Дочки-матери

А пока я предавалась этим грустным мыслям, к эстраде подошел Рыжий, которого я сразу узнала, потому что даже в полумраке было видно, что волосы у него цвета медной проволоки. Он тогда мне показался как-то варварски красивым, и я вспомнила уроки истории Мортиса. Этерли бин Дерша вспомнила, который во время Освободительных Войн вторгся в Северо-Восточный Предел во главе конного отряда из двухсот своих любимых жен, вооруженных по тогдашнему последнему слову. Рыжий был на него похож в моем представлении. Тем более что его с двух сторон обнимали две женщины, одежды на которых, можно сказать, не было совсем, а это я сочла здешним супершиком.

И Козерог отставил стакан, из которого пил, и сказал вредным и радостным тоном:

— Привет, Рыжий, чтоб ты опух! Вались сюда, есть разговорчик.

Рыжий томно на него посмотрел и подошел, не выпуская женщин из-под мышек. И лениво спросил:

— Ну, чего тебе?

Козерог говорит:

— Ты, рыжая твоя морда, какого ляда поставил лоханку на мое место?

Рыжий зевнул и говорит:

— Твое место, Козерог — гамадрилья задница. Че ты разоряешься, как в нюх ударенный?

Козерог опасно улыбнулся и говорит:

— Да я — че, я — ниче. Мой номер — шестнадцатый. Я так, интересуюсь, потому как твой драндулет поцеловал в левый борт на посадке. И чего-то там, вроде бы, трещало. Но мне, конечно, фиолетово.

И Рыжий на глазах превратился из сонного кротика в гремучую змею. Женщины в ужасе полетели во все стороны, а мужчины придвинулись поближе и принялись с любопытством наблюдать, а сам он положил руки на пояс, где слева висел пистолет в тисненой кобуре, а справа — нож, и прошипел нечеловеческим голосом:

— Козерог, ну ты, инфузория зеленая, меня удивил до невозможности! Я че-то не понял — если ты мои крылья зацепил своим обгаженным корытом, че ты тут передо мной выеживаешься, а не лижешь пол, стоя на карачках? Ты ж, урод, горелым электродом деланный, еще можешь выжить, если сумеешь меня умолить взять у тебя денег на ремонт. И за моральный, типа, ущерб. И принародно признаешь себя полным дерьмом.

Козерог всю эту неприличную тираду выслушал с большим интересом и пониманием, а окружающие вообще чуть ли не аплодировали. А выслушав, дружелюбно ответил:

— Ты, хрен самоходный, только потому еще жив, что я жалею больных на голову. И, как у меня хорошее настроение и пятнадцать личных процентов в общаке, я тебе прощаю, что ты свою консервную банку суешь, куда ни попадя. У тебя блок двадцать один всегда был, у меня — блок тридцать, но ты ж, микроцефал, считать умеешь только до трех, так что и взять с тебя нечего. Я без претензий.

Рыжий сжимает кулаки и воздевает глаза:

— Не, он без претензий! Его унесло, как дерьмо в хвосте кометы, он поленился вынуть на минутку язык из ануса, чтоб связаться с адмиралом, а теперь — без претензий! А мне, чтоб ты знал, Чамли сказал.

— Чего тебе Чамли сказал? — говорит Козерог. И усмехается.

— Чего. Что, типа, Козерог, вроде, накрылся, связь молчит — сдох, ну и фиг с ним. А мне сказал, что я могу встать рядом с ним теперь.

Козерог улыбнулся нежно.

— А лечь рядом с ним он тебе не предложил, марципанчик?

Я ничего и сообразить не успела. Вот они довольно дружелюбно перелаивались — и вот уже сцепились. И совершенно серьезно, схватившись за ножи и с такими лицами, что мне стало нехорошо. Насмерть. Такой был вид.

Уязвимая Y-хромосома.

А вокруг зрители свистели и улюлюкали. И даже, кажется, кто-то делал ставки на выжившего. Как в средние века, во время гладиаторских боев.

И я поняла, что эти два охламона — Козерог, который теперь мне друг, и Рыжий, который мне ничего плохого не делал, сейчас друг друга в лучшем случае покалечат, в худшем — убьют. И что они оба в таком запале и аффекте, что вряд ли соображают, чем это может кончиться. И вообще не думают ни о чем, кроме — как удобнее пырнуть ножом боевого товарища.

И что потом выживший пожалеет.

И я сделала единственное, что в данном случае допускала обстановка. Я заорала что было сил, заглушив музыку вместе с голосами:

— Пре-кра-тить!! Сию минуту!!

