Гончаров

Отец Гончарова умер довольно рано, в сентябре 1819 года, когда будущему писателю едва исполнилось семь лет. В дальнейшем его воспитание, в том числе и религиозное, будет значительно скорректировано иными влияниями. Независимо от вопроса о старообрядчестве нельзя не отметить действительно глубокой религиозности Гончаровых по отцовской линии. М. Ф. Суперанский, отмечая самые характерные черты в роду Гончаровых, упоминает «глубокую религиозность, крепко соединенную с обрядностью, как и привязанностью к старому русскому быту вообще, отличавшие старшие поколения, включая брата и сестёр писателя».[28] Можно лишь поверить биографу Гончарова на слово, ибо он, к сожалению, не приводит никаких конкретных фактов, подтверждающих данное суждение. Тем не менее с определённостью можно сказать о том, что дед писателя, Иван Иванович Гончаров, был человеком не только религиозным, но и «книжным», что и проявилось в упомянутом «Летописце». Кстати, биографы Гончарова обычно ничего не говорят о деде писателя, Иване Ивановиче Гончарове. А зря! Это был необыкновенный человек, и, главное, он обладал охотой к писательству. Недаром, родившись в семье солдата, он стал служить в драгунском полку не кем иным, как писарем. Иван Иванович был человеком религиозным и «книжным», что и проявилось в упомянутом «Летописце». Весьма заметную часть этой рукописной семейной книги занимают «Страсти Христовы». Иван Иванович Гончаров в 1720-х годах взял на себя своего рода духовный подвиг: несколько лет переписывал (и даже, возможно, обрабатывал[29]) средневековое сочинение «Страсти Христовы», которое, кстати, особенно широкое распространение имело в старообрядческой среде. В этом книжном памятнике подробно описывались последние дни жизни и страдания Иисуса Христа перед распятием. Нет сомнения, что еще в детстве маленький Ваня Гончаров слышал чтение этой дедовской книги и держал «Летописец» в руках. Можно себе представить, что чувствовал и переживал впечатлительный мальчик, когда кто-нибудь из взрослых читал: «Наутрие же и возложиша на него великия железа на шию его и руце и приведоша его во двор Каиафе и тогда собрашася окаянии жидове малие и велице и с великою радостию яко во своих руках имеют его начата его бити по ланитам и пхаху и плеваху аки в простое лице и в пречистые его очеса и во святыя уста…» Несомненно, дед писателя имел творческие наклонности и, скорее всего, действительно не ограничивался механической перепиской памятника. О его склонности к живописанию свидетельствуют заключительные строки, содержащие выразительную метафору: «Во славу святыи единосущный и неразделимые Троицы Отца и Сына и Святаго Духа написежеся сия богодохновенная книга страсти Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа Лета от сотворения мира 7236 году от воплощения же Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа 1728 году сентября 14 дня солдатского сына Ивана Иванова Большаго Гончарова и писана в городу Синбирску от оного Ивана Гончарова много грешнаго ево рукою яко серна от тенет избавися и тако и аз от сего труда. Аминь»[30]. Иван Иванович вообще был человеком весьма толковым. Подобно тому, как его знаменитый внук поднимется от рядовой чиновничьей должности до тайного советника (а это уже генерал!), дед Иван энергично продвигался по служебной лестнице. В семейном «Летописце» дед писателя сделал запись: «Пожалован я из полковых писарей в аудиторы 1738 года июня 28 дня а из аудиторов в порутчики и 1742 году марта 18 дня и порутчицкой патент дан от Военной коллегии». В 1744 году Иван Гончаров в Оренбуржье командует крепостями Магнитной, Урдасымской и Таналыцкой. В 1745 году он уже «пожалован в капитаны». В Таналыцкой крепости, кстати сказать, родился у деда Ивана сын Александр — отец великого писателя. Это произошло в 1754 году.

Мать писателя, Авдотья Матвеевна, урожденная Шахторина (1785–1851), происходила из купеческой семьи и вышла в 1803 году замуж за пятидесятилетнего Александра Ивановича в 19 лет. Авдотья Матвеевна отличалась необыкновенным умом, практичностью, деловитостью. О своей матери Гончаров вспоминал как о «необыкновенно умной, прозорливой женщине», она была для детей нравственным авторитетом, перед которым они «склонялись с ненарушенным ни разу уважением, любовью и благодарностью». Хотя Авдотья Матвеевна не получила образования, она была хорошей воспитательницей своих детей. «Мать любила нас, — отмечал Гончаров, — не той сентиментальною, животною любовью, которая изливается в горячих ласках, в слабом потворстве и угодливости детским капризам и которая портит детей. Она умно любила, следя неослабно за каждым нашим шагом, и с строгою справедливостью распределяла поровну свою симпатию между всеми нами четырьмя детьми. Она была взыскательна и не пропускала без наказания или замечания ни одной шалости, особенно если в шалости крылось зерно будущего порока. Она была неумолима». Семья получилась немаленькая: кроме Ивана, было еще трое детей. Брат Николай (1808–1873) стал учителем гимназии, а в конце 1850-х — начале 1860-х годов — редактором газеты «Симбирские губернские ведомости». Были еще сестры: Александра (по мужу Кирмалова, 1815–1896) и Анна (по мужу Музалевская, 1818–1898). Мать строго следила за воспитанием росших без отца детей. Следует прибавить, что иногда она прибегала даже к телесным наказаниям.[31] Как уже было сказано, Авдотья Матвеевна была религиозна. Известно, что даже дома она часто молилась и читала акафисты. Внук Авдотьи Матвеевны Александр Николаевич Гончаров вспоминал, что в ее комнате «был большой киот и постоянно горела синяя лампада».[32] Ежегодно, по заведенному обычаю, она присутствовала на исповеди в Спасо-Вознесенском соборе.[33] Судя по роману «Обломов», Авдотья Матвеевна пыталась приучить Ивана к молитве: «Став на колени и обняв его одной рукой, подсказывала она ему слова молитвы. Мальчик рассеянно повторял их, глядя в окно, откуда лилась в комнату прохлада и запах сирени.

