Страница 19 из 19
Прикасаясь к ее волосам, он пытался сравнить их с паутиной бабьего лета и оставался недоволен убогостью своего сравнения и самой фантазии. Целуя в слегка припухшие, по-детски капризные губы, он пытался увидеть в них красоту лепестков, хотя и самого его коробило от несовершенства и банальности такого восприятия.
Эта встреча вновь возвращала его в студенческие годы. В молодость. В страдания у подъездов львовских и краковских аристократок. В мечты о замке, построенном где-нибудь между Хелмом и Краковом, в котором будет положено начало графского или княжеского рода Хмельницких. Почему именно между Хелмом и Краковом — этого он объяснить не мог.
— Сте-фа-ния…
— Бог-дан…
Кони медленно взбираются на какую-то возвышенность. Не слышно голосов охраны. Не слышно щелканья кнута и хриплого голоса кучера. Все вокруг замерло. Карета движется сама по себе. Возможно, лошадей из нее давно выпрягли, но она продолжает двигаться, повинуясь лунному сиянию, по дорожке в степь, в развеивающиеся между прошлым и будущим мечты, в вечность…
— Я ждала тебя в Чигирине, очень-очень ждала, Бог-дан.
— Но я никак не мог оказаться там, княгиня. Не то время.
— Понимаю.
— Теперь я — командующий восставшей армии. Меня попросту схватили бы и казнили. Словом, я действительно не мог оказаться там.
— Понимаю, что не мог. Потому и ждала. Ведь, если ты где-либо и мог появиться, то только в Чигирине. Забираться дальше, в Черкассы, в Белую Церковь… мне было страшно. Уж там-то ты не покажешься никогда.
— Покажусь, но чуть позже, — произнес Хмельницкий, имея в виду совершенно не тот визит, о котором мечтала сейчас Бартлинская. — Я ведь не знал, что вы все еще в Украине, княгиня. Вы мне виделись в одном из чешских замков, где-то неподалеку от Праги.
— Это «неподалеку» называется Градец-Карлове, то есть городок короля Карла. Мне не хотелось бы, чтобы вы забывали об этом, мужественный воитель Украины.
— Градец-Карлове… — прошептал Хмельницкий с такой воодушевленностью, словно произносил первые слова церковного гимна. — Значит, все-таки Градец-Карлове…
— Запомнили, воитель? Это вселяет в меня надежду, что когда-нибудь вы предстанете перед скромным замком княгини Бартлинской, отряхнете со своих сапог пыль странствий и скажете: «Господи, что я искал все это время, если здесь меня ждал этот прекрасный замок?!»
— Вы говорили, что он скромный, — некстати напомнил Хмельницкий.
— Потому и прекрасный, — не так-то просто было смутить княгиню Бартлинскую. — Это чуть севернее Праги, в сторону польского Вроцлава. Оставить вам одного из своих лучников, чтобы у вас был надежный проводник?
— Лучше останьтесь вы, Сте-фа-ния.
— Тогда вы постоянно будете чувствовать себя стрелой, вставленной в туго натянутый лук, обращенный в сторону Градца-Карлове. Вас это не пугает?
— Еще как пугает!
— Вы бесподобны, Бог-дан…
— А вы… вы просто божественны, Сте-фа-ния…
17
Забывшись в поцелуе, они не сразу обратили внимание на то, что карета стоит. Причем стоит уже довольно долго.
Полковник выглянул в окошко. Никого. Ни живой души. Ночное светило взошло во всем своем голубоватом полнолунии. Степь казалась залитой его сиянием словно белым половодьем. Невесть как оказавшийся неподалеку, у разрытого холма, тополь устремлялся вверх своей строгой кроной словно минарет на обломках разрушенной мечети.
— Что-то тут не то, — пробормотал Хмельницкий.
Стефания полусонно улыбнулась ему. Она все еще пребывала в плену поцелуя, и происходящее вокруг, казалось, совершенно не интересовало ее. Это безразличие ко всему, что не соприкасалось с ее внутренним миром, поражало Хмельницкого еще тогда, когда они только по-настоящему познакомились, по дороге из Бахчисарая в Перекоп. Теперь он убедился, что сие свойство характера княгини вовсе не пригрезилось ему. Эта женщина умела сосредоточиваться только на том, что дорого и понятно ей, отбрасывая, отторгая от себя все остальное.
— А что именно «не то»? — неохотно разомкнула княгиня сомкнутые на плечах полковника руки.
