Взрыв Секс-бомбы

Пока Елизавета готовила кофе, Поскребыш прошлась по комнатам. Они с Продюсером жили в просторной квартире дома с улучшенной планировкой — так назывались дома, которые строила для себя советская элита. Но поздняя советская элита и новые русские не дотягивались до большого стиля сталинской архитектуры. И она, и новые русские все равно будут завидовать сталинским вельможам, как завидуют американские миллионеры европейским обедневшим аристократам, которые живут в фамильных замках.

— Что ты думаешь о сценарии? — спросила Поскребыш.

— То же самое, что и ты, — ответила Елизавета.

Маршальскую дочь режиссеры приглашали редактировать, когда знали, что руководство кино будет заставлять их вносить поправки. Редактор, по должности — всегда представитель государства, получает приказ первым. Прогнется он сразу, по первому требованию, или будет отстаивать позицию режиссера, — от этого зависело многое. У редактора фильма были свои начальники — главный редактор объединения, главный редактор студии, редакторы Кинокомитета.

Маршальская дочь умела сопротивляться начальству всегда. Маршал-отец объяснил ей суть служебных отношений, когда она, закончив институт, пришла работать на студию.

— Дураки есть везде: как внизу, так и наверху. Если не согласна с приказом, выполни его, но обжалуй. Жалоб не любят как внизу, так и наверху. Всегда защищай друзей и единомышленников. Друзья — как именное оружие. Начальники приходят и уходят, а друзья остаются.

Елизавета постулаты маршала-отца восприняла буквально на первом же фильме. Режиссер возмущался, а она села рядом с монтажницей, вырезала все, что предписали вырезать, но тут же написала на главного редактора студии главному редактору Комитета по кино свое особое мнение, то есть выполнила приказ нижестоящего начальника и обжаловала этот приказ вышестоящему, охарактеризовав нижестоящего самодуром, пошляком, ничего, кроме вреда, не приносящим советскому кино.

На следующем фильме, получив замечание от главного редактора Комитета, она написала на него в Центральный Комитет партии, так как главный редактор Кинокомитета был номенклатурой ЦК партии.

И руководство к фильмам, где она была редактором, стало относиться с особым вниманием — никому не хотелось, чтобы в жалобе его назвали идиотом и вредителем. Зато режиссеры приглашали ее редактором в свои фильмы, потому что ее присутствие было гарантией, что к материалу не будут придираться по мелочам. Единого мнения о Елизавете в кино не сложилось. Одни считали ее дурой, другие — хорошо просчитывающей варианты.

Елизавета давно знала Поскребыша. Если та пригласила ее на фильм редактором, значит, от нее требовались определенные услуги. Раньше она знала, что, если режиссер приглашает ее редактировать фильм, этого режиссера и его фильм она должна защищать везде и всегда, даже если режиссер прав только отчасти и не прав во многом или если вообще не прав. Изучая историю кино, она уяснила: даже ошибка художника сегодня завтра может стать открытием в кино. Но теперь, когда все решали продюсер или инвестор, который давал деньги, Елизавета не знала, кого защищать, продюсера от режиссера или режиссера от продюсера. Она знала только то, что, если эту работу ей устроила Поскребыш, она должна внимательно выслушать ее пожелания.

— Мне интересно твое мнение о проекте, — сказала Поскребыш.

— Чего ты хочешь? — напрямик спросила Елизавета.

— Ты ведь знаешь, что я не только жена Продюсера, но и владелица Актерского агентства.

— Знаю, — подтвердила Елизавета.

— Мне бы хотелось, чтобы актеры моего Агентства получили роли в этом фильме.

— Если хочешь, значит, получат, — не отрицая, но и не утверждая, ответила Елизавета. Наверное, в этот момент Поскребыш подумала, что Елизавета не так уж и глупа.

Они помолчали, покурили, прихлебывая кофе. Первой все-таки не выдержала Елизавета и спросила:

— Кого ты толкаешь?

— Никого конкретно.

В это Елизавета не поверила.

