Наступление продолжается

Несколько минут Никита и Ольга шли молча. Тишину нарушал только влажный хруст свежевыпавшего снега под ногами. Никита чувствовал сейчас какую-то нарочитую сдержанность Ольги, поэтому и разговор не вязался.

«Умаялась, наверное, — решил про себя Никита и с сочувствием посмотрел на нее. — Достается девушке не меньше, чем любому солдату».

Хотелось сказать Ольге что-нибудь теплое, дружеское, но слов таких не находилось, и он шагал молча, слушая, как мягко поскрипывает под ногами легкий, только что припавший к земле снежок.

Так они дошли до двора, где размещался медпункт, и остановились у полураскрытой, свороченной набок калитки. Слышно было, как за плетнем в темноте хрупают овес, пофыркивают лошади. Ольга остановилась в скошенной раме калитки и повернулась к Никите. Ее лицо в ночной полутьме казалось по-особенному светлым. Даже в этой полутьме Никита приметил в ее глазах влажный блеск. Но, может быть, ему это просто показалось?

Он понял, что Ольге сейчас очень грустно, и догадался о причине этой грусти. Невольно поддаваясь нахлынувшему чувству жалости и нежности, он осторожно взял ее руку:

— Сегодня вы не такая, как всегда.

— Да? — спросила Ольга, и в ее голосе Никита уловил робкую, неуверенную радость.

Но он ничего не ответил ей. Выпустил ее руку.

Губы Ольги шевельнулись: она хотела что-то сказать, но не сказала.

— До свидания! — как-то торопливо произнесла она, отвернулась и быстро шагнула за калитку.

Никита постоял, глядя ей вслед, и в раздумье зашагал по заснеженной дороге.

Он все еще видел глаза Ольги, словно спрашивающие о чем-то таком, на что он должен ответить. Но что он мог ответить ей? Вспомнилось: вот в такую же метельную ночь они с Наташей возвращались из колхозного клуба. Они никак не могли дойти до ее калитки: уже в который раз подходили к ее дому, возвращались и вновь брели по улице. Они шли молча. Но и в молчании хорошо понимали друг друга. Прощаясь, они вот так же стояли у калитки. Только та калитка была не плетеная, свороченная набок, а высокая, тесовая, с причудливой резьбой, как обычно в Сибири… «Эх, на секунду бы сейчас туда».

Никита даже зажмурился, представив, что он вдруг очутился в родном селе, около милой сердцу калитки Наташиного дома… Между ним и Наташей лежат тысячи километров. Три года они не видят друг друга. И никто не знает, как долго еще быть им в разлуке…

Никита потянулся рукой к груди, где в кармане гимнастерки хранилось уже потертое, измятое письмо, полученное две недели назад. Ему очень-очень хотелось сейчас перечитать это письмо. Но едва ли нужно было доставать его из кармана. Содержание письма он знал наизусть: прочитано оно, как и все письма Наташи, уже много раз…

Зина, уже успевшая заснуть, не слышала, как вернулась Ольга и легла рядом. Но вскоре Зина проснулась от странного звука. Не раскрывая глаз, она прислушалась: звук повторился. Зина поняла, что подруга плачет.

— Ты чего? — тревожным шепотом спросила Зина. Но Ольга промолчала. Зина послушала еще и сказала густым, со сна хриплым голосом:

— Ну, конечно, дурешка! Все понимаю. Влюбилась. А у него — невеста нареченная. Сообразила бы!

И тут же Зина укорила себя: «Да разве это по соображению получается? — И сразу у нее мелькнула лукавая мысль: — А впрочем, невеста еще не жена. Можно и отбить… Уж я бы не отступилась, как Ольга».

— Олечка! — позвала она подругу. Но та еще глубже уткнулась в подушку.

«Нет, Ольга не такая!» — подумала Зина и повернулась к подруге.

— Ну, нечего, нечего хныкать без толку! Да, может, тебе все это только показалось? Это бывает, Олечка: хочешь счастья и думаешь — вот это оно и есть. А оно, может, совсем в другом окажется, — шептала она, поглаживая подругу по голове. Зине очень хотелось успокоить Ольгу, но она понимала: сейчас утешать ее или советовать ей что-нибудь бесполезно. Вздохнув про себя, Зина натянула на голову полушубок и попыталась уснуть. Но сон не шел ей в голову. Она думала о Борисе Яковенко. Как бы она была счастлива, если бы он оставался всегда верен ей так же, как Никита Белых своей невесте! И наверное, Никита никогда бы не обидел свою невесту, как обидел Зину Борис в последнем разговоре. А не виновата ли она сама? Ведь можно было поговорить поспокойнее, поласковее… Зина сердилась на свой резкий характер. Но что поделаешь, если он у нее такой? Впрочем, у Бориса не лучше. Но все же имеет она право быть требовательной к Борису!.. Где он сейчас? Ведь он наверняка был в бою… Ничего-то она не знает о нем, кроме того, что написано в его записке… И ей даже самой захотелось поплакать немножко, вместе с Ольгой.

