Гобелен

— Привет, Роза. Я не прячусь — просто у меня нет сил…

Роза не дала ей закончить фразу.

— Возьми себя в руки. Тебе нужно отдохнуть. Ты закончила перевод?

— Нет. Осталось совсем немного. Я решила слетать в Кентербери на пасхальные каникулы.

— Ты думаешь, это хорошая мысль? Ты намерена вернуть дневник?

Мадлен ответила не сразу. Ей почему-то не хотелось говорить Розе о Николасе. Легче было отделаться полуправдой.

— Мне нужно кое-что сделать в доме. Кроме того, я хочу сходить в Государственный архив в Лондоне. Надо закончить изучение нашего генеалогического дерева, которое начала моя мать.

Как только Мадлен произнесла эти слова, она поняла, что именно так и должна поступить.

— Только не слишком напрягайся. И если в доме тебе… станет не по себе, сними номер в отеле. Ладно?

— Нет, дело не в этом, Роза. Так было сначала, но теперь мне нравится там находиться. В доме царит умиротворение… я не могу объяснить.

— Не нужно ничего объяснять, — уже спокойно сказала Роза. — Я рада, что тебе там хорошо. И одобряю твою поездку.

— Ну и слава богу. Иначе мне пришлось бы остаться!

Роза рассмеялась.

— Так ты хочешь услышать о моем расследовании?

— О каком расследовании?

— Ну ты даешь! О Карле, конечно!

Мадлен успела почти забыть о нем. Со дня их встречи прошел уже месяц.

— Он крупный игрок на рынке антиквариата, Мэдди. Карл работает в Риме и Копенгагене — специализируется на скандинавском антиквариате, но иногда покупает вещи во Франции. Вероятно, для него это лишь развлечение, или он рассчитывает сделать особенно удачную покупку. В любом случае я бы постаралась, чтобы он не узнал о твоих кузинах!

— Значит, он понял, что перед ним, когда увидел дневник после вечеринки у Тобиаса.

— Да, боюсь, что так. Но что он может сделать? Я бы не стала беспокоиться, но если он позвонит, будь с ним холодна.

— Такие вещи у меня всегда плохо получаются. Ты ведь сама мне об этом говорила.

— Вот теперь вижу, что к тебе возвращается чувство юмора. Кстати, хочу заметить, что если бы я не считала тебя клёвой, то не проводила бы с тобой столько времени!

Роза довольно рассмеялась и повесила трубку.

Мадлен встала, опасаясь, что не сможет удержаться на ногах. Новость про Карла неприятно поразила ее. Ей вдруг показалось, что он находится в ее квартире. Впрочем, Мадлен понимала, что это невозможно, — просто мания преследования из-за волнений, связанных с дневником. Однако неприятные ощущения моментально исчезли, когда она направилась в кабинет, где ее поджидали записи Леофгит. До начала каникул оставалось всего несколько дней. Со сном можно и подождать, решила она.

15 марта 1065 года

Мэри помирилась с женой кожевника и теперь снова приносит мне куски шкур и эль, сваренный ее хозяйкой. Зима тянется слишком долго, и плохо спится, когда по ночам холод просачивается из всех щелей в стенах. Последняя летняя стрижка ягнят дала достаточно шерсти, чтобы обеспечить всю семью теплой одеждой, хватило даже на шаль, в которую я кутаюсь, когда сажусь возле огня по вечерам. Шерсть ягнят мягче, чем шерсть взрослых овец, и я прокипятила ее с полынью, чтобы сделать более плотной. Она получилась светло-зеленого цвета. Шаль покрывает мою голову и плечи, она настолько длинная и тонкая, что мне удается спрятать в нее даже руки, когда я пишу. А еще она немного пахнет полынью.

После Рождества короля никто не видел. Над дворцом и городом нависла тень. Даже сплетники на Лондонском рынке притихли. Над всеми повисла тяжелая туча ожидания. Страх, словно запах, просачивается всюду. Всем известно, что Эдуард болен, а у королевства нет наследника. Многие уверены, что еще до коронации нового короля прольется кровь.

