Аллилуйя женщине-цветку

— Ален Солейе. Примите мои поздравления, мадам.

— Мадам! Ты слышишь, Глэд? Месье привез из Парижа хорошие манеры. Скажи, закоренелый холостяк, чего ты ждешь и не расцелуешь саму красоту земли?

Глэдис со смехом подставила мне одну за другой обе щеки. У нее были большие глаза с изюминами шалости, здоровый цвет лица, само лицо выразительно-овальное, волосы, подобранные в шиньон, и царственно-возвышенные груди. Ее осанка и поступь, изысканные и чувственные, обнаруживали в ней неотразимую гаитянку.

— Вспрыснем шампанского за нашу встречу! — вскричал Лоран.

Мы наполнили бокалы доверху.

— За возвращение блудного сына, — сказала Глэдис.

— За нашу дружбу, — сказал я.

— За трио, за самую свободную троицу на Карибах! — снова возопил Лоран.

— Еще чуть-чуть приведу себя в порядок и мигом к вам, — прошелестела Глэдис, исчезая.

Пользуясь отсутствием жены, Лоран начал хитрый разговор.

— Ты не разлюбил танцы?

— Наоборот, полюбил еще больше. В Париже много танцуют. Да и в Бразилии я довольно долго пожил.

— Этот каналья пожил везде! О карнавале в Рио ты нам еще порасскажешь. А как ты думаешь, только на Гаити или еще где в танцах применяется правило рычага?

— Правило чего?

— Ты что, забыл школу? Точку опоры старика Архимеда?

—?..

— Железное правило. «Поднять паруса!» — приказывала тетушка Заза.

Теперь я понял смысл его присказки.

— На балу, — сказал я, — взрослый человек применяет более тонкие способы обольщения Твое правило — оружие подростка.

— Да здравствует вооруженный подросток! Рычаг торчком — главное в жизни. Если ты не дашь почувствовать его твоей партнерше, то хотя ты и сорбоннский доктор, ты прослывешь на Гаити некультурным человеком, неотесанным негром, нескладехой!

— И это независимо от степени близости отношений с партнершей?

— Никаких степеней! С первого же танца генерал Мефисто, или, попросту говоря, твой личный Мефистофель, должен быть энергичен и, не мешкая, проявить свое призвание: поднимать красоту мира. И еще до всякой там галантности женщина-самка сразу распознает, хороший ты парень или нет. Понял?

Возвращение в гостиную мадам Стерн позволило мне уклониться от ответа.

— Вот я и готова, господа, — объявила она, сияя во всем своем блеске.

— Езжайте вперед, — предложил я, — я за вами.

— Садись в наш «шевроле», — распорядился Лоран, — а свой «фольксваген» оставь здесь.

Я хотел было сесть сзади, но он оттянул меня за рукав.

— Ты прямо-таки желаешь оскорбить Глэд! Садись рядом с ней.

Мы проехали квартал Бапе-де-Шоз на южной окраине города и покатили по шоссе Каррефур. В бухте, справа от нас, флотилия рыболовецких суденышек подняла все паруса, чтобы двинуться в богатый рыбой залив Гонаив. Ночь была теплая и звездная. Лоран был вне себя от радости. На шоссе он сам сел за руль и так лихо обгонял наши размалеванные во все цвета грузовички-автобусы, что не слышал проклятий шоферов и пассажиров. Временами отскакивали на обочины и пешеходы, ослепленные нашими фарами.

— Каждому свой черед, — говорил тогда Лоран. — Мы с Аленом сотни раз топали по этой дороге пешком.

— Как будто они были вчера, эти самые сороковые годы, — откликнулся я, — Мы ходили танцевать и — как это сказать? — кадрить в Ривьер-Фруад и не пропускали ни одного объявленного заранее увеселения, ну, там, сельского праздника и прочего.

— И вы имели успех? — спросила Глэдис нас обоих.

— У Алена было больше успеха, — признался Лоран. — В семнадцать лет он уже был настоящим донжуаном. Но порою у нас бывала одна и та же подружка. Особенно помнится Цецилия. Ах, как она елозила!

— Ты ошибаешься, — поправил я его. — Я не крутил с Цецилией Фонтан. В конце сорок третьего из всех тогдашних посетительниц Ривьер-Фруад мы делили с тобой только старшенькую из семейства Беллерейс, эту ненасытную Аннабель!

