Саблями крещенные

Она сидела спиной к «очень маленькому и всему в черном» и чувствовала, как его взгляд проникает в голубизну воды. Стыда она все еще не ощущала, зато появился страх. Непонятный, подсознательный.

— Я мог бы и назвать свое имя, — неожиданно изменил тактику ее странный гость. — Однако оно никого не устраивает в этом городе. Если же вы решитесь упомянуть его в разговоре с королевой, она обязательно назовет меня так, как называют все, кто только вообще решается упоминать мое прозвище, — Коронный Карлик.

Графиня вновь оглянулась. Их взгляды встретились.

— Коронный? — растерянно, невпопад переспросила она. То, что гостя называли «карликом», ее не смущало.

— Да. И всем нравится.

Графиня оценивающе окинула взглядом его приземистую, заметно располневшую фигуру. Короткие ноги, широковатые, смахивающие на женские, бедра, широкие сутулые плечи.

— А что, вполне… Если, конечно, не задумываться над смыслом определения «коронный».

— Но только над этим больше всего почему-то задумываются, — неожиданно резко возразил Коронный Карлик. — И они правы.

Так ни черта и не сообразив, д’Оранж вежливо ухмыльнулась.

— Вы намерены и дальше стоять здесь, мешая мне совершать омовение?

— Забыли добавить: «ритуальное». Что я должен сделать?

— Для начала объяснить причину своего визита.

— О Господи, это же так просто. Иногда мне хочется поделиться с кем-либо своими впечатлениями, размышлениями, сомнениями, наконец. Хотя сомнения — вы должны знать это — посещают меня крайне редко.

— И в качестве духовника вам посоветовали меня? — уже более спокойно улыбнулась д’Оранж. — Кто этот недоброжелатель?

— Не удивляйтесь, я сам избрал вас. После некоторых наблюдений и умозаключений.

— Не ошиблись?

— Сомнения, как я уже сказал, посещают меня крайне редко. Но не в вопросах, касающихся выбора женщины.

— Тогда какого дьявола стоите? Раздевайтесь, полезайте ко мне. Вода стынет.

Коронный Карлик на несколько мгновений замер. Такого поворота событий он явно не ожидал. По крайней мере, не предполагал, что существовавший между ними барьер графиня взорвет так быстро и настолько безобидно.

— Вы решительнее, чем я мог предположить, — все еще неуверенно произнес Коронный Карлик, опасаясь, как бы за этим приглашением не оказалось какого-либо подвоха. — Но и вы вряд ли предполагали, что я не откажусь от вашего приглашения.

— Уж не думаете ли вы, что я сгораю от пылкой страсти к вам? Хотя, честно признаться, до сих пор бывать в ванне с мужчиной не приходилось.

17

Он не спеша, старательно складывая одежду на приставленном для этого случая стуле, разделся и, ничуть не смущаясь откровенно любопытстного, сугубо женского взгляда, погрузился в ванну напротив графини. Клавдия явно не была в восторге от телосложения этого карлика, однако сам он вел себя так, словно каждым движением своим спрашивал: «Ты именно это хотела увидеть?! Ты хотела именно этого? Так вот он я, любуйся!»

Какое-то время они так и сидели: молча, неподвижно. Растерянные и смущенные, словно впервые увидевшие друг друга голышом дети.

Появилась Эльжбетта, и также молча, стараясь смотреть куда-то в сторону, подлила им полведра горячей воды.

— Так на что же вы решились, сидя в воде рядом с оголенной француженкой: заниматься любовью, исповедоваться или просто, самым банальным образом, намерены омывать телеса свои бренные?

— Если позволите, я хотел бы заняться неистовой любовью во время священного омовения. В вашей купели это позволительно?

— Смущает слово «неистовой».

— Заложенной в нем яростью?

— Заложенной в нем самонадеянностью.

— Считайте, что словесный поединок — за вами, — ничуть не смутился Коронный Карлик. Он уже сумел совладать с минутной робостью. — Но только словесный.

— Не скажу, чтобы присутствие мужчины сделало принятие ванны менее блаженственным, — тоже опомнилась и теперь уже откровенно флиртовала д’Оранж. — Поэтому не будем терять время.