— Мы, маменька, сегодня пойдем гулять? — вдруг спрашивал он среди молитвы.

— Пойдем, душенька, — торопливо говорила она, не отводя от иконы глаз и спеша договорить святые слова. Мальчик вяло повторял их, но мать влагала в них всю свою душу». О религиозном воспитании романиста можно получить представление и из романа «Обыкновенная история». Александр Адуев «вспомнил, как, будучи ребенком, он повторял за матерью молитвы, как она твердила ему об ангеле-хранителе, который стоит на страже души человеческой и вечно враждует с нечистым; как она, указывая ему на звезды, говорила, что это очи Божиих ангелов, которые смотрят на мир и считают добрые и злые дела людей, как небожители плачут, когда в итоге окажется больше злых, нежели добрых дел, и как радуются, когда добрые дела превышают злые. Показывая на синеву дальнего горизонта, она говорила, что это Сион…»

Как ни старалась Авдотья Матвеевна, ей, кажется, не удалось пробудить в душе Гончарова искры какого-нибудь особого благочестия, прилежания к обряду и молитве. В черновиках очерка «На родине» он признается: «Убегаешь, бывало, к нему (крестному Николаю Николаевичу Трегубову. — В. М.), когда предстояло идти ко всенощной, или в непогоду, когда она (мать. — В. М.) шила, читать ей вслух, или пока она молится, стоя на коленях, Акафист Спасителю…»[34]

В доме Гончаровых было множество образов, перед которыми домочадцы будущего писателя молились, а мать читала акафисты. Считают, что в этом доме «находили приют юродивые; стекались и множились рассказы о святых местах, чудесах, исцелениях».[35] По смерти Авдотьи Матвеевны «большой киот» был, видимо, расформирован: каждому из детей досталась его часть. Александр Николаевич, племянник Гончарова, рассказывал, что из старого гончаровского наследства всем досталось по два, по три образа. У Ивана Александровича в Петербурге на Моховой, в задней комнате, также было несколько образов из старого гончаровского дома.[36] Нельзя умолчать о замечательном факте, относящемся до религиозной жизни Авдотьи Матвеевны. Скончалась она в день Святой Пасхи, а в день Пасхи умирают, как известно из церковного предания, либо праведники, либо те, к коим Бог особенно милостив. В «Летописце» имеется запись: «1851-го года 11-го апреля на Пасху в среду скончалась Авдотья Матвеевна Гончарова на 65-м году от рождения, урожденная Шахторина, от удара, а погребена 13-го апреля на кладбище Всех Святых».[37] Гончарову тогда было 39 лет. Узнав о смерти матери в Петербурге, он писал 5 мая 1851 года своей сестре Александре Александровне: «Да, милый друг Сашенька, кончина нашей матери должна тебе отозваться тяжелее, нежели всем нам. Ты вообще дружнее всех нас была с нею, а любовь ее к твоим детям и попечения о них сблизили Вас еще теснее. Старушка никогда не показывала предпочтения никому из нас, но, кажется, тебя она любила больше всех, и за дело: ты ей не делала даже мелких неприятностей своим характером, как мы, например, с Анютой часто делали невольно, притом она частию твои несчастия приписывала себе и оттого за тебя больше страдала. — Больно и мучительно, как подумаешь, что ее нет больше, но у меня недостает духа жалеть, что кончилась эта жизнь, в которой оставались только одни страдания и болезненная томительная старость.

28

Суперанский М. Ф. Указ. соч. С. 580.

29

См.: Летописец. С. 358.

30

Летописец. С. 339. Однако Гончаров никогда не упоминал о «Летописце». В своих автобиографиях упоминает он о чтении Державина, Радклиф, различных путешествий и многого, многого другого… Может быть, романист умалчивал об этой семейной реликвии по присущей ему скрытности…

31

И. А. Гончаров. Новые материалы и исследования. Литературное наследство. Т. 102. М., 2000. С. 577.

32

Смирнова И. В. Семья Шахториных в Симбирске. К родословной И. А. Гончарова // Традиция в истории культуры. Материалы II Региональной научной конференции. Ульяновск, 2000. С. 238.

33

Там же.

34

Летописец. С. 356.

35

Ляцкий Е. Гончаров. Жизнь, личность, творчество. Критикобиографические очерки. 3-е изд. Стокгольм, 1920. С. 68. Правда, не совсем ясно, на каких материалах основывается Е. Ляцкий, говоря о юродивых и пр.

36

Там же.

37

Там же. С. 287.