Страница 40 из 62
— Я люблю тебя, Хмурый.
— Полагаю, это и есть обещанная тайна. Только ведь я не верю на слово.
— Жаль. Говорить намного легче.
Он смеется. Затем встает с постели, натягивает белые полотняные брюки и исчезает в направлении кухни. Я оглядываю спальню. Такую обстановку принято называть пуританской. Нигде ничего лишнего: книжные шкафы, подставка для газет, встроенный платяной шкаф, подо мной двуспальная кровать, застланная простыней, одна-единственная небольшая подушка, тощее одеяло. По этой картине можно реконструировать вечернее времяпрепровождение Даниэля, а взглянув на корешки книг, я поражаюсь, в какой серьезной компании он проводит ночи.
Я встаю и напяливаю на себя сброшенную Хмурым майку; чуть потянуть книзу край, и майка вполне сойдет за мини-платье. Теперь можно обойти квартиру. Повсюду наблюдаю одну и ту же картину. Комната Эллы — единственная территория, где можно говорить об уюте. На мой взгляд, девочка получает все, чем занятый выше головы отец может компенсировать свое вынужденное отсутствие. Над кроватью цветная фотография в овальной рамке — портрет молодой женщины с короткой мальчишеской стрижкой и сверкающими в улыбке белоснежными зубами. Мать Эллы… Красивая, хрупкого сложения и, по видимости, веселого, уравновешенного нрава.
В дверях появляется Даниэль.
— Хочешь апельсин?
— Я до того проголодалась, что готова слопать его с кожурой. Как звали твою жену?
— Айрис.
— Судя по фотографии, ей с тобой хорошо жилось.
— Еще бы! Жить со мной — сплошное удовольствие. Пошли чего-нибудь перекусим!
Я закрываю за собой дверь, но не могу справиться с некоторым смущением. Даниэль тотчас замечает это и обнимает меня за плечи.
— В чем дело?
— Меня одолевают дурацкие мысли.
— Из-за фотографии?
— Я чувствую себя насильно вторгшейся в твою жизнь.
— Но ведь так оно и есть. — Он прижимается щекой к моему лицу. — Ты вторглась и заняла ее место. За что стоит тебя поблагодарить. Айрис наконец очутилась там, куда мне не удавалось ее поместить. Таков естественный порядок вещей, и не стоит заниматься самоедством. Я люблю тебя, Дениза. Может, хоть теперь ты наконец поймешь, почему я так боюсь за тебя.
На следующий день, за неимением других занятий (ведь что ни говорите, а я — жертва аварии), дожидаюсь, когда Даниэль отбудет по своим делам, и удираю из дома. Вот уже который день хочу нанести визит Квазимодо. Лишившись машины, я вынуждена взять такси и всю дорогу молю Всевышнего об удаче: застать бы моего знакомца дома.
В былые времена Квазимодо тоже работал сыщиком, с помощью энергичных методов добиваясь блестящих результатов. В силу своего темперамента он без конца попадал в разные переделки. Заклятый враг преступников, Квазимодо считал, будто законы пишут лишь для того, чтобы облегчить жизнь гангстерам. Однажды он попал в автомобильную катастрофу — на большой скорости врезался в дерево. Долгие недели бедняга находился на грани жизни и смерти, подключенный к аппарату искусственного дыхания, и в конце концов врачи начали коситься на настырного пациента: сколько, мол, можно понапрасну занимать койку? Когда же все-таки пришел в себя, взглянуть на это невероятное чудо потянулись и врачи, и коллеги-сыщики. Но человека будто подменили: задиристый, воинствующий Дон Кихот превратился в тихого, чуть насмешливого мудреца. Минуло несколько месяцев, и он постепенно начал подниматься с постели и заново учиться ходить. Его оставили в отделении реанимации на правах предмета культа. Дни напролет бедняга ковылял на костылях в проходе между койками, восстанавливая забытые навыки. Потом как-то раз поступил очередной пациент, и санитар, внося носилки, с силой распахнул дверь и сбил с ног инвалида; у того вновь оказались сломаны обе ноги и кости таза. И снова несколько суток на зыбкой грани между бытием и небытием. Врачи решили положиться на его волю — захочет ли он жить. Он захотел. Через месяц-другой снова встал на ноги. Хромой, сгорбленный, заново научился ходить. Присвоил себе кличку Квазимодо и настаивал, чтобы именно так к нему и обращались. По выходе из больницы его отправили на пенсию. С тех пор хромой Квазимодо бродит по городу, знает обо всем, что там происходит, и мудро помалкивает.
