Страница 8 из 66
– А как мне хотелось запеть в ту ночь, когда умер Франко. Но у нас осторожность была в крови. Это было сильнее нас. Мы отважно держались в трудном положении, под полицейскими дулами, под пытками, на суде и в тюрьме. Но в ту ночь мы ощутили, что страх сидит у нас так же глубоко внутри, как и радость. Мы боялись, что смерть Франко развяжет подозрительность и ненависть правых, и они пойдут убивать всех подряд – а как же иначе, ведь Он умер, Он умер, почему умер Он, а не эти красные, которые донимали его столько лет?
– Да, в глубине души мы думали так.
– Нет, ничего подобного мы не думали.
– Пусть не думали, но знали. И пили-заливались шампанским. Если я когда-нибудь помру от цирроза печени, то причину надо искать в тех последних днях диктатуры. От тромбофлебита, приключившегося в семьдесят четвертом году, до последнего решительного момента, имевшего место двадцатого ноября семьдесят пятого, по бутылке за каждую сводку о здоровье, и так больше года. А потом, когда увидел, какие толпы одноклеточных, которым поплакать – одно удовольствие, прошли перед катафалком, понял, что далеко не все разделяют мою радость, и начал опасаться за будущее. Какое будущее ждет эту страну, где столько некрофилов тоскуют по франкизму?
– В тот день на этой улице установилась особая телепатическая связь. Придет время, изобретут прибор для измерения невысказанной симпатии, симпатии молчаливой или скрытой. Что ты молчишь? Эй, Жоан, помнишь те дни? Вот тут, на Рамблас?
– Помню. У меня на этот счет своя теория.
– Обожаю теории.
– Я думаю, мы ходили по Рамблас из конца в конец, а сами надеялись, что кто-нибудь поймет и научит нас: как быть дальше; я, конечно, не литератор, как Вентура, но я бы сказал, что все мы к тому времени уже обзавелись пороком обитателей таинственного острова и ждали, что капитан Немо отвалит нам еще подарочек.
– Черт подери, Жоан, а я и не подозревал у тебя чувства юмора. Окончил специальные курсы? «Юмор и беседы высокопоставленных лиц».
– Шуберт!..
– Как стать блестящим и не потерять клиентуры.
– Шуберт!..
А женщины говорили о том, как мало они в последнее время гуляют по Рамблас, мы-то вообще живем тут рядом, но теперь из-за Вентуры почти не выходим из дому по вечерам. Вентура улыбнулся, услышав упоминание о том другом Вентуре, с которым он себя не отождествлял; он слушал разговоры женщин с тем же вниманием, что и пространные рассуждения Жоана, обещавшего жаркую осень. Инфляции все-таки сдержать не удалось, и дефицит растет день ото дня. Шуберт с Делапьером шли впереди и, время от времени оборачиваясь, сулили скорый рай начинавшим уставать спутникам.
– Что вы еле тащитесь? Быстрее пойдете – скорее придем.
– Что с ним сегодня творится?
– Мечтает вернуться к истокам.
Жоан обращался с Вентурой по-особенному, с печальной серьезностью, как обращаются с умирающими.
– Погляди на них. Не собираются взрослеть.
– Ты о Шуберте? Нет, он вырос. Просто обладает завидной приспособляемостью, нигде не пропадет. Поразительная живучесть. Делапьер – другое дело. Хрупкость защищает его прочнее брони. Никто и никогда не посмеет ударить Делапьера.
– Знаешь, в жизни рано или поздно наступает момент, когда приходится выбирать – выигрывать или проигрывать. Я понимаю, мы не американцы, мы не делим всех людей на прирожденных победителей и побежденных, однако в этой теории что-то есть. Как ты считаешь?
– На попытки выиграть уходит гораздо больше времени, чем на то, чтобы научиться достойно проигрывать.
– Фраза великолепная, однако не думаю, что ты говоришь всерьез. По сути, многие годы мы прятались – заслонялись коллективизмом, мы побеждали и терпели поражение коллективно, а в жизни все не так. Годы учат, что это не так.
– Мы все – проигравшие. Почему ты с нами?
– Я говорил вообще. А вы – мои друзья.
– И впереди нас ждет «Касба». Ты помнишь «Касбу»?
– Помню. Только я не идеализирую прошлого. По правде говоря, это местечко и тогда представлялось мне довольно мерзким.
– Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?
– Что ты сказал?
– Так просто, не обращай внимания.
