Немезида

— Да, разумеется.

— Как я уже говорил, случается, что им необходим мой совет. В данном случае министерство обратилось ко мне на основании полученного им рапорта. Я встретился с руководителем соответствующего заведения, то есть, называя вещи своими именами, директором тюрьмы. Оказалось, что это мой старый, хотя и не очень близкий друг. Он рассказал мне, что его мучают сомнения в отношении одного из заключенных. Речь шла о совсем молодом человеке. Вернее, он был совсем молодым, почти подростком, когда несколько лет назад попал в тюрьму. Тогда ею заведовал кто-то другой, но сейчас директором стал мой знакомый, и этот заключенный вызвал в нем чувство какого-то беспокойства. Не то, чтобы мой знакомый сам был врачом или психологом, но в обращении с преступниками и заключенными опыт у него огромный. Надо сказать, что поведение того парня было с самого детства, коротко говоря, совершенно невозможным. Бездельник, хулиган, безответственная, развращенная личность, подонок — можете выбирать выражения по своему вкусу. Как ни называть, но преступные наклонности у этого парня, несомненно, были. Хулиганские драки, кража, участие в мошеннической афере крупного масштаба. В общем, от такого сына мог бы прийти в отчаяние любой отец.

— Понимаю, — сказала мисс Марпл.

— Что вы понимаете?

— То, что вы говорите о сыне мистера Рейфила.

— Вы угадали. Я говорю о сыне мистера Рейфила. Что вы о нем знаете?

— Ничего. Слышала только — и то вчера — что у Рейфила был сын с, мягко выражаясь, неподходящими наклонностями. Знаю, что у него еще раньше была судимость — и это почти все. Он был единственным сыном Рейфила?

— Да. Были, правда, еще две дочери. Одна умерла четырнадцати лет, а другая счастливо вышла замуж, но детей не имеет.

— Это должно было сильно огорчать мистера Рейфила.

— Возможно. Он рано потерял жену и, мне кажется, очень горевал по ней, хотя и старался не показывать виду. Насколько он любил детей, я не знаю. Конечно, он заботился и делал для них все, от него зависящее, но, что касается чувств, судить трудно. Он был не из тех людей, в мысли которых легко проникнуть. Мне кажется, вся его жизнь и все его интересы были связаны с его финансовой деятельностью. Как и всякий крупный делец, он получал удовольствие не столько от самих денег, сколько от процесса их приумножения, от тех уловок и тонкостей, которые при этом необходимы. Ему надо было не просто заработать, а сделать деньги самым хитроумным, самым фантастическим образом. Он любил это, наслаждался этим и мало думал о чем-либо другом… Для сына он делал, насколько я могу судить, все, что было возможно. Когда возникала необходимость, спасал его от неприятностей в школе, нанял лучших адвокатов, чтобы по возможности добиться оправдательного приговора… Однако, в конце концов, как и можно было ожидать, последовал окончательный удар. Юноша был обвинен в тяжком преступлении и после того, как вина его была доказана, приговорен к тюремному заключению. Несколько позже к первоначальному обвинению добавилось еще одно — не менее тяжкое.

— Он убил девушку, — сказала мисс Марпл. — Так ведь? Об этом я слышала.

— Да. Прошло немало времени, пока труп ее был найден. Она была задушена, а лицо было, чтобы затруднить опознание, изуродовано ударами камня.

— Некрасивая история, — заметила приличествующим воспитанной пожилой даме голосом мисс Марпл.

Уонстед несколько секунд испытующе смотрел на нее.

— Вот как?

— А что еще? Я не люблю и никогда не любила подобные истории. Не ждите от меня сочувствия. Я не собираюсь жалеть этого молодого человека, ссылаться на трудное детство и дурное общество, в которое он попал, плакать, что никто не любил юного убийцу. Мерзавцам, совершающим гнусные преступления, я не сочувствую.

