Страница 80 из 232
А то, что эти решения были не только единственными, но и исключительно эффективными, подтвердили и сами германские бандиты. Анализируя еще в начальный период войны захваченные немецкие документы, ГРУ установило, что «опыт борьбы с нашими долговременными огневыми точками вынудил самих немцев признать, что ввиду особой конструкции советских долговременных огневых точек не представляется возможным использовать наружные заряды, «которые эффективны только в применении против броневых куполов».
Что же касается стратегии и особенно тактики блиц-«Дранг нах Остен крига», то, как известно, германские бандиты основную ставку сделали не на лобовое, фронтальное оттеснение советских войск вглубь (своей) территории, а на стремительный, молниеносный таранно-штурмовой пролом системы обороны на множестве участков, такой же бросок мобильных частей вглубь территории СССР, за счет чего, но при обходе наших оборонительных сооружений в тылу организовывались «котлы» и избиение войск, к тому же и с перевернутым фронтом.
Т. е., говоря обобщенно, и Шапошников, и Сталин планировали до и известного минимизировать риск такого развертывания событий, ибо исключительно вдумчиво, ответственно относились ко всей информации об опыте стратегического творчества вермахта во Второй мировой войне.
А вот что сделал дуэт Жуков — Тимошенко, чуть ниже увидим…
Так что, подводя итог всему тому, что было сказано выше, в т. ч. в курсиве, едва ли найдутся серьезные основания для «торжествующего вывода» о том, что-де найден наконец главный супостат — виновник трагедии 22 июня 1941 г. — принцип «жесткой обороны». Эта было бы категорически неверно. Принцип «жесткой обороны» имеет исключительные, особые права на существование, особенно когда речь идет о судьбе Родины: стоять насмерть при защите Родины — священнейший долг каждого воина. И в этом смысле без «жесткой обороны» просто не обойтись…
… Без отчаянно жесткой, свирепо жесткой обороны Москвы не был бы мир свидетелем великого, но закономерного чуда — героически победоносного контрнаступления советских войск под Москвой. Закономерность же чуда объясняется прежде всего тем, что Сталин как минимум трижды за первое полугодие войны жестко ставил задачу о переходе на принцип «жесткой обороны» именно на этом направлении. Первый раз в конце июня — начале июля, второй — 27 сентября 1941 г. Ставка ВГК приказала Западному фронту перейти к «жесткой упорной обороне». А третий раз — уже в самый канун Московской битвы, когда Жуков откровенно предлагал Ставке Верховного главнокомандующего сдать Москву. Да-да, именно сдать Москву, и никакого, тем более злобного навета на Жукова в этом нет — уж слишком высок и по званию, и авторитетности источник этих данных.
Главный маршал авиации А. Е. Голованов (в беседе с писателем Ф. Чуевым 01.02.1975):
«Жуков написал, что 6 октября 1941 г. Сталин у него спрашивал, отстоим ли Москву, и Жуков твердо ответил: «Отстоим!»[298]
А ведь было так, что он прислал генерала Соколовского к Василевскому (Александр Михайлович это должен помнить), чтобы тот в Генштабе принял узел связи для Западного фронта. Василевский с недоумением позвонил об этом Сталину, и тот дал нагоняй Жукову (вот это действительно реальная сценка! — А. М.).
Жуков предлагал сдать Москву, и так оно и было бы, если бы не Сталин.
— Но это надо подтвердить документально, — сказал я (т. е. Ф. Чуев, отрывок из книги которого «Солдаты империи» сейчас цитируется. — А. М.).
— Как подтвердишь? — ответил Голованов. — Большинство документов, показывающих истинную роль Сталина в войне, сожгли при Хрущеве. Так были уничтожения три тома моей переписки со Сталиным.
Умрет Василевский, умрет Голованов, умрет Штеменко, и никто не узнает истинную правду[299].
А ведь этот факт нисколько не принижает роли Жукова, а показывает, сколько было сомнений и какими усилиями советского народа была достигнута победа под Москвой.
Но и сравнивать в этом деле Жукова с Кутузовым тоже нельзя, ибо сдача Москвы в 1941 г., значила для нас куда больше, чем в 1812-м, когда она не была столицей. Жуков мог не знать того, что знал Сталин и что стало всем нам известно значительно позже: с падением Москвы против нас на Востоке выступала Япония, и воевать в то время сразу на два фронта…
Рассказанное Головановым подтверждается выступлением перед читателями генерала армии С. М. Штеменко. Вот отрывок из стенограммы: «Командный пункт Жукова в период угрожающего положения находился ближе к линии обороны. Жуков обратился к Сталину с просьбой о разрешении перевода своего командного пункта подальше от линии обороны, к Белорусскому вокзалу. Сталин ответил, что если Жуков перейдет к Белорусскому вокзалу, то он займет его место».
