Страница 55 из 70
Сестра Моника сказала, что в «Битлз» нет ничего плохого, и это возмутило Мэйми, так как показывало, что сестра Моника не ценит их, как они того заслуживают. Она должна отбросить их вместе с виски, курением и сексом: «Битлз» следует забыть.
— Я люблю танцевать, — говорит Мэйми.
— Рок-н-ролл?
— Да, но в школе нас учат только народным танцам. Я учусь танцевать с саблями. Это исторический танец.
Всю оставшуюся неделю она спешит домой из школы, чтобы проверить, не приходила ли Элис Лонг к ее матери по поводу отсутствующей собачки.
«Я же считала. Раз, два, три, четыре. Но у меня же было их пятеро, когда я выходила из леса. Я вывела пять собачек из леса и провела вверх по холму. У меня было их пятеро возле сторожки. Должно быть, я…»
Элис Лонг скоро заметит пропажу. Она придет в дом Мэйми с расспросами.
«Гамильтон говорит, что она привела только четырех…»
«Гамильтон говорит, что он их не считал, а просто взял из ее руки поводки…»
«Гамильтон, должно быть, выпил и позволил одной из них выскочить за дверь…»
«Я их только что пересчитала. Одной, должно быть, не хватает с понедельника. Когда Мэйми…»
Наступила пятница, а Элис Лонг так и не приходила. Мать Мэйми сказала:
— Элис Лонг не заглядывала. Отнесу-ка я в понедельник пирог в Дом и посмотрю, что там происходит.
В воскресенье днем у двери останавливается машина Элис Лонг.
— Входите, мисс Лонг, входите. Никто из родственников не приехал к вам на уик-энд?
Отец Мэйми выключает телевизор, надевает куртку, говорит: «Добрый день» — и уходит наверх.
Элис Лонг сидела, дрожа, на диване рядом с Мэйми, а ее мать разливала чай.
Она говорит:
— Это Гамильтон.
— Опять?
— Нет, хуже. Это трагедия. — Элис Лонг крепко поджимает губы и гладит Мэйми по волосам. Рука у нее трясется.
— Мэйми, пойди поиграй, — говорит ее мать.
Когда машина Элис Лонг уехала, Мэйми вернулась — перчатки ее были обмотаны концами скакалки. Ее отец сходит вниз, снимает сюртук и открывает дверцы телевизора.
— Ох, не включай, — говорит в смятении ее мать.
Мэйми ест остатки пирога и бутерброды и слушает.
— Висели в убежище священников — все. А она искала их всю ночь. Гамильтон уехал — сбежал. Все дело в спиртном. Полиция выписала ордер на арест. Их обнаружили после мессы сегодня утром висящими на балках. Разве я не говорил, что бедняжка Элис Лонг плохо выглядела на мессе? Я подумал, может, снова что-то с ее отцом. А она всю ночь искала собачек и на мессе все еще не знала, где они. Нашли-то их после мессы — она и миссис Хаддстоун. Представь себе, какое это было зрелище! Пять собачек, висящих в ряд. Бедные малютки! А Гамильтон вчера исчез. Но подожди — они его все равно поймают.
— Он немного лунатик, — говорит отец Мэйми.
— Лунатик! Он жестокий. Его самого надо бы повесить. Собачки — ведь это все, что имела Элис Лонг. Но его поймают!
Ее отец говорит:
— Сомневаюсь. Только не Гамильтона. Даже самец косули звал его Человеком с кошачьей походкой. — Он смеется своей шутке.
Ее мать отворачивается.
Мэйми говорит:
— А сколько их висело в убежище священников?
— Все висели в ряд.
— Сколько всех?
— Пять. Ты же знаешь: у нее было их пятеро. Ты же выгуливала их, верно?
Мэйми говорит:
— Я только подумала, хватило ли для пятерых места в убежище священников. Она правда сказала, что там было пятеро? А не четверо?
— Она сказала: все пятеро. Что ты говоришь: в убежище священников нет места? Да там полно места! Он убил бы и шесть собачек, если б у нее было их шесть. Она была такая к нему добрая.
— Ужасная история, — говорит ее отец.
Мэйми чувствует себя такой же невесомой, как Дневной свет. Она размахивает руками, словно высвободив их из упряжи.