Знакомством с Квазимодо я обязана Дональду. Однажды моему другу понадобился совет и он прихватил меня с собой на свидание. Герой французского классика, вероятно, был старше, а этому Квазимодо и сорока-то, должно быть, не стукнуло; лицо гладкое, без морщин, ясные глаза такой насыщенной голубизны, какой мне сроду не доводилось видеть. Первая наша встреча началась с перепалки. Квазимодо язвил на мой счет, насмешничал, я взвилась на дыбы и стала огрызаться. Через какое-то время Дональд испарился, но мы этого даже не заметили; я без пощады лягала Квазимодо, он тоже не оставался в долгу. В ожесточенном поединке шел час за часом, на столике перед нами росла шеренга опорожненных стаканчиков. Проснувшись на другое утро, я обнаружила, что мне недостает этого человека, и отправилась к нему снова. Он встретил меня приветливо, и взаимная пикировка перешла в странную дружбу. Квазимодо заставлял меня рассказывать о себе и деликатно направлял мое развитие. Он никогда не был мною доволен и при этом стремился доказать свою правоту. В результате я научилась не отвергать его подчас парадоксальные высказывания. Во многих отношениях Квазимодо истинное сокровище. Для него не существует тайн, он в курсе всех событий. У него весьма необычный круг знакомых, и бывшие коллеги частенько прибегают к его услугам.
Квазимодо дома. Он вводит меня в просторную квартиру, и я в очередной раз поражаюсь скудости обстановки. Вся необходимая мебель выстроилась вдоль стен, середина огромной гостиной абсолютно пуста, здесь впору устраивать танцевальные вечера. Пол — голый паркет, нигде ни коврика.
Квазимодо усаживает меня в кресло, приветливо улыбается.
— Давненько я тебя не видал. Выпьешь чего-нибудь?
— Чаю. Что у тебя с лицом?
Он ощупывает скулу, на которой всеми цветами радуги отливает синяк, и усмехается.
— Заснул у телевизора. Вывалился из кресла и стукнулся физиономией о спинку стула, который подставил под ноги. Постыдный промах, правда?
— С кем не бывает…
Квазимодо включает электрический чайник. Должно быть, прежде он был высокого роста, о чем свидетельствуют непропорционально длинные руки при сгорбленной спине. Негнущуюся правую ногу при ходьбе он волочит за собой и двигается чуть ли не скачками.
— Что у вас новенького?
— Чего ты еще не знаешь?
— Я? — смеется он. — Да почитай что ничего не знаю. Правда, что Беллок вернулся?
— Ты знал его прежде?
— Да.
— И как близко? — интересуюсь я и пытаюсь отобрать у него поднос, но хозяин ловко управляется с сервировкой.
Я отхожу к окну и сквозь занавеску смотрю на тихую улицу. На тротуаре у дома напротив вертится беспризорная собака, какая-то женщина, облокотясь на выставленную в окне перину, наслаждается свежим воздухом, легкий ветерок колышет листву.
— Чай готов. Ты ведь любишь без сахара?
— Да. — Я пододвигаю кресло, чтобы лучше видеть лицо своего друга, затем располагаюсь поудобнее и одариваю его улыбкой. — Давно хочу попросить — покажи какую-нибудь свою фотографию.
— Тех времен, когда я еще не был Квазимодо?
— Времен твоей молодости.
— Зачем тебе это? — с полуулыбкой спрашивает он.
Я разглядываю его прямой нос, широкий, резко очерченный рот и затрудняюсь объяснить причину своей просьбы. Но в этом и нет нужды.
— Наверное, кого-то напоминаю? — Он кладет ложечку, которой размешивал свой крепкий чай, и выходит из комнаты.
Чтобы скоротать время, я прихлебываю чай и ломаю голову, кого же мне напоминает Квазимодо. Ответа приходится ждать несколько минут, хозяин возвращается с альбомом и кладет его мне на колени. Сам опускается в кресло напротив, а я принимаюсь листать альбом. На снимках спортсмен в черном полотняном костюме демонстрирует приемы каратэ. Высокий, широкоплечий и необычайно гибкий… На одной из фотографий он запечатлен в момент выполнения обратного сальто, на других — во время бега, в прыжке — распластавшимся в воздухе. А вот наконец я вижу его лицо, лишь слегка заслоненное выставленными для защиты кулаками. Вылитый Беллок, только глаза синие.