Город святых и безумцев

ГЛАВРЫБА. — См. РЫБЬЯ ГОЛОВА.

РЫБЬЯ ГОЛОВА. — Священная. Или гниющая. Второстепенный артефакт Гражданской рыбной кампании. См. также: ГРАЖДАНСКАЯ РЫБНАЯ КАМПАНИЯ.

САБОН, МАРИ. — Напористый (агрессивный в своих взглядах) и зачастую блестящий историк, построившая свою репутацию на костях старших, пораженных любовью коллег. Девяносто-шестьдесят-девяносто. Рыжие волосы. Зеленые-презеленые глаза. Одевается элегантно. Улыбка — как пожар. Заклятый враг Джеймса Лаконда. В разговоре умеет осадить одним метким словом. Автор нескольких книг. См. также: ЛАКОНД, ДЖЕЙМС.

САФНАТСКАЯ ИМПЕРИЯ. — По части империй, в сравнении с этой владения Халифа выглядят жалкими наделами. Сафнатская империя продержалась полторы тысячи лет и в период своего расцвета охватывала большую часть двух континентов. Ее избираемые олигархами правители для закрепления своих побед обладали сверхъестественной способностью сочетать переговоры с безжалостным применением военной силы. При централизованной стабильности в государстве беспрецедентное обилие достижений в технологии и искусствах грозило сделать империю вечным государством. Однако череда немощных правителей, родившихся от брака между кровными родственниками, в сочетании с ослабляющими атаками на водные пути аанских пиратов в конечном итоге привели к распаду империи на пять частей. Главный советник последнего императора Самуэль Льюден сделал все возможное, чтобы сохранить центральное управление, но пять частей превратились в тридцать автономных регионов, которые затем раздробились на еще меньшие королевства. Пока наконец от некогда великой империи не осталось только призрачное эхо культурных влияний. Ради дополнительной информации обратитесь к единственной замечательной книге Мари Сабон «Сафнатское наследие». См. также: БЕДЛАМСКИЕ СКИТАЛЬЦЫ; САБОН, МАРИ; «ФРЭНКРАЙТ и ЛЬЮДЕН».

СВИРЕП, МАКСВЕЛ. — Автор романов «Полночь для Манфроя», «Трудный случай Сраха», «Возвращение Манфроя», «Срах наносит ответный удар», «Манфрой Возрожденный», «Срах Возрожденный», «Триумф Сраха», «Наследие Манфроя», «Мир Сраха», «Сын Манфроя», «Последний рубеж Сраха», «Мир без Сраха», «Наследие Сраха», «Сын Манфроя II», «Срах и Манфрой: утерянные мемуары» и, посмертно, «Конец наследия Сраха и Манфроя». См. также: БЕНДЕР, ВОСС; МАНФРОЙ; «ПОЛНОЧЬ ДЛЯ МАНФРОЯ»; СРАХ.

СВЯТОЙ ВОЛЬФРАМ-ВОЛОКИТА. — Живой святой, которого вышвырнули из Ордена Семяизвержения за то, что слишком регулярно мылся. См. также: ЖИВЫЕ СВЯТЫЕ.

СВЯЩЕННЫЙ КРАСНЫЙ ЦВЕТОЧЕК. — Одна из двух центральных идей в основе безымянной веры, основанной воинствующим философом Ричардом Питерсоном, вторая — уничтожение «Страттонистских цветов двухкамерного мозга». Питерсон рассказывал историю про священный красный цветочек, что растет у дороги на большинстве своих собраний, торжественных и прочих. Взятая из третьего тома его «Додекахедрона» («Книга Лепестка», главы 3-411 включительно), опубликованного в частном порядке «Священным братством Красной Тычинки», эта легенда обычно непонятна без специального теологического образования. См. также: ПИТЕРСОН, РИЧАРД; СТРАТТОНИЗМ.

СЕМЯИЗВЕРЖЕНИЯ, ОРДЕН. — Самый приятный и тем не менее самый социально неприемлемый изо всех орденов. См. также: ЖИВЫЕ СВЯТЫЕ.

СЕРЫЕ ПЛЕМЕНА. — Преемники аан на Южных островах. Неумолимые, образованные и варварские одновременно. С равным трепетом разрезают страницы книги и вспарывают животы врагам. Их попыткам закрепиться на континенте положил конец эрцгерцог Молида, испытывавший трепет, только вспарывая животы, и потому с большим пылом отдававшийся этому занятию. См. также: ААНДАЛИ, ОСТРОВ; КАНЮК, МОРСКОЙ; МОЛИДА, ЭРЦГЕРЦОГ.

СИГНАЛ, КЭДИМОН. — Исключительно любопытный религиозный деятель, сочетавший в своих поступках элементы вульгарного преступления с крайним почитанием духовной жизни. Он обучал самых успешных миссионеров, которые только покидали стены Морроуской духовной академии, и десять лет провел, учась у монахов Замилона. Знаменит своими пылкими лекциями о Живых святых и мучениках. См. также: ЗАМИЛОН; МОРРОУСКАЯ ДУХОВНАЯ АКАДЕМИЯ.

СИМПКИН, УИЛЬЯМ. — Глава запутанной системы централизованных психиатрических учреждений Амбры и старший психиатрический дознаватель по текущим делам. Попутно писал художественные произведения и опубликовал несколько томов сочинений про управляемое мышью злое королевство. По сути, бессердечная каналья. См. также: БЕДЛАМСКИЕ СКИТАЛЬЦЫ.

СИРИН. — Писатель и редактор, родившийся вблизи прославленного Замилона. Известен в основном своими художественными произведениями, предположительно описывающими различные аспекты истории Амбры. Отрывок из мемуаров Дженис Шрик более полно характеризует эту личность.