— Ты прав, старый слон. Их было три сестры, и все прехорошенькие: Аннабель, Паола и самая младшая, у которой было имя, как название какой-то страны.

— Ти-Франс.

— Да. И после того как мы лишили девственности двух представительниц почтенного семейства — ты это проделал с Ти-Франс, а я с Паолой, мы стали вместе раздувать угли в печке Аннабель. Сначала мы занимались этим делом по очереди, один вечером на реке, другой днем на банановой плантации. И вот в субботу, в июле, она решила, что обе наши пытливые головки должны работать над нею одновременно. Она пристрастила нас к игре в зверя с тремя хребтами.

— В этой игре не было лишнего хребта? — спросила Глэдис.

— Лишним, наверное, был мой, — вздохнул Лоран.

Между нами троими вдруг воцарилось тягостное молчание. Глэдис догадалась включить радио, и полилась модная мелодия. Мы молча слушали до самого «Тропикамара».

В тот вечер дансинг бурлил. Мы вошли, когда оркестр самозабвенно отдавался ритмам зажигательного ча-ча-ча. Пары судорожно и юрко пробирались между столиками к площадке. Мои друзья принялись притопывать, как нетерпеливые лошадки.

— Захватите-ка кусок этой музыки, идите танцевать, — сказал я им, — а я подыщу столик с видом на море.

— Не-ет, — протянул Лоран. — Столиком займусь я, а ты гость, тебе и честь.

— Не желаете ли потанцевать, месье? — нарочито сжеманничала Глэдис.

— С превеликим удовольствием, мадам, — ответил я в том же ключе.

Мы согласно задвигали ногами, и танец сразу поставил передо мной труднейшую задачу. У меня в прошлом было немало холостяцких приключений, но впервые мой школьный товарищ позволяет мне так плотно приблизиться к прелестям своей жены. Должен ли я «надуть паруса» Глэдис по правилам физики, о которых своевременно напомнил мне ее муж, или надо соблюдать дистанцию и легонько придерживать даму рукой.

Я выбрал второе и избегал потонуть в ее волнах, хотя взбесившееся ча-ча-ча так и швыряло меня в эти волны. Но и в невинной позиции она кипятила мою кровь. Было уже праздником, радостным предвкушением глядеть на ее хищный рот, ямочки на щеках, на ее руки, как бы ловящие добычу, на оголенные плечи, на бедра с изгибами пламени на ветру. Мамма миа!

В умении танцевать она проявляла абсолютное совершенство. Я старался не отстать, но был напряжен, как итальянский олень весной. До самого конце танца я сопротивлялся искушению самоистязательно прижечь мой передний хвостик к жаровне ее передка.

Лоран встретил нас за столом доброй и поощрительной улыбкой.

— Моя дражайшая половина возвращается с седьмого неба!

— Твоя супруга танцует превосходно!

— Восхождение, ммм… крутой подъем не вскружил ей голову?

— Прекрасно танцует, — долбил я, выводя разговор из скользкого русла.

— Твой друг Ален, — сказала Глэдис, — родился танцором, притом танцором тонким и благородным.

— Не принимай это за комплимент, — предостерег Лоран. — Это ее манера высказать тебе, что ты родился не под счастливой звездой, короче — что ты битюг и увалень. Так ответь на ее вызов в следующем танце и докажи обратное!

— Ну, грубить и перевирать тебе не привыкать, — засмеялась Глэдис. — Дай-ка нам лучше выпить. После танца одолевает жажда.

Лоран вытащил из ведерка бутылку шампанского и наполнил три фужера.

— За фантастическую… тьфу, за воображаемую чету Ален — Глэдис, — поднял он свой.

— За нашу дружбу, — сказала Глэдис, и я тотчас произнес то же самое.

Назревал супружеский бой, хотя пока что в виде состязания, не переходящего в домашнюю свару. Эротическим объектом, за который и вокруг которого велся этот приглушенный и неявный бой, была моя скромная персона. Ситуация была двусмысленная, но и увлекательная для меня, свободомыслящего холостяка.

Когда снова наступил мой черед танцевать с Глэдис, то, по возвращении к столу, муж оглядел нас с ухмылкой, какой ухмыляются развратники. Потом, после многозначительной паузы, такой же затяжной, как только что исполненный нами томный слоу-фокс, произнес: