Страница 8 из 12
Тогда уже некоторым избранным разрешали выезжать за границу и друг моих родителей, побывав на конференции в Соединённых Штатах, рассказывал о своей поездке как о путешествии в страну чудес. Он привёз оттуда справочник «Кто есть кто» в советской прикладной математике. В книге были данные о научных степенях и званиях советских учёных, об их трудах, о том какие они занимают должности и какие получают зарплаты. Ничего секретного, но начальник Первого отдела книгу сразу же конфисковал, спрятал в сейф и давал пользоваться ею только по специальному разрешению. Само собой разумеется, что разрешение выдавал он сам.
– Так-то вот, – говорил наш приятель, передразнивая этого идиота, – нечего советским людям читать, что не положено. Меньше знаешь, лучше спишь. Вот и спите спокойно, дорогие товарищи.
История со справочником произвела на меня такое сильное впечатление, что долгое время я вообще не хотел отвечать Лии. Потом всё-таки я написал, но по-русски. Было это ещё до начала массовой эмиграции и Лии пришлось приложить огромные усилия, чтобы найти переводчика.
– Знаешь, где я его нашла? – спросила она.
– Нет.
– На дереве.
– На каком?
– На нашем генеалогическом древе он устроился на соседней с тобой ветке. Это твой троюродный брат, советолог, профессор Принстонского университета. Вот его перевод, посмотри.
Моё письмо было стандартным отчётом о жизни рядовой советской семьи, которая, несмотря на временные трудности, строила коммунизм. Я писал, что для каждого из моих родителей это второй брак, их семьи погибли во время войны. С родственниками своими я встречаюсь редко и знаю о них гораздо меньше, чем Лия, а беспокоить их вопросами о своих предках не хочу, потому что они могут меня неправильно понять.
Я использовал самые обычные слова, но расставил их в таком порядке, что воспринимались они, как попытка подороже продать прошлогодний снег, а перевод только усиливал спесивый тон.
Мне стало неловко, а чувство стыда усиливалось ещё и тем, что Лия показала мне письма одно за другим. Сначала подобострастно-просительное, на английском, когда мне нужна была её помощь, а потом снисходительно – пренебрежительное, на русском, когда она просила меня о маленьком одолжении. Контраст был разительный. Она ткнула меня носом в моё собственное дерьмо. Конечно, я это заслужил, но всё равно было неприятно. Я вдруг вспомнил, как мама таким же способом учила нашу кошку правилам хорошего тона. Если Мурка оставляла следы где-нибудь вне ящика с песком, мама тыкала её мордой в кучку и легонько поколачивая, спрашивала: Это что? А? Что это?
А вот теперь так учат меня.
Я покраснел, упёрся взглядом в альбом и сделал вид, что читаю. В тот момент я готов был провалиться сквозь землю и так образно представил себе процесс провала, что уже видел себя на другой стороне Земного шара, где-то в центре Сибири.
Бр-р-р, этого я тоже не хотел. Я ведь и уехал из Москвы, чтобы не угодить в ссылку. Правда, Рая считала, что мы всё равно попали в Сибирь, только в американскую. Именно так моя жена называла наш штат. Миннеаполис она переименовала в Миниполюс, а в минуты плохого настроения жаловалась, что я прогневил Бога и Он послал меня в такое захолустье, где нет никаких развлечений, где зимой нельзя выйти из дома от холода, а летом – от влажности и комаров. Я-то, конечно, заслужил такую судьбу, но вот за что страдает она – непонятно.
Рая легонько толкнула меня локтём, я вернулся к действительности и чтобы нарушить затянувшуюся паузу, сказал:
– Послушай, Лия, я помню, дядя Лёва приезжал к нам как-то с другим родственником. Такой здоровый мужик с бородой и усами. Я забыл, как его звали, но он сказал, что он мой «двуродный дядя». Возможно, ты знаешь, кто он такой, наверно, у тебя и дата визита где-нибудь записана.
– Конечно, знаю, конечно, записана, а твой «двуродный дядя» это мой отец. Его звали Джейкоб. Он очень хорошо отзывался о тебе, но тоже забыл твоё имя. Наверно, это у нас семейное, так что не расстраивайся. Да, кстати, как тебя зовут?
