Наступление продолжается

Цибули в медпункте не оказалось: он куда-то вышел. Старик санитар, хитро улыбаясь, сказал Зине:

— Придется вам поплясать. Вот письмо. Какой-то ездовой передал.

Он извлек из кисета смятый бумажный треугольник и протянул его девушке.

Зина даже вскрикнула от радости. Она скорее почувствовала, чем увидела, что письмо от Бориса. Быстро взяв письмо, она развернула его и, нагнувшись к коптилке, стоявшей на столе, торопливо прочла:

«Зина! Извини, что погорячился. На медсанбат мне не пиши: я оттуда ушел. Только что вызвали к комдиву. Он, кажется, звонил Б. насчет меня. Обратно пока не иду. Сейчас получил назначение — временное, только на этот бой. Надеюсь, что обо мне теперь плохого не скажут. Жди меня.

Счастливая, с радостно бьющимся сердцем, Зина начала читать снова. Эта маленькая, торопливо набросанная записка для нее была полна глубокого и чудесного смысла.

Вернувшись с переднего края, Бересов отправился на свой НП, откуда теперь он уже не уйдет в течение всего боя.

— Ого, сколько гостей собралось! — сказал он, войдя в землянку.

Землянка, в которой обычно находились только два-три полковых связиста, теперь была полным-полна. «Гости» — представители подразделений, выделенных для поддержки полка в наступлении, собрались еще с ночи. Были здесь и давний знакомый Бересова смуглый, густобровый капитан из артиллерийского дивизиона, пришедший со своим телефонистом, и офицер в синем комбинезоне из танкового полка, и еще представители каких-то взаимодействующих с полком частей. В углу, у входа, сидел, опершись на коробку походной радиостанции, совсем молоденький лейтенант из подразделения гвардейских минометов. Его полевые погоны с ярко блестевшими скрещенными пушками топырились, как крылышки, на узких, совсем мальчишеских плечах, а лицо с большими ясными глазами и щеками, лишенными каких-либо признаков растительности, было таким отрочески чистым, что Бересов, глядя на этого посланца «бога войны», подумал: «Ангелок». Но когда лейтенант повернулся, Бересов увидел у него возле уха широкий темный рубец — след старой раны. «Ангелок» был взрослее, чем казался с первого взгляда. Он поднялся со своего места и представился командиру полка. Вслед за ним назвались и остальные офицеры. Пожимая им руки, Бересов говорил:

— Вот это сила! Колхоз-гигант! Поработаем, поработаем!..

За каждым из этих офицеров Бересов отчетливо видел могучие стволы тяжелых батарей, громады танков, вздыбленные к небу ребристые рамы реактивных установок — всю ту мощную силу, которую заботливая рука Родины дала своим воинам. Дело было теперь, только за тем, чтобы умело применить эту силу для разгрома врага.

Глаза 5

КОМАРОВКА

Сзади, откуда-то из-за темной стены леса, возник глухой нарастающий рев. Он сменился быстрым, приближающимся шуршанием, и высоко в небе, в серой утренней дымке, мелькнули летучие молнии. На вражеской стороне встали и опали гигантские огненные фонтаны.

— «Катюша» сыпанула! — оживился Снегирев, выглянув из окопа. — Скоро и мы двинем!..

Гастев взволнованно оправил пояс, увешанный тяжелыми автоматными дисками и гранатами.

Над головами все чаще и чаще с тугим шипением проносились снаряды.

— Приготовиться! — услыхали Гастев и Снегирев голос сержанта Панкова.

Справа и слева отделение подымалось в атаку.

— Давай, Петя! — махнул рукой Григорий Михайлович.

Они выбрались из окопа. Пули секли воздух над их головами. Пригибаясь к земле, они двинулись вперед по изрытому воронками полю.

Уже было совсем светло, когда Снегирев и Гастев вместе со своим отделением продвинулись близко к крайним огородам Комаровки.

Противник яростно отстреливался. Перед Снегиревым и Гастевым, обдавая их колючими брызгами, уже несколько раз взвихривалась мерзлая земля, взрытая пулями немецкого пулемета. Гастев лежал, нагребя перед собой рукавицей горку снега. Непрочна эта защита, но на душе все же поспокойнее.

