Макиавелли

Предчувствуя скорый уход, Никколо позвал своих друзей и родственников и, до конца оставаясь самим собой, пересказал им свой недавний сон. По его словам, ему привиделась группа жалких, исхудавших оборванцев, бедняков, которые, как он утверждал, были душами из рая — «блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное».[93] Затем он увидел других людей, преисполненных благородства, облаченных в дорогие наряды и чиновничьи платья, среди которых он узнал Платона, Плутарха, Теренция и других великих мыслителей Античности, и все они собрались обсуждать политические вопросы. Ему было сказано, что это проклятые, ибо «дружба с миром есть вражда против Бога».[94] Когда же Никколо спросили, к кому бы он хотел присоединиться, он ответил, что предпочитает оказаться в аду с благородными душами, чтобы обсуждать вопросы политики, нежели в раю среди оборванцев.

Каким бы шокирующим это ни казалось, Макиавелли в очередной раз продемонстрировал характерное для флорентийцев парадоксальное чувство юмора, прибегнув к каламбуру, ранее использованному в «Мандрагоре», и высмеяв собственную привычку писать трактаты, обрядившись в мантию. И все же в последние годы жизни Макиавелли проявлял немалое уважение к религии, даже оставаясь закоренелым антиклерикалом, и вполне вероятно, что он все же позвал исповедника, почувствовав неминуемое приближение смерти.[95] Никколо Макиавелли скончался между 21 и 22 июня 1527 года и похоронен в фамильном склепе в церкви Санта-Кроче, не дожив до испытаний, выпавших на долю его возлюбленной Флоренции.

Эпилог

Не стесняясь в словах

Возможно, кой-кому я ненавистен, но у друзей я обрету защиту. Пускай все знают: я — Макиавелли. Что люди мне и что мне их слова? Мной восхищаются и ненавидят.

Имя его выше всех похвал.

Флорентийская республика, которую Макиавелли застал незадолго до смерти, просуществовала три года, острой политической борьбой воспользовались сторонники радикальных мер. Умеренных политиков, желавших мирно договориться с императором, оттеснили республиканские консерваторы, сохранявшие полумифическую веру в альянс с Франциском I и противившиеся любому союзу с папой. После разгрома французов у Неаполя и заключения Климентом соглашения с Карлом V оставалось лишь дожидаться, пока объединенные силы империи и папства не явятся поквитаться с Флоренцией. Город героически оборонялся во время десятимесячной осады, продлившейся с октября 1529 по август 1530 года, благодаря усиленным оборонительным укреплениям — в чем есть заслуга и Макиавелли — и возрожденному ополчению, хоть и при существенной поддержке наемников. В итоге Флоренция сдалась на оговоренных условиях, после того как ее основные силы были разбиты в сражении при Гавинане (3 августа 1530 года), а главнокомандующий Малатеста Бальони перешел на сторону врага, тем самым избавив Флоренцию от ужасов разграбленного Рима. К тому времени многие горожане утратили иллюзии насчет ярых сторонников республики, правление которых привело лишь к войне, голоду, эпидемиям и непомерным налогам. После снятия осады сторонники Медичи, вопреки условиям перемирия, отдали многих своих противников под суд и предприняли шаги к тому, чтобы республика уже больше не возродилась.

Таким образом, созванная два года спустя после осады балья приступила к радикальным конституционным реформам. Прежние органы исполнительной власти были упразднены, все кроме Совета Двенадцати Добрых Мужей (Dodici Buonomini), та же участь постигла и законодательные органы. Учредили новый совет из двухсот членов и Сенат из сорока восьми членов, избиравшихся пожизненно (в числе сенаторов оказались старые друзья Макиавелли, такие как Франческо Веттори и Франческо Гвиччардини). Наконец, балья избрала Алессандро де Медичи главой исполнительной власти и нарекла титулом герцога Флорентийской республики. Годы конституционных дебатов, политических разногласий, войны и тягот привели к тому, что флорентийцы получили куда более закрытое правительство, чем можно было себе представить и которому суждено было продержаться двести лет.