Она разрядила обстановку и я был бесконечно благодарен ей за это. Недаром я почувствовал к ней симпатию с первой же минуты. Ткнув пальцем в развёрнутую страницу, где были пустые места, обведённые ручкой, я спросил:
– Что это? – невольно повторяя риторический вопрос моей мамы.
– Это родственники, которые живут в Советском Союзе. Я про них ничего не знаю.
– Я тебе помогу, – сказал я – у меня, кажется, есть адрес одного из них.
– Отлично, – оживилась Лия, – может у тебя тоже появится интерес к истории своей семьи.
* * *
С тех пор генеалогия стала моим хобби. Я даже сделал трехмерное генеалогическое древо и на своей ветке посадил гномика с вращающимися конечностями. Его жесты полностью отражают мою жизнь. Он поднимает правую руку вверх после получки, хватается за голову, когда меня обходят при очередном повышении и болтается в петле после ссор с женой. Рая говорит, что не даст ему покоя до тех пор, пока мы не переедем в Нью-Йорк. И вот недавно в радостном экстазе гномик забрался на самую верхушку дерева и поднял обе руки вверх: мне сделала оффер [7] большая Нью-Йоркская фирма…
Часть II. Женская солидарность
Отпуск в Париже
– Где я только не был. В Лондоне не был, в Париже не был.
– Опять хочу в Париж.
– А ты что, уже был?
– Нет, уже хотел.Из разговоров.
Я сам весьма люблю Париж,
Хотя и не был я в Париже;
Когда о нём поговоришь,
Париж становится поближе.
Неизвестный автор.
1.
Как только Юра узнал, что его приняли в Иняз, он поехал к своей двоюродной сестре Наташе. Он хотел показать ей, что всегда добивается своего, а значит рано или поздно её он тоже добьётся, зря она только сопротивляется. Он и в институт пошёл, потому что там училась она. Наташа пыталась его переубедить, она говорила, что у него технический склад ума и став инженером, он добьётся большего, чем преподавая английский в школе. Юра понимал, что она права, но загадывать на всю жизнь не хотел, а пока быть рядом с кузиной для него было важнее, чем изучать любимые предметы.
Действительность оказалась совсем не такой, как он ожидал. Наташу он встречал реже, чем раньше, а учёба его раздражала. Он с трудом заставлял себя запоминать новые слова и зубрить бессмысленные правила, терпение его было на пределе. Тонкая ниточка, привязывавшая его к институту, грозила порваться в любой момент. Иногда у него было желание бросить всё, но по инерции он продолжал ходить на лекции и готовиться к семинарам. Он не хотел выглядеть перед своей двоюродной сестрой слабовольным никудыхой. Преодолевая скуку, он вместо советского радио слушал Би-Би-Си, а в автобусе не расставался с наушниками и до тошноты вбивал себе в голову учебные тексты. На лето он устроился в экспериментальный студенческий лагерь, где разрешалось разговаривать только на английском языке. Туда должна была поехать и Наташа. В первый же день, забывшись, он заговорил по-русски и его тут же предупредили, что если он скажет ещё хоть одно слово на родном языке, то будет отчислен.
Всех отдыхающих разбили на небольшие группы, в каждой из которых обсуждались книги современных английских авторов. Руководителем семинара была выпускница их же института Изольда. До рождения ребёнка она работала в Интуристе и, общаясь с иностранцами, очень хорошо выучила язык. Это чувствовалось по её немногочисленным репликам. В основном же, на занятиях говорили её слушатели, которых она ненавязчиво вовлекала в дискуссии. Обсуждения в её группе часто затягивались до обеда. Один раз ребята настолько увлеклись, что чуть не опоздали в столовую. Но даже и там, в очереди за едой, они ещё продолжали спорить. Только Юра подошёл к раздаче и стал рассматривать меню. Семинары были для него тяжёлой умственной работой и ему хотелось отвлечься. Изольду это задело, она незаметно подошла к нему сзади и плеснула за шиворот ледяную воду. Он резко обернулся и открыл уже было рот, чтобы высказать ей всё, что думает, но вид других преподавателей напомнил ему, что за это его могут отчислить из лагеря. Глядя на Изольду испепеляющим взглядом, он сделал глубокий вдох и тоном, который яснее слов выражал его чувства, сквозь зубы процедил: O, my God. [8]