— Пятеро. Значит, я неверно посчитала. Я не потеряла собачки. Их было пятеро.
Она вскакивает, чтобы взять с каминной решетки блестящие медные кочерги и раскладывает их крест-накрест на линолеуме, решив попрактиковаться в танце с саблями. И начинает танцевать с пятки на носок, с пятки на носок, повернулась — и в сторону, раз-два-три, раз-два-три. Ее мать стоит в изумлении и уже собирается сказать: «Прекрати сейчас же, это не время для танца, какие же бессердечные эти дети. Элис Лонг платит за твое обучение в школе, и я считала, что ты любишь животных». А отец хлопает в ладоши в такт ее танцу — раз-два-три, с пятки на носок, руки на бедра, правая рука, левая рука, вперед и назад. Потом ее отец начинает и подпевать, громко так: тарарам-там-там, та-рарам-там-там — и бить в ладоши, когда она танцует джигу, и тут уж никто ничего не может поделать.
МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ПОЗНАЛ ТАЙНУ ЖИЗНИ
© Перевод. Т. Исерсон, 2011.
Дело было в том, что в его доме поселилось привидение высотой в пять футов, когда выпрямлялось во весь рост. И каждую ночь, а если не получалось раньше, то и под утро, выплывало оно из верхнего ящика шкафа, стоявшего в комнате молодого человека. Молодой человек был помощником скульптора, по крайней мере так он утверждал.
Однако я слышала от знающих людей, что на правду это не похоже. Не бывает так: скульпторы не берут себе помощников. Бен, а так звали молодого человека, был обескуражен, когда я указала ему на это в письме. Оказывается, с некоторых пор он намеренно предпочел переквалифицироваться в «помощники каменщика», а еще лучше в «помощники строителя дорог», несмотря на то что в таком случае он становился безработным, который понемногу занимается скульптурой, чтобы раз в неделю получать хоть какое-то жалованье.
О Бене я могу судить лишь по его корреспонденции, потому что он написал мне весьма необычное письмо на адрес моего издателя. В нем «помощник скульптора» рассказал о визитах привидения. В другой раз я бы разорвала письмо, но Бену решила ответить, поскольку в нем он, помимо всего прочего, выдвинул сомнительное утверждение, будто благодаря своему привидению познал или вот-вот познает «тайну жизни». В ответном письме я с осторожностью упоминала «видение», как молодой человек называл своего призрака, а особый упор делала на то, что «тайна», вероятно, относится к его личной жизни, а не к жизни вообще. В судьбах людей кроется множество тайн, подчеркнула я. Поэтому тайна одной жизни не может относиться ко всем. В заключение я тем не менее пожелала ему удачи и отправила письмо. До свидания.
Но нет, на этом мы не распрощались, как я ожидала. То есть я ему некоторое время не писала, однако он продолжал присылать письма из необъяснимой потребности поделиться своим странным опытом.
Из писем Бена следовало, что самыми большими проблемами, которые он терпел от привидения, были шантаж и ревность, потому что оно искренне ревновало Бена к его девушке.
— Я могу наведываться куда угодно и к кому угодно, — угрожало привидение. — Мне не составит труда сообщить всем твоим знакомым, что ты всего-навсего скульптор, у которого нет постоянной работы, и никакой ты не каменщик, и дороги не мостишь — все это ложь.
— Что ж, рассказывай что вздумается, — отвечал Бен. — Мне все равно. Но факт остается фактом: в душе я каменщик, в чем бы ни состояла суть работы скульптора и т. д. и т. п., которую я время от времени вынужден выполнять, будучи стесненным в средствах.
— Что значит «и т. д. и т. п.»? — спросило привидение своим мерзким голосом. — Может, объяснишь?
— Сворачивайся и возвращайся в ящик, — махнул рукой Бен. — Только не помни мою пижаму.
— Не место твоей пижаме в моем ящике. Она не шелковая; она из «Маркс энд Спенсер».
Вообще-то Бен втайне боялся, как бы кто-нибудь не узнал, что он по большому счету вовсе не каменщик. Но он был смелый малый и стоял на своем:
— Убирайся.
Привидение опять свернулось, проворчав:
— По крайней мере ты признаешь за мной право находиться здесь. Кстати говоря, я знаю, на кого нужно ставить завтра на скачках в три тридцать. На Гордость Бармена.