— Петя! — крикнул Снегирев. — Вскакивай враз и — вперед!.. А то, видишь, накрывать начинает…

— Есть! — Гастев весь как-то подобрался, поудобнее перехватил рукой автомат…

Артиллерийская подготовка уже закончилась. Теперь среди пулеметной и ружейной пальбы звучали лишь отдельные гулкие голоса пушек, стрелявших по еще не пораженным целям, да торопливо и звонко били по переднему краю врага неугомонные минометы.

«Хороший огонек дают!» — радовался Гурьев, наблюдая со своего НП, как вспухают впереди, плывут и тают в морозном воздухе черные, белые и коричневые дымы разрывов.

Батальоны шли вперед.

Давно знакомое, но так и не ставшее привычным чувство боевого волнения, охватившее Алешина при первых звуках артиллерийской подготовки, овладевало им все больше и больше. У него немного кружилась голова.

«Командир должен быть сзади боевых порядков своего подразделения, чтобы видеть их и иметь возможность управлять ими», — это Алешин знал твердо. Так его учили.

Но сейчас, когда солдаты роты поднялись и пошли на сближение с противником, Алешина так и подмывало подняться самому и бежать вместе с бойцами туда, вперед, к чуть сереющим вдалеке на краю поля крышам комаровских хат.

Алешин знал, как трудно бывает в начале атаки оторвать свое тело от земли, как трудно сделать первый шаг под вражеским огнем. Однако более трудным сейчас ему казалось оставаться на месте и ждать, пока все его бойцы покинут свои окопы и пойдут вперед. Но он командир и обязан управлять всеми этими солдатами, устремившимися на врага. Ни в коем случае нельзя терять из виду своих бойцов. Этому учил его Скорняков… Но едва взводы развернулись в цепь, Алешин выскочил из узкой щели, служившей ему командным пунктом, крикнул телефонисту, сидевшему рядом:

— Подтягивайтесь за мной! — и побежал вслед за бойцами.

Рота продвигалась дружно и пока что без больших потерь. Изредка в цепи падал раненый. Возле него сразу же появлялась девушка в шинели, с зеленой сумкой на боку: Ольга шла в боевой цепи своей роты.

Алешину казалось, что и дальше, до самой Комаровки, все пойдет хорошо, нужно только быстро и дружно двигаться вперед.

Сам он бежал чуть позади своих солдат. Многие из них слышали его звонкий, почти мальчишеский голос, выкрикивавший команды. Обернувшись на секунду, солдаты могли видеть легкую фигуру младшего лейтенанта в зеленом ватнике, с планшеткой на боку и с автоматом в руках. И оттого, что солдаты знали: их молодой командир не отстает от них, он с ними, он направляет их, они бежали в атаку бодрее, увереннее.

Наши стрелковые цепи дошли уже почти до самой Комаровки, но вынуждены были залечь под губительным огнем врага. Несколько раз пехотинцы пытались вновь подняться в атаку, но их прижимал к земле сильный огонь неприятельских пулеметов. Вскоре положение осложнилось еще более. Перед первым батальоном вышли, покачиваясь на мерзлой пахоте, немецкие танки. Вслед за ними двигались густые цепи вражеской пехоты.

Гурьев насчитал шесть машин. Полковая артиллерия встретила немецкие танки частым и метким огнем. Одна из машин уже горела. Но остальные, лавируя меж разрывами, шли.

С тревогой наблюдал Гурьев за полем боя. Он видел: солдаты его батальона лежат на голом поле. Окопаться они не успели, укрыться им негде. Вот-вот немецкие танки врежутся в боевые порядки и сомнут их…

«Эх, где же наши «коробочки»?» — высматривал Гурьев. Он знал: в распоряжении командира полка есть «тридцатьчетверки», предназначенные для поддержки пехоты. Эти танки должны были обогнать на рубеже атаки свою пехоту и, давя огневые точки врага, ворваться вместе с ней в село.

Гурьев кусал губы от досады, ругая про себя замешкавшихся, как он думал, танкистов. Он не знал, конечно, того, что видел в эту минуту со своего наблюдательного пункта командир полка: на левом фланге, на дороге, ведущей из Комаровки на юг, показалась плотная колонна «тигров», «фердинандов» и «пантер»…