Страница 2 из 7
– Остынь, Митлз, все нормально, – сказал Андрей. – Давай за мной.
Не разжимая кулаки, то и дело потирая ими глаза, он направился к окруженной лесами махине Воскресенского собора. Сколько Андрей себя помнил, – и собор, и сам монастырь, его стены и башни, все время находились в стадии реставрации. И это его вполне устраивало. Не будь по всей территории монастыря множества заборов, лесов и запретных мест, где и в самом деле никто, кроме рабочих, не появлялся, разве мог бы он вместе с братом Шуриком так спокойно, без помех, часами обследовать каждый уголок детища патриарха Никона.
Видимо, ответственные за реконструкцию считали, что, если на единственную дверь в окружавшем собор заборе навесить замок побольше, то попасть в него никто не сумеет. Но разве для семнадцатилетних парней заборы и замки когда-нибудь были преградой. Сместив в заборе одну из широких досок, Андрей, а за ним и Митлз юркнули в щель и оказались в жутковатых сумерках каменной громадины, где, по сравнению с уличной жарой, было намного прохладнее.
Андрей знал, что кроме как через эту щель выйти из собора они могли либо, поднявшись на самый верх реставрируемого шатра и спустившись во двор по крутой деревянной лестнице, рискуя в любой момент сорваться вниз, либо через подземную церковь, через глубокий каменный ров и подземный ход, выводивший за пределы монастыря на северо-восточный склон горы Сион.
Как всегда, первые несколько минут внутри собора Андрей передвигался на цыпочках. Митлз был здесь впервые, но и он старался вести себя как можно тише. Шел за Андреем, то и дело хватая его за руку, постоянно оглядывался и задирал голову вверх, откуда внутрь собора проникал слабый свет.
– Куда мы, Монах? – прошептал Митлз, когда они, повернув за первую же толстенную колонну, оказались в полнейшей темноте. – Подожди, дай хоть спичку зажгу.
– Не надо зажигать, сейчас все будет видно, – сказал Андрей, неплохо ориентировавшийся в лабиринте лестниц и поворотов.
Вскоре темнота посерела, а когда они остановились на самом верху белокаменной лестницы, и вовсе стало светло.
– Осторожно, Митлз, не навернись, – сказал Андрей, начиная спуск. – Ступеньки крутоваты. Их здесь ровно тридцать. Между прочим, столько же лет было Иисусу Христу, когда его на кресте распяли.
– Ты, е-мое, хочешь сказать, что тридцать три это не просто так. То есть, что столько спецом сделали?
– Естественно, – сказал Андрей. – Внизу – церковь Константина и Елены, так что ты здесь больше не матюгайся. Грех. Там в самом-самом низу есть колодец. Сейчас он засорен, а раньше монахи из него воду брали.
– Откуда ты все знаешь?
– Знаю, – Андрей сошел с последней ступеньки и за руку придержал Митлза, который и в самом деле под конец чуть не упал.
– А здесь здорово! А, Монах? – сказал тот, осмотревшись.
– Ага. Ты вот что, подожди-ка меня здесь. Я вернусь быстро, буквально через пару минут, – и не успел Митлз возразить, как Андрей, завернув за угол, пропал…
Еще в позапрошлом году он обнаружил на северном склоне, так называемого, Сионского холма, заросшем кустами бузины и высокой густой крапивой, недалеко друг от друга два подземных хода. Один ход, скорее всего, ведущий в Ефремову башню, на полпути был полностью засыпан битым кирпичом и землей. Второй выводил в ров, окружающий подземную церковь Константина и Елены.
Андрей хорошо знал названия всех башен и построек в Новоиерусалимском монастыре из рассказов своей покойной бабушки Елизаветы Андреевны. Бабушка верила в Бога. И очень хотела, чтобы Андрюшенька тоже верил.
Пока Андрей не начал ходить в школу, Елизавета Андреевна летом, когда они жили на даче, чуть ли не каждую неделю возила единственного внука в деревню Рубцово, в одну из немногих в районе действующих церквей, где мальчику приходилось отстаивать всенощную и причащаться. Вечерами перед сном бабушка следила, чтобы он обязательно, не меньше трех раз крестился, читала ему библию и евангелие, рассказывала о святых мучениках, о Новоиерусалимском монастыре и связанных с ним историях. Она часто приводила его к монастырю и гуляла с Андреем внутри и вокруг него, в Гефсиманском саду, у скита патриарха Никона, непременно набирала в бидончик воды из святого источника и молилась, молилась, молилась.
