Страница 72 из 82
— Приехали! — Шофер выругался и стал вылезать из кабинки.
Чапаев последовал за ним.
— Двоим не справиться, — сказал шофер, осмотрев передние колеса машины, застрявшие в прогнившем настиле. — Крепко засела.
— Жди меня, я в исполком пойду, — сказал Чапаев и, приподняв полы шинели, зашагал в село. Ноги вязли в грязи, скользили, часто приходилось обходить мутные лужи.
…В комнатах волисполкома было сумрачно и накурено. У входа толпились, разговаривая, крестьяне, жены бойцов.
Василия Ивановича сразу заметили, как только он вошел в избу. Стало необычно тихо. Шепотом кто-то спросил:
— Чей это, бабоньки?
Чапаев поздоровался и пошел в переднюю комнату:
— Кто у вас тут председатель?
— Я председатель. — Со скамьи поднялся немного оробевший бородатый мужчина.
— Скажите, как вы считаете, нужен ремонт дорог в военное время?
— Дороги у меня исправны. — Председатель в смущении теребил толстыми, короткими пальцами чистые листы бумаги, вырванные из церковной приходо-расходной книги.
— Исправны? — переспросил Василий Иванович и прищурился. — А мост через речку? Он почему не отремонтирован?
— Да я… я приказывал починить… Башилов, народ наряжал? — обратился председатель к секретарю.
— Наряжал. Два раза наряжал, — приподняв от бумаги голову, ответил секретарь, — народу только не было, — и опять уткнулся в бумаги.
— Видать, ты плохой руководитель, отчета от своих подчиненных не требуешь. — Василий Иванович строго посмотрел на председателя. — Наши войска перешли в наступление на Самару. Скоро конец придет самарскому белогвардейскому правительству!.. Через Ташлино отправляются для армии боеприпасы и продовольствие, а ты никакого внимания дорогам! Ты что же это, а?
Среди столпившихся в дверях комнаты крестьян послышались одобрительные возгласы. Чапаев обернулся к народу и попросил, чтобы ему помогли скатить с моста машину.
Откуда-то появились лопаты, доски, и дружной толпой, во главе с Василием Ивановичем, крестьяне направились к мосту.
Скоро дряхлый, старый автомобиль выкатили на дорогу. Шофер завел мотор. Василий Иванович очистил лопатой сапоги от налипшей грязи и сел в кабину. Подозвав председателя, он сказал:
— Мост завтра же почини! И дороги исправь. Сам приеду проверю. И чтобы больше такого безобразия не повторялось! Хорошие дороги всегда нужны, а сейчас в особенности. Верно говорю, товарищи?
— Справедливо, товарищ Чапаев!
— Не сумлевайтесь, мы и мост починим и дорогу тоже! — в несколько голосов загудела толпа.
— Ну-ну, договорились! — улыбнулся Чапаев и попрощался.
Автомобиль плавно тронулся. Вот машина свернула за угол, а крестьяне все еще стояли у моста, смотрели ей вслед, словно ожидали, что она вернется.
— Вот он, оказывается, какой, Чапаев-то! — нарушил общее молчание высокий сутулый старик, доставая из берестяной тавлинки щепоть нюхательного табаку. — Я так разумею: этому человеку любое препятствие нипочем. Он всегда правду отстоит!
— Чего и говорить, сразу видно, голова человек, хозяйственный, — поддакнул худой, щуплый крестьянин. — А мы-то тут проморгали… Правильно сказал Василий Иваныч — немедля надо за починку моста браться. Ведь дорога-то эта теперь большая, военная! Нынче же надо браться!
Степка
Осторожно приподняв край дерюги, закрывавшей окно, Степка посмотрел на улицу. По дороге вприпрыжку бежал теленок. За ним на хрипящем коне гнался вооруженный всадник. Догнав теленка, он с минуту скакал рядом, а потом, изогнувшись, взмахнул шашкой и отсек ему голову.
У нового дома с жестяным петухом на крыше были раскрыты ворота. По двору бегали за обезумевшими курами солдаты. Из сеней вышел офицер, неся перед собой зеленую граммофонную трубу.
— Мамка, а мамка? — тихо позвал Степка.
На печке зашевелилась мать. На пол шлепнулся задетый ею валенок.
— У Максима Осина беляки кур ловят, а в избе кто-то кричит. Тетка Паша, кажись.