Вода оказалась достаточно прозрачной, чтобы Коронный Карлик мог видеть ее полупогруженную нижнюю часть груди, матово-белые бедра, сжатые, полусогнутые ноги.

Тело этой дородной красавицы показалось ему слишком крупным, и не то чтобы недоступным, а скорее неподвластным ему. Но от этого еще более заманчивым.

От графини не скрылось, что Коронный Карлик опять немного стушевался. И, не зная, как поступить в этой ситуации, пребывает в растерянности.

— Значит, вы против того, чтобы начинать с любовных игр? Предпочитаете исповедь? — Теперь уже пришла очередь графини откровенно поиздеваться над ним. О Коронном Карлике она до сих пор почему-то ничего не слышала. Это придавало ей нагловатой храбрости.

— Предпочитаю игры. Я всегда предпочитаю их любому другому занятию.

— Что-то я не слышала о вас. А ведь об азартных любовниках Варшава наслышана достаточно хорошо.

— О «любовном» Коронном Карлике столице еще только предстоит услышать, — скромно предсказал тайный советник. — Признаюсь, что для меня самого это совершенно новое занятие. В с? илу ряда не совсем понятных мне причин. По тем же причинам я чувствую себя не совсем уверенно и в вашей купели.

— Что вас смущает? Моя поза? Моя раскованность или же, наоборот, сдержанность? Здесь слишком светло и нужно зашторить окна?

— Все вместе. Но, прежде всего, меня смущает оказанная мне честь. Ведь, насколько я понимаю, до сих пор в этой ванне вместе с вами позволительно было нежиться только одному человеку. — Он выдержал паузу, достаточную для того, чтобы придать своему откровению достаточный вес, и только после этого изрек: — Ее Величеству королеве Марии Людовике Гонзаге.

В ванной было не так уж светло, чтобы ее следовало немедленно затемнить. Однако же достаточно светло для того, чтобы тайный советник мог заметить, как отчетливо, угрожающе побледнело лицо лесбийской любовницы Ее Величества. Было мгновение, когда Коронному Карлику показалось, что женщина вот-вот вцепится ему в горло. А то и с диким визгом выскочит из ванны.

— Повторите то, что вы только что сказали, — поразила она его абсолютным несоответствием своей реакции.

Ненависть и испуг в глазах Клавдии намертво смешались. Голос внезапно охрип. Волосы как-то сами собой растрепались. Если бы они были черными или седыми, она напоминала бы озерную колдунью.

18

— Появились добровольцы, господин полковник, их двое. Хотя вызвалось пятеро.

— Неужели пятеро?

— Но я выбрал двоих.

— Кто они? — сурово спросил Сирко, мельком взглянув на стоявшего в двух шагах от него князя Гяура.

В этом взгляде его угадывались укор и торжество. Еще несколько минут назад Гяур решительно усомнился, что среди казаков найдется хотя бы один, кто решился бы каким-то «хитрым образом» оказаться в плену у испанцев, дабы там вначале отказываться вообще что-либо сообщать, а потом, под каленым железом и прочими тяжкими муками, глядя в пустые глазницы смерти, наконец заговорить. Но лишь для того, чтобы сказать святую воинскую неправду.

— Плохо же вы знаете казаков, полковник, — заметил тогда Сирко. — Обычная тактика сечевиков. Бывало, что при выборе добровольцев, согласных на четвертование в плену у турок или поляков, дело доходило до сабельных потасовок за право быть избранным для этой Голгофы. Конечно, в этом просматривался кураж, но, в общем-то, человек шел на гибель, ясно осознавая, что муки его падут на алтарь казачьей славы. А еще — появлялась возможность испытать себя на том, через что прошли сотни, если не тысячи, казаков-смертников до него и конечно же пройдут после.

— Я служил в нескольких европейских армиях, — напомнил ему Гяур. — Однако ничего подобного не встречал.

— А что-то подобное казачьему войску в этих европейских армиях вы, князь Одар-Гяур, встречали? Это же… казаки! Их нельзя сравнивать ни с мамлюками, ни с янычарами, ни даже с крылатыми польскими гусарами, о которых в Польше говорят: «Если солнце начнет падать на землю, гусары задержат его остриями своих сабель. Или копий».