РОК

Конечно, я с большим удовольствием вновь, через четыре года, встретился с X. Асадом. Каково же было мое удивление, когда я опять увидел его в состоянии депрессии, может быть, несколько меньшей, чем в 1983 году, но с той же тревогой и внутренней обреченностью. Оказалось, на этот раз ему сказали, что у него онкологическое заболевание. Не надо объяснять, что значит этот диагноз для любого человека, а тем более для руководителя страны.

82

И опять, проведя тщательное обследование, мы полностью исключили диагноз злокачественной опухоли. Асад покидал нас, окрыленный сознанием того, что он здоров и может оставаться лидером своего народа.

Эта история еще раз подтверждает, каким острым оружием может быть состояние здоровья политической элиты в борьбе за власть. Хорошо, что в сложной обстановке рядом с Асадом были честные, преданные своему врачебному долгу и к тому же квалифицированные специалисты. А окажись на нашем месте врачи, которые бы слепо исполняли чужую волю или просто не способные разобраться в сути болезни и ее прогнозе? Они бы не только сломали жизнь и судьбу X. Асада, но и вызвали бы тяжелый политический кризис, который отразился бы на судьбе Сирии и ее народа.

Я не хотел бы, чтобы мои очередные оппоненты заявили в связи с изложенной историей, что Чазов пытается защищать больных или одряхлевших руководителей страны, которые цепляются за власть, хотя уже не способны управлять страной. Нет, нет и еще раз нет! Если состояние здоровья ограничивает работоспособность руководителя, если он вследствие своей болезни представляет угрозу будущему страны и народа, такой лидер или политический деятель, конечно, вызывает сочувствие, но должен с почестями уйти с политической арены. Власть — это не представительство и не подписи под указами и постановлениями, это тяжелый, ответственный труд, который может выполняться только сильной личностью с ясным мышлением. Наша страна приобрела горький опыт в этом отношении.

К сожалению, мы, врачи, связанные клятвой Гиппократа, бессильны помочь обществу в решении этих проблем. Несомненно, должны быть четкая правовая база, специальные законы, как, например, в США, регламентирующие очень тонкую, полную этических и в то же время политических вопросов проблему здоровья руко-

83

водителей страны. К такому мнению меня привела работа на протяжении 25 лет с первыми лицами государства, и было много моментов, когда мое врачебное кредо, врачебные принципы шли вразрез с моим общественным долгом. Если общество хочет знать правду и, главное, действовать, оно должно брать на себя ответственность за последствия, связанные с разглашением данных о состоянии здоровья руководителей, а не взваливать ее на врачей.

В ситуации с болезнью Ю. Андропова была другая подоплека. Несмотря на ее тяжесть, он активно работал, с его аналитическим мышлением трудно было тягаться любому члену Политбюро, и в то время он не лежал месяцами в Центральной клинической больнице или санатории «Барвиха». Но его надо было хоть чем-то скомпрометировать в глазах Брежнева, постараться доказать, что он поступил опрометчиво, недальновидно, поставив Андропова на второе место в иерархии руководства СССР.

Совершенно неожиданно для меня Брежнев поставил передо мной вопрос о характере болезни Андропова и ее прогнозе. Этот интерес был для меня удивителен, учитывая, что, во-первых, я ему неоднократно рассказывал о тяжести болезни Андропова, на что он отвечал, что «Юрий работает больше, чем все здоровые члены Политбюро», а во-вторых, он уже давно перестал интересоваться всем, что не касалось лично его. Он прямо заявил: «Знаешь, Константин Устинович (Черненко) говорит, что идут разговоры о тяжелой, неизлечимой болезни Андропова, о том, что он обречен. А мы на него очень рассчитываем. Ты должен четко доложить о его возможностях и о его будущем». Вслед за этим мне позвонил взволнованный Ю. Андропов и рассказал, что его пригласил к себе Брежнев и очень долго расспрашивал о состоянии здоровья, самочувствии, работоспособности и в заключение сказал, что обязательно поговорит с Евгением (он меня

84

всегда так называл) и потребует сделать все возможное для сохранения его здоровья.