Верующим Андрей так и не стал. Возможно только из-за того, что его к этому так усердно приучали. Но зато хорошо запомнил бабушкины истории и навсегда полюбил истринские места: монастырь, речку, называемую Йордань, древний полуразрушенный скит на ее берегу…
О найденном подземном ходе Андрей рассказал Шурику. Чтобы не наткнуться на рабочих и реставраторов, они стали приходить сюда почти каждые субботу и воскресенье, когда у тех были выходные. Ребята гуляли по недоступным для других местам, фотографировались на самом верху Воскресенского собора, взорванного немцами при отступлении в сорок первом. Теперь здесь уже была восстановлена большая глава, увенчанная огромным золотым крестом. Они любовались с верхотуры неповторимой красотой Истры и ее окрестностей, а затем спускались в подвалы собора, надеясь обнаружить еще какой-нибудь потайной ход или дверь, за которой могло оказаться что-нибудь ценное.
Они, конечно, ничего не нашли, если не считать пустого тайника. Его Андрей обнаружил случайно, когда в одном из самых низких мест собора пытался отковырнуть со стены изразец с изображением летящей птицы, напоминающей голубя. Соседний с изразцом камень вдруг провернулся на своей оси, и рука Андрея почти по локоть оказалась в образовавшейся нише.
После столь долгих поисков было вдвойне обидно, что тайник оказался пуст. К тому же о заостренный штырек, торчащий сбоку в стене ниши, Андрей довольно сильно поранил большой палец. Ни он, ни Шурик никогда ничего в тайнике не прятали, да собственно и прятать-то было нечего, и вот теперь Андрею пришло на ум, что настало время использовать его по назначению.
Он остановился перед знакомым изразцом, опустился на колени и достал из кармана зажигалку. Все время: и пока Митлз выводил его из музея, и на улице, и в соборе он чувствовал, что сжимает в правом кулаке что-то теплое. Разжал он пальцы только теперь и при свете зажигалки увидел на ладони маленькую, потемневшую от времени металлическую иконку.
Андрей подумал, что она, скорее всего, была центральной частью складня, так как внизу с боков иконки сохранилось по согнутой петельке. Он видел складни в музее. Большинство из них – золотые или серебряные сохранились довольно неплохо. На этой иконке выпуклые части почти совсем стерлись. К тому же сверху на ней, вместо обычного креста была взмахнувшая крыльями маленькая птица зеленоватого цвета, которая словно вцепилась в иконку короткими лапками, на которых вместо когтей были четко различимые человеческие пальцы.
Андрей не мог понять, как диковинная иконка очутилась у него в руке. Ему казалось, что в музее, после ослепившей его вспышки, он выронил проволоку и, конечно, ничего из витрины не вытащил. Но сейчас он и видел, и чувствовал тяжесть иконки.
Зажигалка нагрелась, и Андрей погасил ее. И тут же вспомнил отрывок еще одного сна, виденного сегодня ночью. Будто он очень медленно ведет под руку свою, уже лет пять как умершую бабушку Лизу. Подводит ее к воротам монастыря, что под Надвратной церковью, в которые они собираются войти. Но неожиданно у бабушки подкашиваются ноги, и она, молча и также медленно, глядя прямо перед собой, падает, а он пытается удержать ее и не может.
– Приснится же, – прошептал Андрей и вдруг увидел, что летящая птица на иконке ни что иное, как уменьшенная копия голубя на изразце подвальной стены, и что и иконка, и изразец излучают одинаковый зеленоватый фосфорический свет.
2 июля 1977 года. Пляж «Детский»
Шурик сидел на траве, прислонясь спиной к черному чугунному стволу старинной пушки – одной из шести, установленных на импровизированных лафетах почти напротив входа в Новоиерусалимский монастырь и обращенных жерлами, забитыми всяким мусором, в сторону города.