Ну, охламоны, конечно, как настоящие асы Простора, реакцией отличались отменной. Они только на секундочку и отвлеклись — на неожиданный раздражитель, посмотреть, кто орет. Но я-то тоже пилот, у меня тоже кое-какая реакция все-таки — и мне этой секундочки хватило, чтобы вытащить энзешный пистолет, снять с предохранителя и шарахнуть в потолок.

И я говорю:

— Ну все, дорогие друзья. Кто шевельнется, в того я стреляю.

Я когда-то в ранней юности учила психологию антропоидов. А психология гласит — чем неожиданнее поведение, тем вернее окружающие впадут в транс, и ты выиграешь время. Они и впали.

Они просто замерли. В синяках, в кровище и с вытаращенными глазами. И все вокруг тоже смотрели на меня, как загипнотизированные.

— Все, — говорю, — молодцы. А теперь — ножи на пол.

Козерог смотрит на меня дико и говорит, очень вежливо:

— Луис, ты чего, белены объелся?

А я правой рукой держу их на мушке, а левой расстегиваю аптечку на поясе. И говорю, очень членораздельно и медленно, чтобы дошли мои слова до их вскипевших мозгов и чуточку их охладили:

— Ребята. Я сейчас считаю до трех — а вы успеваете положить ножи на пол. Кто не успел — тот опоздал, — и снова взвожу курок, со щелчком, чтобы они услышали.

И они осторожно кладут, глядя на меня. И выпрямляются, глядя на меня.

— Молодцы, — говорю. — А теперь послушайте. Козерог, ты должен был сообщить, где находишься. Это верно. Рыжий, скажи, а ты почему его не позвал и не убедился?

Рыжий молчит.

— Оба хороши, — говорю. — Очень умно. Рыжий, Козерог ругался, потому что на посадке мог шею свернуть, понимаешь?

Кивает, молчит.

— Козерог, Рыжему жалко звездолет, понимаешь?

Кивает и этот.

— Как-нибудь уладим? — спрашиваю.

У Рыжего голос прорезался.

— А чего он сказал…

— Он, — говорю, — больше не будет. Он переволновался, — а сама не опускаю пистолет. — Ну как, успокоились?

Кивают оба.

— Можно убрать оружие?

Кивают снова.

— Молодцы, — говорю. Ставлю пистолет на предохранитель, и сую в кобуру, и вытаскиваю из аптечки регенерирующий пластырь. — А теперь идите сюда оба. А то на вас смотреть жутко.

И они подошли. А зрители вокруг вздохнули и стали разочарованно расходиться. А я заклеила Козерогу щеку, а Рыжему — плечо под рубашкой. И говорю:

— Ну Козерог, ну погляди. Тут же рядом вена. Ну прямо совсем рядом. У тебя совесть есть?

А Козерог смотрит не на Рыжего, а на меня, и говорит:

— Ну, ты даешь…

— Дураки оба, — говорю. И Рыжему говорю: — Что-нибудь придумается с твоей машиной. Твой Чамли нехорошо поступил. Хуже, чем Козерог. Так нельзя.

Рыжий ощетинился.

— Он не мой.

— Тем более, — говорю. — Нехорошо. Съешь вот эту штуку — кровь восстанавливает.

Рыжий говорит:

— А ты кто вообще?

— Я Луис, — говорю. — Я теперь буду здесь жить. Хорошо, Козерог? Мне можно здесь жить?

А Козерог все это время так и глядел на меня, и держался за пластырь на щеке. И выражение лица у него было какое-то странное, задумчивое какое-то, будто он еще не совсем вышел из транса. Но он ответил.

— Я чего, — говорит, — я думаю, тебе просто нужно здесь жить. Только не от меня зависит. Что еще Чамли скажет.

— Это что я ему скажу, — говорю.

Я здорово злилась на Чамли.

Потом мы втроем сели на табуреты около стойки. И они опустили в автомат монетки, и им в стаканы налилось что-то, пахнущее жидкостью для дезинфекции. Я достала мортисянскую кредитку и спрашиваю:

— А у айвового сока какой код?

Они поставили стаканы, посмотрели на меня, потом на автомат. Потом Козерог открыл дополнительную панель и начал что-то там искать, а Рыжий нажал звонок, и пришла барменша. Вот это была всем женщинам женщина! Одежды на ней было много, даже очень. Из ее юбки можно было всем здешним женщинам сшить по платью. А из остатков материала сделать парашют. И лицо у нее было, как у сердитого бульдога.