А Ольга, будто отгадав мысли подруги, сквозь утихающее всхлипывание сообщила:

— В бою его видели… твоего Бориса!

Зина встрепенулась и затормошила Ольгу:

— Ну, Оленька, где… милая!.. Скажи!.. Правда это?..

Вызванный в штаб полка Филимоненко устроился в кухоньке жарко натопленной хаты, которая была отведена для Бересова.

Из штадива должен был приехать офицер разведки. К его прибытию из груды документов, собранных трофейной командой на поле, нужно было отобрать все, что представляло интерес. Переводчика в полку не было, и поэтому эта работа была поручена Филимоненко.

Доцент, скинув ватник, сидел на полу, поджав под себя ноги, обвернутые толстыми зимними обмотками, и сосредоточенно копался в бумажных грудах. Его пальцы перебирали глянцевитые папки из канцелярий уже не существующих полков и батальонов, личные документы, обладатели которых сейчас уже не нуждались ни в каких документах.

Рядом с Филимоненко пристроился на корточках адъютант. Рассматривая яркие картинки в немецком иллюстрированном журнале, лейтенант с упорством юности пытался постичь немецкий язык. За неимением на фронте других пособий, он пользовался найденными немецкими журналами, иллюстрации которых в какой-то мере заменяли ему отсутствующий словарь: картинка помогала разобрать написанное под ней. Несмотря на то что немцы еще были на Украине, лейтенант уже всерьез задумывался над тем, что после войны ему обязательно придется быть если не комендантом, то уж, во всяком случае, адъютантом при коменданте в каком-нибудь немецком городе. Значит, немецкий язык надо изучать заранее…

Адъютант разглядывал на страницах журнала идиллические пейзажи, умилительных младенцев, улыбающихся красавиц.

— Вроде совсем как люди! — удивлялся он. — А такое по всему свету натворили!

Из соседней комнаты вышел Бересов.

— Ого, академик? — улыбнулся он, увидев Филимоненко. — Ну, нашли что-нибудь интересное?

— Нашел, товарищ подполковник, — Филимоненко взял в руки потрепанную клеенчатую книжечку.

Бересов присел на скамейку:

— Читайте!

Филимоненко раскрыл книжечку на странице, которую он заложил найденной среди бумаг шелковой лентой с колючей готической надписью и изображениями каких-то святых. Бересов с любопытством взял ленточку и повертел ее перед глазами.

— Это что за штучка?

— Молитва от военной опасности. Да и дневничок любопытный, с политическими прогнозами, так сказать. — Филимоненко нагнулся к книжечке и стал читать вслух: — «4 февраля 1944 года, Украина. Фюрер приказал держаться, но мы продолжаем отступать. Русские прорываются всюду. Говорят, что мы окружены. Но может быть, это только слухи. Не дай бог, чтобы произошло опять то, что было год назад, в степи между Доном и Волгой. С тех пор многие убеждены, что мы пятимся к пропасти, что на Западе нас ждет окончательный удар. Многие боятся второго фронта. Но может быть, в нем — наше спасение. Разве в 1918 году не боролись мы, европейцы, против нашего общего врага — красной опасности? И разве армии, которые были посланы кайзером, шли не туда же, куда затем шли и армии, посланные Черчиллем? Вполне вероятно, что наши сегодняшние враги за Ла-Маншем станут нашими завтрашними союзниками. Ведь в конечном счете цивилизованный мир не потерпит большевизма и создаст барьер против него. Мы — основа этого барьера и должны держаться до последнего. Эту мысль я внушаю всем моим солдатам, и горе тому, кто посмеет думать иначе. Вчера я лично расстрелял двух, побежавших от русских танков. Второй роты почти не существует. За последние шесть дней мы оставили четыре населенных пункта. Скоро мы вынуждены будем ночевать в снежной пустыне. Это ужасные дни…»