Аллилуйя женщине-цветку

— Дела идут. Закон Архимеда на сей раз сработал!

— Мы же сказали «за нашу дружбу», и мы дру-жи-ли, — пропела Глэдис.

— Мы чудесно кружили и дружили, — поддержал я, но, кажется, неловко.

— Между мужчиной и женщиной, — процедил он, — «дружить» означает неистово тереться друг о друга, не доводя трения и прижимания до полного удовольствия. Нет ничего вреднее для здоровья и правильного образа жизни.

— Генерал Мефисто не занимается такими глупостями, а сразу берет быка за рога, — парировала Глэдис.

— Друзья, не надо ссориться, — вмешался я. — Нас тут двое старых школьных приятелей и чудесная супруга одного из них, и все мы просто друзья, и дружба эта, да еще на таком вечере — настоящий праздник!

— Фиеста де амор, праздник любви, — высказался Лоран по-испански, очевидно, вспомнив корриду при упоминании о быке устами Глэдис. — А мы составляем страшного божка вуду с тремя хребтами!

— Вспомни свое же признание, что как раз твой-то хребет и оказался лишним! — пошла в прямую атаку супруга.

Решительная схватка казалась неминуемой.

— Не будем портить приятный вечер, — миротворчески вмешался я. — К тому же мы тут уже больше, чем надо: третий час ночи. Пора домой.

— Ален прав, — сказала она. — Всем баиньки!

— Баиньки, баиньки, три хребтинки баиньки! — нервически пропел Лоран.

— Лучше поскорее попроси счет, дорогой!

Уплатив, мы покатили в город. На этот раз всю дорогу за рулем была Глэдис. Лоран уселся сзади, после того как снова приказал мне занять почетное место рядом с водительницей. Глэдис вела машину уверенно, плавно, без рывков. В постели, размышлял я, она наверняка нажимает на четвертую скорость, а завершает на пятой.

Впервые с момента нашей встречи в моем воображении возникла живейшая картинка нас с нею, ослепительно голых, занимающихся, говоря философским языком, дедукцией, то есть выведением из общеизвестных истин совершенно конкретных и неповторимых вещей. Мои начальные притормаживания собственного пыла исчезли, как дым. Я чувствовал себя в силах выдержать бурю этой женщины-цветка.

Лоран первым нарушил всеобщее тягостное молчание похмельного возвращения.

— А все-таки у меня бедовая спутница жизни. Ну прямо бой-баба! — громко произнес он, как бы желая завершить счастливой концовкой тревожную борьбу внутри самого себя. — А знаешь, Ален, все ее словесные подковыки — это всего-навсего подтрунивания хорошего товарища по постели.

— Попридержи язык, — огрызнулась она, — и не суй лапу в огонь, обожжешься!

— Между простыней и одеялом, — настойчиво продолжал он, — нет огня жарче, чем этот самый, этот самый-самый… кусок женщины.

— Ты еще поищешь его! — вдруг впала она в ярость.

Тем не менее она ни на миг не теряла спокойствия классного водителя, снижала скорость где положено, увеличивала где можно, замечала все рытвины и выбоины. Когда она мягко остановила машину у виллы, Лоран тотчас вышел из состояния повторного молчания за последние три километра.

— Пойдем хлопнем еще по стаканчику?

— Скоро рассветет, — начал я отнекиваться. — Надо ли?

Ужасный лицемер внутри меня вскидывал очи на угасающие звезды.

— Может быть, предпочтете чашечку кофе?

Это уже был голос Глэдис.

— Кофе? Пожалуй…

Пока она готовила кофе на кухне, я сидел в гостиной напротив Лорана, на том самом месте, что и несколькими часами ранее, когда он старался поддеть меня на крючок: «Ты не разлюбил танцы?» Лоран погасил люстру и зажег уютную настольную лампу с колпаком зелено-бутылочного цвета.

— Устал? — примирительно спросил он.

— Да нет, в полной форме. Да и суббота сегодня.

— Можешь выспаться у нас. Есть комнатка специально для гостей.

— Спасибо. Но надо ехать. В девять утра ко мне придет нотариус.

— Какое-нибудь выгодное дельце?

