Черчиль

Тем не менее, не возникало никаких сомнений в том, что Черчилль остро чувствовал свою ответственность за поддержание законности и порядка. Часто говорилось о его поведении во время того периода как о свидетельстве факта, что «его радикализм в большей или меньшей степени себя изжил, и он начинал двигаться по направлению к праву, во многих отношениях его естественному местообитанию»[26]. Однако было замечено, что для министра внутренних дел его реакции не были неожиданными. Черчилль не соглашался с тем, что решительное поддержание законности и порядка свидетельствует и о его неприязни к мирному выражению недовольства. Аккуратные изменения были одним делом, жестокость, граничащая с революцией, — совсем другим. Если государство теряет управление, возникает угроза анархии. Тем не менее, кризис выявил рискованное положение правительства, в целом пытавшегося выставить себя «партией реформ» и «партией порядка» одновременно. В самом деле, хотя Чарльз Мастерман и Дэвид Ллойд Джордж, двое коллег-либералов, делали критические замечания о Черчилле в частной беседе, противопоставляя его взгляды и свое «примиренческое» отношение, можно было согласиться, что это было объединением двух подходов, которые вместе с международным кризисом, также случившимся летом 1911 года, привели к удачному результату, с точки зрения либерального правительства. В этом случае Кабинет не мог позволить себе иметь «торгующего» министра внутренних дел. Тем не менее, впоследствии было гораздо легче критиковать Черчилля за его видимую неудержимость, особенно в привлечении войск. Сам Уинстон выглядел совсем нераскаявшимся. Он обостренно чувствовал, что у каждого ведомства свои особые задачи в составе правительства. Его драчливость была обратной стороной решимости не дать себя запугать тем общественным группам, которые казались ему выходящими за пределы допустимого нажима. Да, он терпим по отношению к стремлениям профсоюзных деятелей или суфражисток, но не позволит им диктовать свои прихоти. Едва ли он мог избежать «взгляда изнутри» на понимание власти государства. В конце концов, Асквит понял как то, что Черчилль просто замечательно служил общественному благу, так и то, что, пока угроза немедленного промышленного кризиса отодвинулась, хорошим политическим решением будет переместить его куда-нибудь на другое место.

Первый лорд Адмиралтейства

Именно в сентябре 1911 года Асквит спросил Черчилля, понравится ли ему предложение перейти в Адмиралтейство. «Конечно», — ответил Черчилль. У Холдейна было то же самое желание, но Черчилль усилил нажим. Перестановка в правительстве представлялась премьер-министру в этом случае одновременно и негативной, и позитивной. Она давала ему возможность и угодить критикам назначения Черчилля на пост министра внутренних дел, и вызывала некоторое оцепенение у адмиралов. Произошедшие за лето события показывали, что чуточку беспокойства им не повредит. Но даже в этом случае перевод мог оказаться чем-то рискованным, так как могло выясниться, что взгляды Черчилля на Королевский Флот достаточно просто подвергаются внезапным изменениям в зависимости от непредсказуемых обстоятельств. Тем не менее, хотя Асквит подозревал, что Черчилль больше работает не головой, а языком, слова, которые с него слетали, были, без сомнения, интересными.

До сих пор Уинстон совмещал свою твердую веру в «главенствующий флот, которому никто не смеет бросить вызов», с желанием экономии, которое в 1908/1909 гг. привело его вкупе с Ллойд Джорджем к кампании, нацеленной на то, чтобы заложить еще не менее четырех дредноутов. Тогда он противостоял Мак-Кенне, с которым теперь менялся обязанностями. В начальные месяцы 1911 года он все еще считался находящимся в составе лобби «экономистов» вместе с министром финансов. В мае, с обычным для него пониманием своих обязанностей, он намекал королю, что примирительные замечания в адрес Германии будут приветствоваться «партией мира», к которой он, ясное дело, причислял и себя.

Однако, в июле 1911 года он был взбудоражен отправкой германской канонерской лодки «Пантера» в марокканский порт Агадир в знак неудовлетворенности тем, что Франция, Британия и Испания игнорируют германские колониальные интересы. Итогом этого могло стать вооруженное столкновение. Из него Британия должна быть исключена, ибо оно могло пошатнуть дружеские отношения между государствами, которые Грей устанавливал с того самого времени, как вступил в должность. Министр иностранных дел нашел несколько неожиданную поддержку со стороны Ллойд Джорджа, который в своей речи в Мэншен-Хаузе напрямик заявил, что для Британии будет нестерпимым унижением, если ей будут угрожать так, будто она не берется в расчет в европейских кабинетах. Эта декларация в основном относилась к Берлину, хотя была так же уместна и по отношению к Парижу.

