Жемчужная Тень

НЕПРИЯЗНЬ К ПОЛИЦЕЙСКИМ УЧАСТКАМ

© Перевод. Т. Кудрявцева, 2011.

Во-первых, юноша не хотел идти в полицейский участок справляться о маленькой пятнистой собачке своей тети. Ему было жаль тетю, потерявшую собачку, но он не любил полицейские участки.

— У меня какая-то неприязнь к полицейским участкам.

— Вы, молодые, вечно всем недовольны, — сказала она, — и побороть эту твою неприязнь к полицейским участкам можно, только сходив туда.

Он был уверен, что это — заблуждение. Ему было восемнадцать. Он уже встречался с девушкой, которая не сумела побороть свою неприязнь к почте. Но его тетушка огорчалась по поводу потери собачки, и он пошел в участок.

День был темный, середина января. Он долго-долго шел по заледенелому зигзагу дорожек, что вели по сельской местности к полицейскому участку. Дорожки пересекали заброшенные лет двадцать назад шахты. Природа не в полную силу восторжествовала здесь. Правда, летом, когда все здесь покрывала трава и белые полевые цветы, зияющие провалы шахт смотрелись нормально. А вот зимой они выглядели черными рваными ранами в земле. Юноша втайне сильно боялся их и всегда шел мимо них крадучись, чтобы эти жуткие шахты не заметили его.

Его тетя всегда небрежно бросала на этот счет:

— Идти-то всего пять минут.

Он не знал, что она подразумевала под пятью минутами. Так или иначе, небо было темное, когда он достиг полицейского участка, — день уже кончился.

Он вошел и увидел двух мужчин в форме, сидевших за высокой стойкой. Один из них что-то писал в книге. Долго-долго ни один из них не замечал присутствия юноши, и он уже подумывал, не покашлять ли или не сделать ли что-то. Не следует ли ему сказать: «Извините, я насчет маленькой белой собачки с черными пятнышками»? Или он должен сказать: «Могу я поговорить с дежурным офицером?» Он помнил, что, когда учился в школе, один из его учителей часто говорил: «Осмотрительность — лучший спутник отваги». Он тихо стоял и ждал.

Полицейский, который не писал в книге, сидел, упершись локтями в стол, положив подбородок на руки и уставясь в мистическое пространство. У него было лицо с крупными чертами, напоминавшее викинга.

Позади мужчины была дверь, верхняя половина которой была из матового стекла. За нею кто-то находился. Юноша видел движущуюся тень.

Наконец из-за двери послышался громкий голос:

— Номер двести девяносто два — сюда! Номер двести девяносто два — сюда!

Викинг тотчас выпрямился. Другой полицейский отбросил перо. Они подняли конец стойки и вместе подошли к юноше.

— Номер двести девяносто два — сюда, — сказал юноше викинг.

— Номер двести девяносто два — сюда, — повторил другой.

Он удивился. Они явно хотели, чтобы он последовал за ними, и он уже готов был открыть рот, чтобы запротестовать, как в мозгу его возникло: «Осмотрительность — лучший спутник отваги», а также: «Слово — серебро, а молчание — золото». Поэтому он ничего не сказал. Но его возмутил тон обращения, и он не сдвинулся с места. Викинг взял его за запястье и потащил во внутреннюю комнату, второй полицейский шел следом.

Теперь полицейских было трое. Они сели на простые жесткие стулья с трех сторон стола, а юноша стоял у четвертой стороны под их наблюдением.

Спустя долгое, долгое время третий полицейский — тот, что первым произнес: «Номер двести девяносто два — сюда», что-то записал в бумагах. Затем поднял взгляд и громким голосом обратился к юноше:

— Совершено чудовищно жестокое убийство. Виновен или не виновен?

Он вспомнил: «Не отважишься — не выиграешь» — и заговорил.

— Какое преступление? — спросил он.

— Будьте, пожалуйста, логичны, — сказал полицейский. — Мы не можем рассказывать о чудовищно жестоком преступлении. Виновен или не виновен?

— Я требую настоящего суда, — сказал юноша.

Это было глупо, так как ему следовало бы сказать:

«По-моему, тут какое-то недоразумение». Но в данный момент он об этом не подумал и даже немного гордился тем, что потребовал настоящего суда.