«Когда я поступила на работу в „Хоэгботтон и Сыновья“, слава Сирина как писателя только-только начала распространяться. Как мифическое животное, по названию которого он взял себе псевдоним, его личность обладала столь же общими и тем не менее универсальными свойствами, что фактически не поддается описанию. Высокий или низкий? С кожей темной или светлой? С глазами зелеными или карими? И никакие наброски его внешности не передали бы бремени его личности (ведь он был переменчивым, озорным, всезнающим, так что невольно думалось, а вдруг он создал всех нас, а не только персонажа X, который раз за разом появляется в его произведениях). В редактирование других авторов Сирин привнес те же качества, которые можно найти в его сочинениях: он мог сымитировать любой стиль, будьте высокий или низкий, серьезный или комический, подражательный или оригинальный. Иногда казалось, сам город вышел из-под его пера — или, во всяком случае, благодаря его произведениям жители видели свой город в ином свете. Он был слишком высокого о себе мнения, но это высокомерие становилось переносимым из-за глубины его таланта, сравниться с которым могла только его дерзновенность. Однажды он в лицо оскорбил Предстоятельство в день церковного праздника. В начале своей карьеры он опубликовал всевозможные памфлеты и брошюры, выдавая литературные произведения за документальные, и наоборот. И его переполняло абсурдное ликование, когда читатель не мог найти разницу между ними. Самым известным его розыгрышем было эссе, озаглавленное „Ранняя история Амбры“, результатом которого стало его поступление на работу в „Хоэгботтон и Сыновья“ и которое со временем привело к тому, что „Хоэгботтон“ заказал брошюру по ранней истории города моему брату Дункану. Брат написал свою версию, учитывая замечания Сирина и памятуя об оригинальном тексте. Короче говоря, от Сирина вполне можно было ожидать, что в своих эссе он подделает роман или засушит литературную виньетку под скучную монографию. Еще он был скрупулезным переписчиком и бесконечными поправками (если бы Сирин только о том знал!) едва не довел до умопомешательства Дункана.

Кабинет Сирина, когда он возглавлял издательский отдел „Хоэгботтона и Сыновей“, являл собой гавань культуры в сердце тупого орудия алчности и менялся в зависимости от времени года. Зимой и ранней весной стол Сирина был погребен под контрактами, рукописями, заявками, записями об авансах и гонорарах и справочниками — для подготовки к изданию произведений в текущем году. По мере того, как шел год, эти горы исчезали со стола, пока к осени не оставалось ничего, кроме законченных книг, а место бумажных кип занимали журналы и газеты, чреватые мрачными и ликующими рецензиями на его детища. С зимой его стол снова скрывался под грузом обещанного и многообещающего. Вне зависимости от времени года в его кабинете витал чудеснейший запах, запах пергаментных страниц, чернил и только-только сошедших с печатного станка книг.

Одной из наиболее отличительных черт кабинета Сирина, помимо невероятных гор и залежей на его плодородном столе и извечного аромата сигар и ванили, было множество стеклянных трубок, изготовленных для него одним стеклодувом, беженцем из Морроу. Стеклянные трубки теснились и высились на столике у овального окна, выходившего на бульвар Олбамут. В каждом крохотном вырезанном в стекле углублении обитала гусеница, куколка или уже вылупившаяся бабочка.

Сколько раз, когда его секретарь проводила меня к нему, я видела, как он возится со своими питомцами, но лучше всего я помню, как Сирин стоял, оплакивая мертвую бабочку. Он только что вернулся из вынужденного отпуска на Южные острова, вызванного его участием в Гражданской рыбной кампании. В своем отглаженном сером костюме и бордовых ботинках он выглядел загорелым и отдохнувшим, но с этой элегантностью дисгармонировал кричащий пестрый галстук, который постыдился бы носить даже клоун: галстуки были единственным пороком Сирина. За годы его волосы понемногу отступали ото лба, все больше открывая узкое и умное лицо. Я была знакома с ним много лет и тем не менее совсем его не знала.

Услышав мои шаги, Сирин резко обернулся, за очками в серебряной оправе взгляд ярких глаз казался рассеянным. Он пригвоздил меня своим знаменитым взглядом, способным видеть сквозь стены и заставить говорить даже самых упрямых труффидианских монахов. Через три недели эта элегантная личность предаст „ХиС“ ради должности в „ФиЛ“. Через полгода он вновь пройдет по улицам Амбры, как будто этого предательства не случилось вовсе.

— Только посмотрите, — сказал он, — моего любимого сапфирового капана колонизировали серошапки. — Его простертые, испачканные спорами микофитов руки, в которых лежал смятый трупик обожаемой бабочки, казалось, принадлежали пианисту, а не редактору.

Мы встретились на полпути между дверью и его драгоценными стеклянными дворцами. Я долго смотрела на существо в его руках. Верно: мертвая бабочка была полностью покрыта изумруд-но-зелеными микофитами. На расправленных крыльях выросли тысячи микофитных колонистов с красными утолщениями на концах, которые напоминали нагромождение антенн. Бабочка походила на замысловатую, усеянную драгоценностями заводную игрушку. Она была красивее, чем когда-либо при жизни, — не просто бабочка, задыхающаяся от микофитов, но совершенно иное, новое создание. Даже текстура экзоскелета как будто изменилась, стала более податливой. Я глядела на нее со внезапным страхом, которому не могла подыскать ни причины, ни имени. Она как будто свидетельствовала о процессе, который начал поглощать моего брата в его изучении серошапок.

— Ужасная, бессмысленная утрата, — продолжал Сирин. — Позор мэнзинкертского размаха.

— Да, — ответила я, — позор, — но не могла бы сказать, имел ли он в виду бабочку или нечто иное, неуловимое и более опасное».