Страница 27 из 105
Достаточно сказать, что АДА на тувинском означаем:”отец; тув. АДАМ:мой отец; тув. АВА:мать /ср. библ. ХАВА:Ева/; первопредком тувинцев считается АДЫГ ХАИЫРАКАН: небесный или божественный медведь; тув. КАН: небо, которое мыслится как “отец людей” /обычная модификация древнего учения о небесном Боге-Творце АН/. медведь, “обладавший человеческим разумом” /тув. АДЫГ КИЖИ УГААММЫГ/ спустился с АЗАРЛАР ДЕНГИРИ, т.е. с неба, где проживало племя АЗАРЛАР. Образ медведя, безусловно, представляет собой обычное анимистическое оформление древнего адамитского предания /ср. абх. АДАМБАЙ: зубр - и в тоже время “Адам-отец”, а также абх. предание о медведе, похищавшем женщин, которые рожали ему детей/. Это подтверждается тем, что в других вариантах племя АЗАРЛАР или АЗАР КУРБУСТУЛАР представляет собой людей с рядом особенностей: они меньше ростом /возможно, смешение предания об адамитах с преданием о карликах-ацанах/; пояс их одежды подвязан на груди /шарф адамитского жреца/- на этот же шарф намекает особый тувинский культ медведя с белой шеей они живут как бы в воздухе: тув. АГААР /т.е. на высоких горах/; едят особую пищу /ср. библейское предание о вегетарианстве адамитских патриархов/, они спускает вниз радугу: тув. ШАЛБА /отголосок рассказа о завете патриарха Ноя, связанном с радугой/; человек, “пораженный радугой”, впадает в священное безумие /ср. абх. предание о людях, “’пораженных молнией”/. Космогонические представления тувинцев отражают общеадамитские предания о потопе, о битве огня с водой, о сотворении мира сильным ветром /ср. библ. “И Дух Божий носился над водой”/. Приведем один из таких рассказов:
“Когда-то плоское ветром продувалось, круглая вещь шаром прокатывалась. Тогда бушевали три смерча в этом мире. Сначала огонь-смерч поднялся и покрыл весь мир пламенем. Затем вода-смерч сотворила наводнение и победила огонь-смерч, потушив его, как говорят, наконец, поднялась буря-смерч и она до основания разрушила высокую гору Сумбер-Уула, что находилась на севере . Пылинка-земля от тайги Сумбер-Уула, которую разрушила буря-смерч, подавила воду-смерч и высушила наводнение. Говорят, что буря-смерч творила этот мир. По следам бури-смерча образовались реки, долины, моря и человеческий род, так говорят”/М.Кенин-Лопсан, стр. 64-65/.
Отметим, что “северное” расположение мировой горы СУМБЕР может указывать на тот факт, что адамитские жрецы-миссионеры пришли к предкам тувинцев с севера. Отражением сложной духовной борьбы вокруг человеческого рода и внутри него служит тувинское представление о пяти видах шаманов: 1/потомственные, 2/ небесные, 3/земные или природные, 4/и 5/ - от двух видов злых духов. Подобные представления содержатся и в шаманизме других народов.
Наша ключевая гипотеза об адамитской инициации, таинстве вочеловечения обретет историческую плоть, когда будет раскрыта загадка “дольменного народа”, всемирная активность которого приходится на тысячелетие, которое мы называем “яфетическим”: приблизительно 2800-1800 гг. до н. э. Почти несомненно, что сами дольмены как-то связаны с этой инициацией, но мы знаем об этом слишком мало. Может быть, анализируя архаические заимствования в жреческих культах Египта и Шумера, удастся выявить традицию более древнего жречества АБР, служителей священного камня? Некоторый свет на этот вопрос проливает анализ нартского эпоса (см. главу “Дорогами нартов”). Отголоски этой традиции сохранились в библейском культе священных камней УРИМ И ТУММИМ, которые первосвященник носил на груди; они каким-то образом связывались с возвещением Божественного откровения. Существует теория, согласно которой эти камни первоначально хранились в Ковчеге завета, но религиозный смысл самого этого каменного (!) Ковчега остается не до конца ясным – утверждает авторитетный библеист Луи Буйе:
“Сам Ковчег остается для нас весьма таинственным предметом. Речь идет о ящике, более или менее похожем на гроб и по форме и по размерам, но над ним или по сторонам от него стоят две фигуры херувимов с крыльями, сложенными над его крышкой… Ковчег будет установлен для постоянного культа в Иерусалимском храме. Отныне Ковчег представляется точным местом присутствия Ягве. Еще точнее – местом этого присутствия считается пустое пространство, заключенное между возвышающимися над Ковчегом херувимами” (Луи Буйе. стр. 92-93).