Викинг тотчас вскочил на ноги.

— Номер двести девяносто два — в суд! — выкрикнул он.

Дверь в конце комнаты открылась, и вышли еще трое полицейских. Они надели на узника кандалы и повели его по коридорам. Прошагав по меньшей мере полчаса, они подошли к камере. Юношу заперли в ней.

Всю ночь он думал, что его тетя наверняка придет утром и недоразумение выяснится. Он представлял себе, что она, должно быть, уже приходила спрашивать о нем в полицейский участок, но, конечно, обнаружила его закрытым.

Утром полицейский открыл его камеру.

— Корка хлеба и вода двести девяносто второму, — сказал и сунул в руки узника корку хлеба и кружку воды.

Полицейский исчез, прежде чем юноша успел что-либо сказать.

Несколько часов спустя прибыл старший полицейский с бумагами. Держался он очень обходительно. Быстро, прежде чем он раскрыл рот, юноша произнес:

— Я хочу видеть мою тетю. Она спрашивала обо мне?

Он кивнул.

— Приходила одна дама, — сказал он, — насчет пятнистой собачки.

— Это моя тетя. Она спрашивала обо мне?

Начальник полиции наклонил голову.

— Кажется, да. Но мы объяснили, что вы предпочли предстать перед судом.

— Вышло недоразумение.

— Все выяснится на суде. Я пришел сказать, что суд состоится через три месяца. До тех пор вы останетесь у нас.

— Это не по правилам, — разумно произнес юноша. — Существует закон о неприкосновенности личности…

Полицейский кивнул.

— Он устарел, — сказал он.

Итак, в течение трех месяцев восемнадцатилетний юноша смотрел на небо над крышей за высоким окошком, ужасающе зарешеченным. Стены в его камере были розовато-серые, и там были сотни крыс. Тетя сказала ему потом, когда он рассказал ей про крыс, что такого не может быть.

— О полиции можно говорить что угодно, но антисанитарии она не допустит, — сказала тетя.

Возможно, но там все-таки были сотни крыс.

Нечего и говорить, юношу на суде признали виновным. Его тетя, тем временем нашедшая свою собачку, в своих показаниях заявила, что он не способен совершить чудовищно жестокое преступление, так как он не способен почти ни на что. Но прокурор указал на то, что а) ее показания вызывают подозрения, поскольку она родственница, и б) невозможно представить доказательство преступления, слишком жестокого, чтобы о нем говорить. У судьи было квадратное лицо и очки с двойными стеклами. Юноша впоследствии думал, не следовало ли ему выкрикнуть в суде: «Я не повинен в чудовищно жестоком убийстве», — но, возможно, они не поверили бы ему.

Его отправили куда-то на соляные копи сроком на три месяца. С тех пор как он вернулся, тетушка без конца твердит: «Можно было бы этого избежать, если бы ты вел себя с апломбом». Так или иначе, вот как все произошло, и ее племянник по-прежнему испытывает неприязнь к полицейским участкам.

ТАКСЫ ЭЛИС ЛОНГ

© Перевод. Т. Кудрявцева, 2011.

Винтовки стучат по камням, одна за другой, звук эхом отражается от стен часовни, когда мужчины приходят к мессе перед стрельбой. Мэйми, девочка восьми лет и двух месяцев, стоит на камнях в предпоследнем ряду с правой стороны, возле Девы Марии, где горит, распространяя тепло, свеча. Другого источника тепла нет. Элис Лонг стоит на коленях впереди. Два ее брата приехали из Лондона — высокие мужчины в бриджах и зеленых шерстяных носках, которые промелькнули перед лицом Мэйми, стоящей на своем месте на коленях.

Другие большие мужчины поставили свои ружья у стены возле двери в часовню. Пришли католики, живущие в коттеджах. Все, кроме чужеземцев, молятся, чтобы выпало побольше снега и засыпало дорогу в город, так что бедняжка Элис Лонг сможет вполне благопристойно подавать косулю, косулю, косулю на все застолья, где будут есть лондонцы. Леса трещат от косуль, но за мясо, приобретаемое в городе, надо платить.