Шуберт с Делапьером неслись вниз по Рамблас под руку, и незаметно было, что кто-то хромал; неожиданно они свернули направо, перебежали проезжую часть и остановились перед конными скульптурами Гаргальо[15] у входа во дворец вице-королевы.
– Идите сюда, поглядите на символ Каталонии посреди современной Испании!
Они походили на двух актеров, игравших сцену для публики, которая скопилась на краю тротуара, на другой стороне улицы.
– Обратите внимание на пропорции! Худосочные всадники на худосочных лошаденках. Такое впечатление, будто скупцы недодали Гаргальо бронзы.
– Ну-ну, давайте. Вы похожи на двух хулиганов.
– Мы с мужем рыбу покупаем всегда на Рыбном рынке…
– Очень дорогую рыбу. Лангустов.
Делапьер заверещал в тон Шуберту, повисшему у него на руке, и, виляя бедрами, оба направились ко входу на Рыбный рынок.
– Но ведь он уже закрыт!
Довод Ирене никого не остановил, и, осторожно перейдя проезжую часть, все двинулись следом за шутовской парочкой. А те продолжали щебетать тоненькими голосами.
– Мне сказали, здесь продается бычье мясо.
– Бычье мясо! А какой вкусный суп из бычьих…
– Хвостов, Паскуала, хвостов, ты хочешь сказать!
– Послушай, что они затеяли?
Вентура жестом успокоил недоуменный взгляд Луисы.
– Пускай, они возбуждены.
– С чего это? Вылазка решительно не удалась.
– Она только начинается. Как бы все ни обернулось, нашей встрече со славным Тони Фисасом никто не помешает.
– Вся эта заваруха ради меня одной?
– Ради обоих.
Глаза Луисы вызывающе блеснули, а у Вентуры устало замер пульс, Шуберт с Делапьером никак не могли решиться перелезть через заслон, преграждавший вход в темное нутро рынка.
– Если собираетесь стоять так всю ночь, я ухожу.
– Паскуала, Ирене ревнует и собирается нас покинуть.
На этот раз Делапьер не подхватил игру Шуберта, он вновь обрел снисходительную улыбку и манеры романтического кавалера и, заключив Ирене в объятия, перевел ее через улицу и вывел на середину бульвара. А незадачливый Шуберт оправдывался перед Жоаном и Мерсе:
– У вас такой постный вид, как у нотариусов на пасхальной процессии. Не пойму, чем я обидел Ирене?
– Тем, что ты ее муж.
– Какой из меня муж! С мужем ей не повезло, зато у нее есть работа.
Они молча пошли меж закрытых на ночь цветочных киосков, навстречу потоку, выливавшемуся из дверей театра «Лисео». «Спектакль в «Лисео» вы уже пропустили», – начал было Шуберт, но лица у всех были такие непроницаемые, что желания продолжить у него не возникло. В толпе иногда мелькал парадный смокинг образца прошлого века, но преобладали все-таки костюмы, которые надевали по случаю rigor mortis,[16] крещения и венчания, похорон или поисков работы, а сам настрой был таким, какой царит в племени после свершения ритуального обряда; на память почему-то приходили представления, которые разыгрывает провинциальная труппа: повадки и ужимки актеров никак не согласуются с отчаянием Саломеи, бросающейся к голове Иоанна Крестителя, в то время как Иродиада охорашивается, а Ирод прислушивается к вещему урчанию в собственном животе. В толпе этих музыкальных археологов, этих любителей оперных окаменелостей встречались и отпетые полуночники всех мастей, и недужные, бежавшие от ночных кошмаров, и бедняги ненормальные, и ненормально бедные, живущие за чужой счет в этом городе, который все больше и больше захлестывает прогресс и который покидает человек. Забавно было глядеть на яркий праздник, выплескивавшийся из дверей «Лисео»: как разъезжались предпоследние официальные автомобили и как серьезно, разинув рот, глазели зеваки на это в высшей степени культурное зрелище.
– В первые недели переходного периода[17] леваки приходили сюда и бросали в толпу помидоры и яйца. Они полагали, что подлинная демократия против оперы.
15
Гаргальо-и-Каталон, Пабло (1881–1934) – испанский скульптор, все творчество которого проникнуто стремлением отойти от традиционных норм; начинал как кубист.
16
Здесь: смерти (лат.).
17
Переходным периодом в Испании называют годы после смерти Франко, когда были демонтированы прежние политические структуры, а взамен них созданы буржуазно-демократические.