Хускерлы и таны считают, что королем должен стать Гарольд, хотя в его жилах нет королевской крови. Гарольд Годвинсон хороший полководец и умный оратор. Я слышала, как землевладельцы говорили, что он доказал свою способность быть королем, когда согласился на мир, в то время как сражение сулило ему большую выгоду как в Уэльсе, так и в Нортумбрии. Но купцы утверждают, что Гарольда интересует только власть и богатство, что налоги будут увеличены, что он не был рожден, чтобы стать королем. Для людей, не имеющих земли и не занимающихся торговлей, это не имеет особого значения, пока они уверены, что их король — достойный человек, который не станет забирать слишком много, и они смогут кормить свои семьи, а в стране воцарится мир, чтобы сыновья и мужья оставались в живых. Джон утверждает, что острову необходим король-воин, который сможет повести за собой людей, и что сражения лучше устраивать подальше от наших полей.

Много говорят об Эдгаре Этелинге, и у людей возникает много вопросов. Сможет ли столь юный король защитить нашу землю от врагов? В Дании король-викинг Хардраад ждет смерти короля Эдуарда, а в Нормандии дожидается своего часа Вильгельм. Однако Гарольд по-прежнему не выказывает никакого интереса к Эдгару, хотя и знает, что у юноши есть союзники. Сейчас эрл Уэссекса путешествует по острову, пытаясь увеличить число своих сторонников. Те, кто настроен против него, утверждают, что он старается чаще бывать среди простых людей, чтобы они изменили мнение о нем в лучшую сторону.

Эдита не говорит о том, что не намерена хранить верность брату. Она публично поддерживает Эдгара Этелинга, словно мать — приемного сына. Эдита ведет себя мудро, и мы, ее союзники, надежно храним ее тайну. И хотя ей известны намерения Гарольда, Эдита смелая женщина и продолжает участвовать во встречах, на которых обсуждаются планы поддержки Этелинга.

Сегодня я по дороге во дворец встретила Одерикуса, но поначалу он казался смущенным и избегал смотреть мне в глаза и почти не улыбался своей обаятельной улыбкой. Он потерял невинность. Я сожалею, что не могу поведать ему о том, что мне известен источник его страданий, а еще мне хотелось сказать Одерикусу, что он человек из плоти и крови и состоит не только из души, не имеющей связей с землей. Я не сумела найти слов, которые принесли бы ему утешение, а потому спросила, как ему удалось спрятать шкатулку с мощами святого Августина. Он взял меня под руку, и мы вместе пошли по тропинке, подальше от женщин, пришедших за водой к ручью, и детей, играющих на его берегах.

Отойдя в сторону, Одерикус поведал мне, что отдал шкатулку на хранение аббату монастыря Святого Августина в Кентербери.

— Известно ли аббату, что в шкатулке больше нет мощей святого? — спросила я.

В ответ монах склонил голову, и капюшон закрыл его лицо. Довольно долго он молчал, а потом заговорил так тихо, что я с трудом различала слова его исповеди. Он положил туда кости животного. Одерикус сказал, что не смог признаться в предательстве и никому не рассказал, что вынул из шкатулки мощи святого.

Я всячески уговаривала его продолжить рассказ, так мне хотелось узнать то, что оставалось тайной для всех. Я стала исповедницей монаха. И он признался, что солгал аббату, утверждая, будто забрал шкатулку из часовни Вильгельма, поскольку считал, что совершает праведный поступок. Он поклялся аббату, что мощи использовались неправильно, что Вильгельм ценил лишь саму шкатулку, инкрустированную самоцветами и золотом, а вовсе не ее содержимое. Одерикус убедил аббата, что шкатулка и мощи должны находиться в стенах, которые благословлены самим святым.

Одерикус не стал говорить о том, что мне было и так известно, — церковь собирает богатства с таким же энтузиазмом, как любой герцог или король.

Поэтому я спросила, кто еще, кроме меня, королевы и Одерикуса, знает о договоре между Гарольдом и Вильгельмом? В ответ монах отрицательно покачал бритой головой.

Я молча смотрела на ручей, вдоль которого мы шли. Вода потемнела от холода, и я ощущала ледяной туман, висевший в воздухе. Собравшись с духом, я осмелилась спросить о гобелене, поскольку уже довольно давно не ездила в Винчестер и не навещала монахинь.