— А кого неконкретно? — спросила она, попытавшись вспомнить, что слышала о Поскребыше в последние месяцы. И только сейчас осознала, что никогда не слышала о любовниках Поскребыша. Только о ее мужьях. В кино в последние годы что-то менялось — актрисы реже выходили замуж за актеров. Выходили замуж за модных хирургов, за крупных государственных чиновников, за деловых и крутых. Наверное, любовники тоже были из этих же кругов. Или Поскребыш стала исключением и влюбилась в молодого актера, которому собиралась протежировать? Если это так, то этот актер сейчас и вычислится.

— А неконкретно я хотела бы, чтобы главную роль получил Стас.

В сценарии были две главные роли: для Секс-символа и актера пятидесяти лет. Стас Мамин стал известным, исполняя роли тинэйджеров, и сейчас в свои двадцать пять выглядел на восемнадцать.

— Для него нет главной роли, — ответила Елизавета, но тут же поправилась: — Можно, конечно, для него и дописать роль.

— А почему он не может быть влюблен в Секс-символа? — поинтересовалась Поскребыш.

— Не может, — отрезала Елизавета, потому что он моложе ее на пятнадцать лет, а выгладит моложе на все двадцать.

— На десять, — поправила Поскребыш.

— Секс-символ и по роли, и по жизни не будет связываться со щенком.

— Она не будет, а щенки будут, — возразила Поскребыш. — Щенкам нравятся взрослые суки.

— Ты не собачница и не знаешь, что, если суку достает щенок, она так может тяпнуть, что мало не покажется.

— А кобель? — спросила Поскребыш.

— Кобель никогда не тронет ни суку, ни щенка.

— Спасибо за консультацию по собакам, — поблагодарила Поскребыш, и переменила тему разговора. — Секс-символ — по сценарию учительница, а Стас вполне мог быть ее учеником. Он закончил институт или университет, стал экономистом и работает в компании, которая досталась Секс-символу по наследству. Мальчик когда-то, вернее, совсем недавно был влюблен в учительницу математики. Он влюблен в нее и теперь помогает ей даже тогда, когда от нее почти все отвернулись. Это же трогательно. Она, конечно, сопротивляется вначале, а потом тоже влюбляется.

— Понятно, — сказала Елизавета. — Она переспит с мальчишкой и наконец разденется и покажет свои сиськи.

— Да, — согласилась Поскребыш. — Зритель с самого начала будет ждать: разденется или не разденется? Зрителей нельзя обманывать.

— Мальчик будет выглядеть почти как ее сын. Нехорошо, когда мать спит с сыном.

— Он спит с учительницей. Миллионы мальчишек хотят переспать со своими учительницами.

— Я поняла, — сказала Елизавета.

— Что ты поняла?

— Что надо поддерживать Стаса, а не этого старого мудака.

— Никого не надо поддерживать, — рассердилась Поскребыш. — Я тебя хочу убедить, что Стас — лучшая кандидатура, ради него можно и переписать эту любовную линию, потому что Стас как актер выше и Секс-символа, и ее партнера.

— А кто против Стаса? — поинтересовалась Елизавета.

— Никто.

— Для чего тогда ты меня убеждаешь?

— Для того, чтобы убедить.

— А если я не убежусь?

— Тогда Стас не будет играть в этом фильме.

— Мое мнение так важно?

— Конечно, — уверенно произнесла Поскребыш.

Елизавете вдруг захотелось прилечь на диванчик возле окна. Когда она чего-то не могла понять, ей хотелось спать. Наверное, защитная реакция организма. Надо принимать решение, а оно не принимается, и организм просит передышку.

— Стасу сценарий показывали? — спросила она.

— Нет конечно. Ему еще нечего показывать. Роль на него еще надо переписывать. А как переписать, это ты должна внушить Сценаристу. Мне кажется, он тебе когда-то нравился, да и ты ему по-прежнему нравишься, я это поняла, когда увидела, как он смотрел на твою задницу.

— Когда? — удивилась Елизавета.

— На обсуждении сценария.

— Да я старая.

— Как это старая, мы с тобою ровесницы, а я собираюсь еще раз выходить замуж, и этот раз может быть не последним.

— Ты думаешь, что секретарша?.. — спросила Елизавета.