— Все не то. Куда подевалась охрана? Где мы сейчас находимся?
— Не все ли равно, где?
— Извините, княгиня, это — степь, в которой наша карета видна за много верст. Ее давно могли выследить. Здесь враги и грабители нападают внезапно, как порыв урагана.
— Видно, мне так и суждено остаться здесь степной княгиней, предав свой Градец-Карлове, — вздохнула Стефания, не проникаясь опасениями полковника.
Выйдя из кареты, Хмельницкий обнаружил, что они стоят на небольшой возвышенности, между какими-то пригорками. А впереди, чуть левее тополя-минарета, чернеет нечто похожее на небольшой шатер. Но самое удивительное, что ни одного воина охраны поблизости. Даже грозные великаны-лучники княгини, всегда неотступно следовавшие за ней, теперь куда-то исчезли.
— Эй, кто здесь, на передке? — негромко спросил Хмельницкий, почти с радостью обнаружив, что одна живая душа все же объявилась.
— Пергаментно, полковник, пергаментно. Можешь считать, что и меня тоже нет.
— Ганжа, ты, что ли?
— Ганжа. Кто же еще?!
— А где остальные воины? — сурово спросил Хмельницкий. — Где охрана, пергаментная твоя душа?
— Там, за холмами. Чуть поотстали. Из лагеря им привезли еды и водки, опять же — шатер…
— А где мы находимся? Где, в какой стороне теперь наш лагерь?
— Тоже за холмами, только чуть дальше.
— А почему ты оказался вместо кучера?
— Так ведь он тоже там, за холмами.
— Пошел бы ты к дьяволу, Ганжа.
— Перейдете в шатер, я уйду. Не к дьяволу, а туда же, за холмы. Чтобы в случае чего…
— Постой, а что это за шатер?
— Шатер как шатер.
— Но кто его там установил?
— Никто не устанавливал. Едем. Видим: шатер стоит. Сухо в нем, тепло. Попоны, ковер.
— Что, так и стоял? И никого вокруг?
— Никого. Пергаментно.
Подойдя поближе, Хмельницкий узнал, что это стоит его собственный шатер. Тот самый, который вроде бы остался в лагере.
— Когда же ты успел перевезти его сюда, Ганжа? — рассмеялся Хмельницкий.
— Да кто ж его перевозил? Едем, стоит… Шатер как шатер… Чего зря мимо проезжать? Входи, полковник. Как полагается, — не уставал он поражать вождя повстанцев своим красноречием.
Вернувшись к карете, полковник обнаружил, что княгиня задремала. Все, что происходило в этой дикой, наполненной враждующими отрядами поляков, казаков, крымских и едисанских [11] татар степи, ее совершенно не интересовало.
«Каким же истинно королевским спокойствием нужно обладать, чтобы оставаться такой безучастной! — позавидовал Хмельницкий. — А многие подозревают меня в иезуитской надменности и презрению ко всему бренному. Хотя по сравнению с Королевой отверженных я всего лишь жалкий недоучка…»
Вежливо разбудив княгиню Стефанию, он вывел ее из кареты и, взяв на руки, понес к шатру. Ганжа тотчас же подогнал карету к шатру таким образом, чтобы загородить ее вход, распряг лошадей и куда-то исчез вместе с ними.
— Это и есть наш Градец-Карлове, княгиня, — объявил полковник, вводя Стефанию в шатер словно принцессу в замок. — Правда, на сей раз — степной… градец.
— Знать бы раньше, что он находится здесь, а не в нескольких десятках миль от Праги!
— Знать бы, Стефания.
— Мы возведем новый, наш градец, на этой самой возвышенности.
— Такого еще не случалось ни в одной из легенд. Но все-таки мы его возведем.
— Бог-дан…
— Сте-фа-ния…
— Бог-дан…
Она раздевалась с истинно королевским величием. И не отдавалась, не покорялась прихоти мужчины, не жеманничала, великосветски торгуясь и страдальчески набивая себе цену. Нет, она… одаривала собою мужчину. Одаривала того, кем дорожила и кем имела все основания гордиться.
Эта женщина вознаграждала его своим бархатным воркованием, своей пленительной улыбкой, той великой тайной женского естества, которую она сама только сейчас познавала со степным князем и с таким же восхищением, как и он.
11
Земли Едисанской орды располагались между Южным Бугом и Днестром, ограничиваясь на севере рекой Кодымой.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.