Черчилль реагировал с подобным же неистовством, говоря жене, что Германия очень сильно ошибается, если считает, что дележка Марокко обойдется без Джона Буля. В меморандуме с непроставленной датой он писал, что если Германия развяжет войну с Францией, Британия выступит на стороне Франции. Германия должна быть поставлена в известность о такой вероятности. Кризис совпал по времени с промышленными спорами — Ллойд Джордж использовал серьезную международную ситуацию в качестве повода для стычки — но, несмотря на глубокую вовлеченность в них Черчилля, его интерес к международному положению становился все больше. Они с Ллойд Джорджем настроились держать Грея в «состоянии готовности», и Уинстон даже ходил плавать вместе с министром иностранных дел, чтобы все время держать его в форме. В течение некоторого времени его отношения с сэром Эдвардом крепли. Грей стал крестным отцом его маленького сына[27]. Уинстон разослал своим коллегам длинный меморандум в преддверии решающей встречи Комитета обороны империи (КОИ), членом которого он состоял, назначенный на 23 августа. Он представлял себе возможность большого европейского конфликта, в котором решающее столкновение должно было произойти между Германией и Францией. Черчилль предлагал способы, которыми можно было произвести вмешательство Британии, и составлял воображаемое расписание развертывания войск. Он нетерпеливо обменивался письмами с Ллойд Джорджем, и какое-то время оба они считали, что война вот-вот начнется. Война, как понимал Черчилль, будет вестись не за Марокко или Бельгию, а за то, чтобы предотвратить растаптывание Франции прусскими юнкерами.

Марокканский кризис миновал, но настроение, с которым Черчилль приступал к своим новым обязанностям, сильно отличалось от того, в каком он пребывал шестью месяцами ранее. Некоторые из его коллег были встревожены легкостью, с которой было сделано предположение, что британские войска будут сражаться во Франции. У них создалось впечатление, что никакого обязательства взято не было. Они были очень обеспокоены новыми «буйствующими стратегами», чьи действия нарушат равновесие Кабинета. Они напоминали себе, что Черчилль был военным и что он казался чрезмерно обрадованным перспективой войны. Его видимый крутой поворот к другой важной теме вызвал дальнейшие обвинения в «нестабильности». Черчилль был определенно восхищен. Его новый пост был достаточно важным, и он вольет в него все, что у него есть. Он отвергал обвинения в непоследовательности, Он всегда верил в главенство флота. Что конкретно это за собой влекло — должно было всегда оставаться вопросом, решение которого зависело от конкретных обстоятельств, Он не был «пацифистом» — это слово только начинало входить в обращение — и, как любой разумный человек, изменял свои выводы по мере изменения обстоятельств.

Образец его поведения при вступлении в новую Должность был до сих пор полностью предсказуемым[28]. Он был энтузиастом. Он хотел знать все о своих новых обязанностях, и знать немедленно. Он зондировал и прощупывал любой аспект проблем военно-морского флота с веселым безразличием к amour-propre[29]. Он отлично сознавал, что несет ответственность за безопасность империи. Личный состав величайшего флота в мире был в его руках, и он не потерпит никакого противостояния в своем определении того, как распоряжаться его применением. Здесь, наконец встретились человек и время. В некотором отношении он был самым могущественным человеком в стране. Он не мог не отдавать себе отчет в драматизме своего положения и одновременно торжествовал среди мириад морских традиций (и форм военно-морского обмундирования), к которым теперь получил доступ. Он был живым воплощением великой традиции. По сигналу отплытия он мог подняться на любой из бесчисленного множества кораблей. Он страшился перспективы жизни в Адмиралтействе и старался не замечать проблемы оплаты дюжины слуг, которые были необходимы, чтобы сделать здешнюю жизнь терпимой. Его жена была значительно менее «незамечающей».

26

Пирс Брендон. Уинстон Черчилль: краткое жизнеописание. Лондон, 1984. С. 56–57.

27

Кейт Роббинс. Сэр Эдвард Грей. Лондон, 1971. С.244.

28

Ричард Хоус. Бывший моряк: Черчилль и войны на море. Лондон, 1985. Стефан Росскил. Черчилль и адмиралы. Лондон. 1977. Бернард Семмель. Либерализм и военно-морская стратегия: идеология, интересы и морская мощь во времена Мирной Британии. Бостон, 1986. С. 131–137.

29

Слабоумие (фр.). — Ред.