— Рад это слышать. Вы не представляете, как часто мне приходится сталкиваться с жалостливыми людьми, готовыми оправдать любое преступление ссылками на что-то, случившееся и в далеком прошлом. Если бы они знали, скольким людям удается с честью выдержать все испытания, несмотря на тысячи трудностей, на дурное общество и все такое прочее, они, может быть, судили бы по-иному. Сожаления заслуживают — о, да, тут я согласен — люди с ущербной наследственностью или эпилептики, одним словом, те, кто бессилен помочь самому себе. Так вот, директор тюрьмы, человек с огромным опытом, объяснил, почему он решил выяснить мнение специалиста об этом юноше. Опыт подсказывал ему, что этот парень не убийца. Не тот тип человека, не похож он был на убийц, которых директору тюрьмы достаточно пришлось перевидать. Нет, этот парень не нравился ему, он относил его к тому разряду преступников, которым никогда не удастся стать честными людьми, да и предпринять, тут, строго говоря, ничего не удалось бы, но, тем не менее, сказал директор, он с каждым днем был все больше уверен, что произошла судебная ошибка. Он не верил, что этот парень задушил девушку, оттащил ее труп в сторону и до неузнаваемости изуродовал ее лицо. Просто не мог в это поверить. Я внимательно изучал документы процесса — похоже было, что факты полностью подтверждают обвинение. Молодой человек знал девушку, незадолго до совершения преступления их часто видели вместе. Машину молодого человека видели неподалеку от места преступления, его самого опознали и так далее. Абсолютно чистое дело. А все-таки моего друга продолжало что-то мучить. Он решил услышать мнение постороннего человека: не точку зрения полиции, и без того хорошо ему известную, а мнение профессионального врача. Это по вашей части, сказал он, только по вашей. Он попросил, чтобы я взглянул на молодого человека, побеседовал с ним, если надо, то и не один раз, и высказал свою точку зрения.

— Очень любопытно, — сказала мисс Марпл. — Да, очень любопытно. Полагаю, что ваш друг, директор тюрьмы, справедливый и опытный человек — такой, к словам которого стоит прислушиваться. Надо думать, что вы выполнили его просьбу.

— Да, я очень заинтересовался этим делом. Я начал посещать пациента — для себя я называю его только так. При каждой новой встрече я старался подойти к нему с другой стороны. Я говорил с ним о возможности пересмотра дела, о том, что можно будет пригласить одного из выдающихся адвокатов, чтобы выяснить, какие шаги следует предпринять в этом отношении, и о многом другом. Иногда я вел себя, как добрый друг, иногда начинал отчаянно спорить с молодым человеком, чтобы увидеть, как он будет реагировать. Пользовался я и всевозможными тестами.

— И к какому же выводу вы пришли?

— К выводу, что мой друг, кажется, был прав. Я не верю, что Майкл Рейфил — убийца.

— А как насчет того более раннего преступления, о котором вы упоминали?

— Оно, разумеется, говорит против него. Это, несомненно, повлияло не только на присяжных, но и на самого судью. Да, оно говорит против него, однако, позже я занялся подробнее и этим вопросом. Да, речь шла о попытке изнасилования, но душить девушку он и не собирался, даже больше того, по-моему — а мне приходилось не раз иметь дело с подобными случаями — крайне маловероятно, что речь шла о настоящем изнасиловании. Вспомните, насколько в наши дни девушки стали доступнее, чем прежде. Их матери нередко цепляются за то, что случившееся было изнасилованием. У девушки, о которой идет речь, это был отнюдь не первый мужчина. Не думаю, чтобы этот случай имел такой уж большой вес как довод против Майкла Рейфила. Если бы не убийство… та, другая девушка была, несомненно, убита… но все тесты, которые я проводил, все мои наблюдения никак не согласовывались с такого рода преступлением.

— И как же вы поступили?

— Я позвонил Рейфилу и сказал, что хочу поговорить с ним по касающемуся его сына вопросу. Встретившись с ним, я рассказал о своем и моего друга мнении, подчеркнул, что у нас нет никаких доказательств, что пока нет оснований требовать пересмотра процесса, но что оба мы убеждены в совершенной судом ошибке. Я сказал, что, на мой взгляд, следовало бы провести дополнительное расследование — оно будет стоить очень дорого, но, возможно, откроет какие-то новые факты, которые можно будет представить на рассмотрение министерства внутренних дел. Такое расследование — дорогое удовольствие, но, мне кажется, для него это не будет непреодолимым препятствием. В этот момент нашего разговора я уже понимал, что говорю с тяжело больным человеком. Он и сам подтвердил это, добавив, что приговорен к смерти, что еще два года назад врачи давали ему лишь год жизни и считают, что только сила воли позволила ему протянуть вдвое дольше. Я спросил, какие чувства он испытывает к сыну.