Мать застонала, хотела что-то сказать, но закашлялась. Вздохнув, Степка отошел от окна. Идти на улицу было боязно, дома же сидеть скучно.
Достав из ящика стола засаленную тетрадь и огрызок карандаша, он задумался. Хорошо бы нарисовать, как чапаевцы всем отрядом несутся на беляков, а впереди их под красным знаменем скачет сам Василий Иванович Чапаев.
Чапаева Степка знал только по рассказам односельчан. Он много раз принимался за рисование, но Чапаев выходил то очень молодым, то очень старым.
«Нет, ничего не получится, — с горечью подумал Степка. — Поесть бы хоть чего-нибудь».
Он вспомнил, что последний раз ел вчера утром. Мать размочила в кипятке несколько хлебных корок, завалявшихся в посудном шкафу, и они их тут же съели. А теперь ничего не было.
За окном послышались лошадиный топот и громкий говор. Мальчик вздрогнул. Заглянул в окно и тут же отбежал в темный угол, к печке.
В сенную дверь застучали. Мать тревожно подняла голову, спросила:
— Степанька, кто там?
— Беляки! — прошептал Степка.
Затрещала дверь в сенях. На пол грохнулось что-то тяжелое, и хриплый голос грубо выругался.
В избу ворвались солдаты. Впереди шел толстый краснолицый вахмистр с плеткой в руке. Споткнувшись о табуретку, он закричал, ругаясь:
— Открыть окна!
Юркий парень в малиновых галифе бросился к окну и сорвал дерюгу. В избе посветлело.
— Разыскать красную ведьму! — скомандовал вахмистр, покачиваясь на коротких ногах и размахивая плеткой.
Степка залез под печку. Чужие, страшные люди стащили мать на пол. Вахмистр ударил ее, и она тихо, испуганно ахнула.
Больше Степка ничего не видел. Уткнувшись лицом в корзину с углями, он затрясся и беззвучно заплакал, кусая себе руки…
Солдаты облазили все углы, переломали табуретки, истоптали ногами старый, подтекавший самовар и с руганью и смехом удалились на двор.
…Приподняв голову, Степка прислушался. В избе никого не было. Степка осторожно вылез из-под печки и зажмурил глаза. Из сеней полз дым, язычки огня лизали косяки двери.
Растворив створки окна, он прыгнул в прохладную, сырую темноту вечера. Отблеск начинавшегося пожара осветил двор. На черном фоне отворенных ворот сарая раскачивался, не касаясь ногами, человек.
Шагнув к сараю, Степка пронзительно вскрикнул. Оцепенев от ужаса, он недолго смотрел на мать, на ее босые ноги, потом бросился бежать, не оглядываясь, к околице.
Он спал у придорожного бугорка в жнивье. По дороге шел старик и негромко пел молитву. Степка проснулся.
— Да тут, кажись, человек? — молвил старик, останавливаясь около Степки.
Он приложил к глазам руку козырьком и пристально посмотрел на оборванного мальчика.
— Ты тут чего, делаешь, сынок? Ась?
— Ничего не делаю… так просто, — сдерживая слезы, ответил Степка и отвернулся, с тоской поглядев на голубоватую, затянутую дымкой даль.
— Не слышу! — Старик стукнул о землю палкой. — Устал, сил нет. Смертынька, видно, по пятам за мной ходит.
Сняв с плеча суму и кряхтя, нищий опустился на пыльный, побуревший подорожник.
— Подсаживайся, внучек, закусим чем бог послал.
Степке очень хотелось есть. Увидев в руках старика горбушку черного хлеба, он опустил голову, проглотил слюну.
— Ешь вот, на! У тебя что, мать с отцом живы?
Степка торопливо жевал, не слушая нищего. Старик, должно быть, понял, насколько голоден мальчик, и подал ему еще ломоть.
Когда Степка наелся, нищий спросил:
— В селе подают, касатик, милостыню-то?
— Не знаю. Беляки там, грабят всех…
— И много их?
— Много! — глухо промолвил Степка. — Маманьку… мать мою повесили…
Он вытер мокрые от слез глаза, но не сдержался и безутешно заплакал,
— И что это они, господи помилуй, лютуют? Чисто звери! — сказал старик.
— Папанька мой — он красным был… — давясь и всхлипывая, выговорил мальчик. — Так они за это…
— Ах, звери этакие!.. Ты теперь что ж, один? Сирота? Ась?