— Нет, просто небольшое наследство. Мадам Бревика Лозанж, ведунья, знаменитая жакмельская мамбо — да ты знаешь ее! — приходилась довольно близкой родственницей моему отцу. Ее похоронили в возрасте ста девяти лет как раз в тот день, когда я приехал. В своем завещании она не забыла и меня: участок земли на девять соток, каменистый, но всего в двух сотнях метров от пляжа!

— Чертов Ален! Да ты и впрямь в рубашке родился.

— В рубашке. И притом ножками вперед.

— А между ножками семь пар яичек?

— Нет, поменьше, — заскромничал я, постукивая пальцами по подлокотникам кресла красного дерева.

— Вы что тут притаились как заговорщики? — проворковала Глэдис, внося с собой аромат свежайшего кофе.

— Мы говорим о счастливой звезде, под которой родился Ален. Очень опасная звезда! Для других.

— Под каким же знаком зодиака? — спросила она.

— Под знаком Девы. Я родился, когда бушевал циклон, в ночь на 29 августа. А вы, Глэдис?

— Попробуйте угадать.

— Рыбы или, может быть, Козерог?

— Не угадали. Я — Лев!

— Вот такому зверю мы отдаем нашу кровь, — шумно вздохнул Лоран.

— Ничего. Зато твоя хребтина цела, — снова парировала она.

Восхитительный аромат исходил то ли от кофе, то ли от ее кофейной кожи. Она наполнила три чашки.

— Вам два куска сахару?

— Один, пожалуйста.

Она с улыбкой придвинула мне горячую чашку.

— Какой чудесный, изысканный кофе, — сказал я, пригубив напиток.

— Слышишь, Лоран? А ты вечно и всем на свете недоволен!

— А что сказал бы Ален о той рюмочке ликера, которую пьют после кофе? Я имею в виду ту узенькую рюмочку, которая…

— А это уж он скажет только мне одной, — остановила она его и обняла меня за плечи обеими руками.

— В таком случае, — сказал Лоран, — я лишний под этой крышей.

Он плеснул горячий кофе в лицо жене и вышел, не обернувшись. Послышались урчание мотора и шелест отъезжающей машины. С тех пор никто на Гаити не знал, куда отбыл известный преподаватель испанского языка Лоран Стерн. В прошлый четверг мы с Глэдис, счастливая и благополучная чета, отметили вместе с несколькими друзьями девятую годовщину того июньского вечера.

Самба для Кристины Мело-Пессо

Тридцать девять, а может быть четыреста тридцать девять, лет назад я решил преподавать французский язык в Сан-Паулу. Учеников я пытался набрать с помощью самой ходкой газеты «Эстадо до Сан-Паулу», куда тиснул следующее объявление: «Молодой пис. и поэт, диплом Париж, универ., даю уроки фр. яз. на дому, также класс, лит-ра. Новейш. педаг. методы». Затем следовал номер моего телефона с просьбой звонить рано утром.

По совету моего «белого» приятеля Альваро я воздержался от первоначального замысла вписать «гаитянский» между «молодой» и «пис. и поэт».

— Иначе тебе никто не позвонит, — сказал он. — Сан-Паулу занимает по расистским предубеждениям среднее место между большими городами США и Гаваной или даже держит первенство во всем Западном полушарии, если взглянуть повнимательнее. Здесь две вещи растут быстрее грибов: вверх тянутся небоскребы, а вниз, в сточные канавы, хлещет расизм. В вашей смешанной супружеской чете у Мими куда больше шансов зарабатывать преподаванием. Ноблес оближ, положение обязывает, говорят французы. У нас белизна обязывает.

Родители, желавшие обучить детишек французскому, быстро и легко договаривались со мной по телефону. Единственным, но зато и забавным затруднением бывали их попытки выяснить, как в точности произносятся мои имя и фамилия.

— Алло! С кем имею честь говорить?

— Ален Рикабье.

— Сеньор Аллах Рикар-Бьер?

— Слушайте по буквам: Альваро, Линс, Елена, Набуко. Фамилия: Рашель, Ингеборг, Кармен, Альваро, Белу-Оризонту… да нет это бразильский город! На конце — опять Елена.

— Доктор Аллен Рикабьере?

— Превосходно!