чемодан, так что многие вещи пришлось оставить.
Инспектор сообщил (теперь со мной обращались вежливее), что меня не выдворяют и не высылают, а потому в паспорте печать «выслан» не поставят. Он объяснил, что для высылки нужен правительственный декрет, а в данном случае декрета не было. Следовательно, меня всего лишь «вежливо просят выехать как можно скорее». Я спросил, что было бы, если бы я не согласился на эту вежливую просьбу. «Вам все равно пришлось бы уехать». Я сказал, что у меня на родине в таких случаях говорят: «что в лоб, что по лбу».
Я попросил разрешения позвонить кое-кому в Лиме. Не позволили. Лишили, следовательно, всякой возможности общения. Зато разрешили звонить в другие города. Тогда я позвонил брату в Монтевидео и просил передать моей жене — пусть едет в Буэнос-Айрес, там встретимся. Попытался также дозвониться двум — трем знакомым в Буэнос-Айресе, но связи не было. Я хотел, чтобы кто-нибудь встретил меня в аэропорту Эсеиса. Потом попросил, чтоб дали возможность поговорить хотя бы с хозяйкой квартиры. Разрешили, но с условием, что я скажу ей, будто сам решил вдруг покинуть Перу и потому оставляю квартиру. Я заявил, что такого говорить не стану, потому что эта дама всегда хорошо ко мне относилась. И потребовал, чтобы они сами ей позвонили. Сказали — нет.
Прошло несколько минут; инспектор спросил, что я хочу сказать хозяйке. Я отвечал: пусть мне позволят сообщить ей, что меня вынуждают уехать. В конце концов инспектор согласился. Итак, я позвонил хозяйке; было три часа ночи. Бедняжка чуть в обморок не упала. «Ах, сеньор, как это можно делать такое с вами, с таким любезным господином!» Я объяснил хозяйке, что составлю список своих вещей, остающихся в квартире, и впоследствии постараюсь сообщить, как поступить с ними.
Тут эти типы стали совсем добрыми и попросили отдать им poster [11] со словами одной из моих песен, висевший на стене, а один даже просил подарить ему книгу. «А вы не боитесь, что это вас скомпрометирует?» — спросил я. «Я думаю, ничего», — отвечал он не слишком уверенно.
В ночные часы в Лиме довольно холодно, и потому двое (всего их было четверо) попросили у начальника разрешения пойти надеть джемперы. Тот разрешил. Я продолжал укладывать чемодан под бдительным надзором недремлющих стражей. И вдруг заметил, что оба стража… спят крепким сном. Пока они мирно храпели, я, сняв туфли, чтобы шаги мои по moquette [12] не нарушили их покой, принялся за дело. В моем распоряжении оказалось еще полтора часа, и за это время мне удалось гораздо лучше уложить свой чемодан и вволю попользоваться мусоропроводом.
Через полтора часа я надел туфли и весьма тактично потряс инспектора за плечо: «Простите, что разбудил, но уж ежели я такой нарушитель спокойствия, что меня высылают из страны, так уж будьте любезны не спать, а сторожить меня как полагается». Инспектор стал объяснять: дело в том, что они работают с самого рассвета и очень устали. Я отвечал, что понимаю, но только моей вины тут нет.
В половине пятого мы все впятером (двое других вернулись в джемперах) уселись в большой черный автомобиль и отправились в путь. Сначала заехали к хозяйке. Я отдал ей ключи от квартиры и список своих вещей. Потом поехали дальше, и тут я встревожился, признаться, по-настоящему — везли меня не обычной дорогой, а по каким-то пустырям, в полной темноте, освещаемой только лучами фар нашей машины. Ехали мы гораздо дольше, чем обычно едут в аэропорт. И, говоря откровенно, я вздохнул с облегчением, увидев вдали башню аэропорта. Выяснилось, что вылететь мне удастся только в субботу, в девять часов утра, самолетом компании «Аэроперу». К счастью, они не смогли добыть мне билет на восьмичасовой, чилийской компании «Лап».
За все это время мне ни разу не дали ни поесть, ни попить. В течение двадцати четырех часов у меня во рту не было и маковой росинки. Думаю, у стражей моих не было денег, потому что они и сами ничего не ели. Перед трапом инспектор вернул мне документы и сказал: «Вы, конечно, сердитесь на правительство, но не сердитесь на перуанцев». И пожал мне руку.
РАНЕНЫЕ И УВЕЧНЫЕ (Два пейзажа)
Грасиела вошла в спальню, сняла легкое пальто, погляделась в зеркало над туалетом и нахмурила брови. Потом она скинула блузку и юбку, растянулась на тахте. Согнула ногу, вытянула, заметила спущенную петлю. Села, сняла чулки, осмотрела, нет ли еще спущенных петель. Свернула чулки в комочек, положила на стул. Снова погляделась в зеркало и сжала виски пальцами.
Предпоследний свет еще сочился в окно. Вечер был свежий и ветреный. Грасиела подняла половинку жалюзи и выглянула во двор. Перед корпусом Б играли шестеро или семеро детей. Среди них была Беатрис, растрепанная и возбужденная, зато очень веселая. Грасиела нерешительно улыбнулась и провела рукой по волосам.
10
«Тройное А» — фашистская организация в Аргентине.
11
Плакат (англ.).
12
Палас (франц.).