Я (т. е Ф. Чуев. — А. М.) согласен с Головановым, что приведенные эпизоды не принижают роли Жукова в Московской битве, но дополняют общую картину критической обстановки, когда решалась судьба человечества, и показывают Сталина» (конец цитаты из книги Чуева. — А. М.)[300].
Да, дополняют, но не настолько, чтобы современники твердо уяснили себе, какой силы ума, какого величия духа, какой мощи лев стоял тогда во главе государства!
К сожалению, в издании 1998 г. Ф. Чуев по непонятным причинам в прямом смысле ополовинил этот важнейший для истории рассказ Голованова. В 1995 г. он был опубликован и следующем виде (поскольку под нож попала именно первая часть рассказа Голованова, привожу только ее) «Лопаты».
В октябре 1941 г, в один из самых напряженных дней московской обороны, в Ставке обсуждалось применение 81-й авиационной дивизии, которой командовал Голованов.
Неожиданно раздался телефонный звонок. Сталин не торопясь подошел к аппарату. При разговоре он никогда не прикладывал трубку к уху, а держал ее на расстоянии — громкость была такая, что находившийся неподалеку человек слышал все.
Звонил корпусной комиссар Степанов, член Военного Совета ВВС. Он доложил, что находится в Перхушкове, немного западнее Москвы, в штабе Западного фронта.
— Как у вас дела? — спросил Сталин.
— Командование обеспокоено тем, что штаб фронта находится очень близко от переднего края обороны. Нужно его вывести на восток, за Москву, примерно в район Арзамаса (а это, между прочим, уже Горьковская область — А. М). А командный пункт организовать на восточной окраине Москвы.
Воцарилось довольно долгое молчание.
— Товарищ Степанов, спросите в штабе, лопаты у них есть? — не повышая голоса, сказал Сталин.
— Сейчас. — И снова молчание. — А какие лопаты, товарищ Сталин?
— Все равно какие.
— Сейчас… Лопаты есть, товарищ Сталин.
— Передайте товарищам, пусть берут лопаты и копают себе могилы. Штаб фронта останется в Перкуткове, а я остаюсь в Москве (как свидетельствуют многие, именно в те дни Сталин так и сказал: «Остаюсь в Москве, с русским народом»! И еще одно свидетельство — в те же дни Сталин ясно сказал, что если немцы и войдут в Москву, то только через его труп! — А. М.)— До свидания. — Он произнес все это спокойно, не повышая голоса, без тени раздражения и не спеша положил трубку. Не спросил даже, кто именно ставит такие вопросы, хотя было ясно, что без ведома командующею фронтом Жукова Степанов звонить Сталину не стал бы»[301].
Что из этих двух половинок одного и того же рассказа следует, тем более в сочетании со свидетельством Штеменко?! Во-первых, что Жуков как минимум дважды предпринимал такие попытки — через не имеющего никакого отношения к подобным вопросам какого-то корпусного комиссара, второй раз — через генерала Соколовского. Что называется, не мытьем, так катанием с передовой, хотя другим выдавал, причем в самых грубейших формах, приказы стоять насмерть.. Во-вторых, в обоих случаях Жуков, по сути дела, подставлял головы других, хотя был обязан сам докладывать об этом Верховному главнокомандующему. Уж что-что, но субординацию-то он должен был знать…
298
Наверняка многим известна эта сценка, растиражированная кинематографом, когда Сталин «с болью в душе» спрашивает у Жукова, отстоим ли Москву, и требует от него честного ответа как коммунист от коммуниста. Однако все дело в том, что, по признанию самого Жукова, 6 октября 1941 г. его не было в Москве — он не смог вылететь в тот день из Ленинграда. В Москву он прибыл только 7 октября (см. Чуев Ф. Солдаты Империи. М, 1998. С. 311; Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. С.202—203.). Когда такая сценка могла произойти — поди теперь догадывайся! Одно, правда, известно точно — у Сталина не было склонности впадать в лирику и уж тем более в политические мелодрамы…
299
Обратите внимание, Василевский и Штеменко в своих мемуарах в противовес воспоминаниям Жукова дали точное описание сути замысла отражения агрессии, и вот теперь, уже по другому поводу, другой маршал именно с ними же увязывает знание истинной правды, едва ли это простое совпадение!
300
Чуев Ф. Солдаты Империи. М, 1998. С. 311; Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. С.202—203.
301
Чуев Ф. Несписочный маршал. С.24—26.