Мы можем предположить, что Ковчег служил одновременно символом как Адамова камня, так и Небесного престола, на котором восседает Яхве, божественный первообраз Адама. В христианской Церкви эта символика переносится на Престол – главное священное место в каждом храме, на котором совершается Евхаристия: таинство нашего приобщения к Телу и Крови, тем самым к “роду” Иисуса Христа. Вероятно, христианский культ приобщения к Иисусу в таинствах крещения и причастия в общих чертах воспроизводит древний культ вочеловечения, т. е. приобщения к Адаму, вхождению в Адамов род. Яхве через пророка Исайю говорит: “Вот, Я полагаю в основание на Сионе камень, камень испытанный, краеугольный, драгоценный, крепко утвержденный: верующий в него не постыдится” (Ис. 28:16). Иисус сравнивает Себя с этим камнем: “Камень, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла” (Лк. 20:17). Апостол Павел говорит об “отцах наших”, вышедших из Египта:
“Все ели одну и ту же духовную пищу и все пили одно и то же духовное питие, ибо пили из духовного последующего камня; камень же был Христос” (I Кор. 10:3-4). В Откровении Иоанна “белый камень” (опять вспомним абх. АБРЛАШ!) связан с “новым именем”, которое по существу символизирует новый этап развития, новый этап сотворения человека: “Побеждающему дам вкушать сокровенную манну, и дам ему белый камень, и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает” (Откр. 2:17).
31. Процесс творения человека: новый этап.
Путь к этому новому этапу творения человека проложили святые прежних времен. В тиши монастырей они занимались главным делом жизни: созиданием собственной души. И уже из этой очищенной и заново выстроенной души вытекали свидетельство о Боге, пламенная молитва за мир, деятельная любовь и бескорыстная самоотдача людям. Стержнем духовной жизни преподобных была подготовка к смерти. Индивидуальная смерть представлялась как своего рода “момент истины”, когда результаты всех трудов и усилий жизни будут подвергнуты беспощадной проверке. При этом смерть никогда не рассматривалась как окончательная цель: христианство начинается с веры в телесное воскресение Иисуса Христа и с надежды на собственное и всеобщее воскресение. “Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века” – такими словами завершается Никео-Константинопольский символ веры. Но в практическом внутреннем делании внимание было сосредоточено на ближайшем, неизбежно предстоящем каждому испытании смертью. Память о смерти очищала душу от суеты, придавала жизни глубину и освобождала от инерции привычных форм существования. Как говорит ап. Павел: “Если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков” (I Кор. 15:19).
Однако чрезмерная и односторонняя многовековая фиксация на факте смерти привела к почти полное выхолащиванию евангельского пафоса воскресения. Хотя традиционные фразы о грядущем воскресении усердно повторяются, но кто из нынешних христиан, не кривя ДУШОЙ, завещает повторить на своем надгробии знаменитую надпись из древнехристианских катакомб: “Мы ожидаем весны нашего тела!” Догмат воскресения тела - практически самый важный в христианстве - перестал вызывать интерес: мы нигде не встретим ни горячих споров, ни попыток детальной разработки этого учения и его следствий, ни свидетельств молитвенного углубления в главное обетование Нового Завета. Единственная, предпринятая сто лет назад, не во всем удачная, но проникнутая евангельским пафосом попытка русского мыслителя Николая Федорова, вместо конструктивного анализа и содержательной критики вызывает в современной церковной среде яростное отторжение. Как ересь, как злостное прельщение рассматривается сама постановка вопроса о практическом участии человека в деле собственного воскресения.