Ю. Андропов опасался, что Л. Брежнев, выражая заботу о нем, постарается выяснить все подробности его болезни, ее тяжесть, перспективы. «Вы постарайтесь развеять сомнения Леонида Ильича, — попросил он. — Я уверен, что кто-то под видом заботы хочет представить меня тяжелобольным, инвалидом».

Я понимал Андропова, который однажды уже пережил подобную ситуацию, когда летом 1966 года его пытались убрать с политической сцены, используя проблемы здоровья. Это был сложный период в становлении Брежнева и его окружения после смещения Хрущева, когда обострилось противостояние с группой Шелепина. В этот период Ю. Андропов попадает в Центральную клиническую больницу с диагнозом: «гипертоническая болезнь; инфаркт миокарда». Чувствовал он себя хорошо, и лишь изменения на электрокардиограмме позволяли врачам утверждать, что он перенес инфаркт. Ставился вопрос о его переводе на инвалидность. В то время я еще не работал в 4-м Управлении и был весьма удивлен, когда меня пригласили на консультацию к Ю. Андропову. Как оказалось, это было сделано по просьбе академика Е.М. Тареева, замечательного клинициста и ученого, у которого закрались сомнения в правильности диагноза. Он был 'знаком с нашими работами в области диагностики и лечения инфаркта миокарда, знал и исследования института, который я в то время возглавлял, касавшиеся артериальной гипертонии. После изучения истории болезни и обследования Ю. Андропова у нас сложилось единое мнение, что в данном случае нет никакой гипертонической болезни, нет никакого инфаркта миокарда, а речь идет о так называемом альдостеронизме в связи с болезнью почек и реакцией надпочечника. Лабораторные данные подтвердили наше мнение, а прием назначенных нами препаратов через три-четыре дня полностью нор-

85

мализовал электрокардиограмму. И то, что после этой неудавшейся попытки списать Андропова с политической сцены он еще 18 лет активно занимался государственной деятельностью и прошел путь от заведующего отделом ЦК КПСС до Генерального секретаря, несомненно, и наша с Евгением Михайловичем Тареевым заслуга.

Не знаю, чем это объяснить — тем, что одряхлевший Л. Брежнев забыл об этом разговоре или были какие-то другие причины, только больше он к вопросу о состоянии здоровья Ю. Андропова не возвращался.

«Ничто не ново под луною: что есть, то было, будет ввек», — писал великий историк земли русской Н.М. Карамзин. Эту истину я ощущал на протяжении всего своего жизненного пути — при Брежневе и Андропове, Горбачеве и Ельцине.

В 1985 году я вновь столкнулся с ситуацией, напоминавшей историю Ю. Андропова и X. Асада. Это был период, когда новый генсек М. Горбачев собирал свою команду, чтобы заменить старую брежневскую гвардию Тихонова, Гришина, Капитонова, Павлова и других, которые, мягко говоря, недолюбливали М. Горбачева.

Однажды мне позвонил один из самых уважаемых мной в верхушке партийного руководства того периода Е.К. Лигачев. Еще в бытность его секретарем Томского обкома мы по его просьбе создали в этом городе прекрасный филиал Кардиологического центра. В организации филиала и его строительстве решающую роль сыграл Е. Лигачев. В этот период зародились наши теплые, дружеские отношения, на которые не влияли превратности судьбы. Вот почему он без излишней дипломатии сразу изложил суть просьбы: «Михаил Сергеевич хочет привлечь для работы в ЦК новые кадры, умных талантливых организаторов, людей с новыми взглядами. Я только что вернулся из Свердловска, поближе познакомился с Ельциным, его работой и рекомендовал Михаилу Сергеевичу перевести его в Москву, в ЦК.

86

Нам надо менять кадры, и такие люди, как Ельцин, нам нужны. Естественно, многим придется не по душе его переезд в Москву, и сейчас уже начинают муссировать слухи о его здоровье, о том, что он очень больной человек и вряд ли его целесообразно брать на работу в ЦК. Так что могут выходить и на Вас с вопросами о здоровье Ельцина. Мы с Михаилом Сергеевичем просили бы это учесть».