Приход к власти Козимо I де Медичи в 1537 году еще больше укрепил единоличную власть во Флоренции после того, как отгремел последний бунт республиканцев, среди которых оказались бывшие сторонники Медичи, такие как Филиппо Строцци. Козимо сосредоточил в своих руках огромную власть. Действуя при поддержке Габсбургов и реформированного ополчения, он существенно урезал полномочия и влияние двух новых советов. Медичи оставались у власти, и долгие годы флорентийские герцоги — а позднее великие герцоги Тосканские — сумели разработать систему согласия и подчинения, впоследствии снискавшую уважение их подданных и позволившую мирно править до самого угасания рода в 1737 году.

Можно лишь предполагать, какого мнения был бы Макиавелли о подобных изменениях, проживи он дольше, скажем до возвращения Медичи. Как бы он повел себя? Стал бы на сторону республики или же затаился, полностью отойдя от политической жизни? Его повышенное внимание к почестям и выгоде (honore et utile) заставляет нас подумать о том, что Никколо писал бы сочинения о том, как лучше защищать Флоренцию от врагов, и трактаты в честь республики. В конце концов, многие его друзья из числа поборников Медичи приняли новый режим. Хотя благодаря связям с Климентом VII Макиавелли имел все шансы стать подозрительной фигурой в глазах радикальных республиканцев и вполне мог закончить свои дни, подобно Франческо Гвиччардини, в добровольном изгнании в своем имении, составляя, подобно ему, адресованные самому себе «Обвинение» (Accusatoria) и «Защиту» (Difensoria).

Перебежал бы Никколо во время осады в лагерь имперских войск или остался бы в городе, чтобы разделить с жителями все тяготы войны? Стал бы он избираться в Сенат после конституционных реформ 1530–1532 годов? Дать даже умозрительный ответ весьма непросто, учитывая противоречивую натуру Никколо Макиавелли. Во-первых, отчасти по неудачному стечению обстоятельств он всю жизнь демонстрировал необъяснимую способность вставать на сторону тех, кому в конечном итоге суждено было оказаться в проигрыше. И вероятно, его безвременная кончина избавила его от дальнейших унижений. Действительно, то, что он умер, пользуясь благосклонностью Медичи, впоследствии пойдет на пользу его потомству — за исключением Лодовико, погибшего во время осады.

Бернардо избрал для себя путь чиновника и в итоге стал папским казначеем в Умбрии, Козимо I ценил его, но однажды отказал ему в должности профессора Пизанского университета лишь потому, что его прошение прибыло незадолго до начала академического года.

Гвидо, этот книгочей, вел скромную жизнь клирика. Четвертый сын Никколо, Пьеро, оказался куда более склонным ко всякого рода авантюрам и после 1530 года вступил в ряды имперской армии сражаться с османами и с тех пор в роли наемника обошел всю Европу, не раз попадая в плен к мусульманам. В 1556 году он поступил на службу к герцогу Козимо I, сделал головокружительную карьеру во флоте, став под конец жизни генерал-лейтенантом галерной флотилии. Пьеро стал одним из первых рыцарей Военно-морского Ордена Святого Стефана, Папы Римского и священномученика, основанного Козимо в 1561 году. Ранее он представил герцогу свою программу будущей военно-морской стратегии Флоренции, трактат, написанный в 1559 году, под названием «Проект герцогу Козимо де Медичи изгнания французов и испанцев из Тосканы и создания Тосканского флота» (Di segno al Duc a Cosimo de’ Medici per Cacciar di Toscana Francesi e Spagnuoli e per Instituire una Armata Toscana). Пьеро, унаследовав от отца склонность к составлению всякого рода планов, в отличие от него, отличался куда более выраженной практичностью.

93

Евангелие от Матфея, 5:3. (Примеч. перев.)

94

Послание Иакова, 4:4. (Примеч. перев.)

95

Об этом мы узнаем из письма предположительно его сына Пьеро, адресованного его родственнику Франческо Нелли. Подлинность этого послания все еще вызывает сомнения некоторых ученых — главным образом по графологическим причинам. Даже если его написал не Пьеро Макиавелли, письмо кажется честным, судя по последнему параграфу, где сказано, что Никколо оставил семью в «крайней нужде». Следует добавить, что те, кто усматривает несоответствие между непочтительностью Макиавелли к религии и его крайней религиозностью, упускают из виду то, что такое отношение широко распространено во Флоренции до сих пор. (Примеч. авт.)

96

Перевод В. Рождественского.