Павел I

Известно, что примерно в половине первого ночи ell на 12 марта 1801 года граф Пален принёс Александру Павловичу весть о смерти отца и о его воцарении. Александр ждал сообщения; они вместе с Паленом согласовывали дату и время «акции». В ночь Цареубийства Великий князь лично отдал распоряжение камер-фрау П. И. Гесслер, состоявшей при его жене: «Я прошу тебя остаться в эту ночь в прихожей до прихода графа Палена; когда он явится, ты выйдешь к нам и разбудишь меня, если я буду спать».

Когда же неё страшное случилось, то теперь уже Император Александр Павлович, вернувшись из полуобморочного состояния при понукании Палена и Зубовых, вышел из своих апартаментов и обратился к караульным из Семёновского полка и нескольким перепуганным придворным с незабываемыми словами: «Батюшка скончался апоплексическим ударом. Всё при мне будет, как при бабушке».

Принципы нового царствование прозвучали: восстановление дворянской вольницы, с одной стороны, и полное лицемерие — с другой. Лгать перед людьми, которые все были в «курсе дела», лицемерить, выгораживая себя, — «политическое кредо» нового царствования. Участник заговора, любимый ученик и протеже умершего А. А. Безбородко сенатор Д. П. Трощинский уже сочинил Манифест о восшествии на Престол нового Самодержца, который как будто был списан с аналогичного Манифеста, появившегося в июне 1762 года, когда Екатерина II захватила власть. Александр 1 этот «творческий продукт» Трощинского полностью одобрил и подписал без колебаний. Уже 12 марта 1801 года он увидел свет.

В нём говорилось, что «Судьбам Вышнего угодно было прекратить жизнь любезного Родителя Нашего Государя Императора Павла Петровича, скончавшегося скоропостижно апоплексическим ударом в ночь с 11 на 12 число сего месяца». Ложь и ложь, и при этом на волю Всевышнего ссылались! Политическая «необходимость», историческая «целесообразность» служили потом оправданием для Александра Павловича. Но кого он хотел обмануть: себя или современников? Ведь «весь Петербург» уже знал о подлинном ходе событий! Может быть, потомков? Но в итоге ведь никого не обманул…

Павел Петрович окончательно переехал на жительство в Михайловский замок 1 февраля 1801 года. На главном фасаде замка красовалось несколько измененное изречение из Псалтыри: «Дому твоему подобаетъ святыня Господня въ долготу дней». Эта, сделанная из бронзы, надпись воспринималась потом как пророчество: 47 букв соответствовали годам жизни Императора Павла I. Указанное число букв насчитывал и оригинал: «Дому Твоему, Господи, принадлежит святость на долгие дни» (Псалтырь, 92.5).

Насколько Павел Петрович ощущал конец земного бытия? При его впечатлительности и природной чуткости он не мог не воспринимать сгущающуюся атмосферу вокруг. Переселяясь на жительство в Михайловский замок, построенный на месте старого Летнего Дворца, Император обронил фразу: «На этом месте я родился, здесь хочу и умереть!» Его желание исполнилось. Бренные останки Павла I покоятся в Петропавловском соборе Петропавловской крепости, у левого клироса, рядом с могилами жены — Императрицы Марии Фёдоровны и сына, Императора Николая I. Однако Михайловский замок до сего дня остаётся дворцом-пантеоном Императора Павла I.

Сохранились отрывочные свидетельства предчувствий Павла Петровича, касавшиеся как его исхода жизни вообще, так и времени пребывания в Михайловском замке в особенности. Широко известна притча, зафиксированная в воспоминаниях близкой подруги Марии Фёдоровны баронессы Генриетты-Луизы Оберкирх (1754–1808), самым подробным образом воспроизведённая уже Шильдером. К этой истории и потом часто обращались различные авторы, ища здесь подтверждения «ненормальности» будущего Императора, «почти за полтора десятка лет до восшествия на Престол». Между тем указанное повествование подобный «диагноз» совсем не подтверждает.

Дело происходило в Брюсселе 29 июня 1782 года, во время заграничного путешествия Павла Петровича. Вечером того дня у князя Карла-Иосифа де Линя (1735–1814) состоялся небольшой приём в самом узком кругу. Помимо Павла Петровича, на нём присутствовали: Александр Куракин, баронесса Оберкирх и несколько иных лиц, имена которых остались неизвестными. Тон беседы задавал князь Линь, рассказывавший вещие сны и пророческие предчувствия, сопровождавшие жизнь многих выдающихся людей.

Подобный интерес не был необычным. На дворе стоял XVIII век, «эпоха Просвещения», время гонения на Христианство, когда «лучшие умы Европы» издевались и третировали духовные ценности, являвшиеся путеводной звездой человечества более полутора тысяч лет, В этой атмосфере отвержения истинного началось повальное увлечение мнимым: оккультизмом, спиритизмом, масонством и тому подобными эрзацами. Постижение «мистики жизни и смерти», расшифровка «таинственных знаков и символов» бытия приобретали характер страстного увлечения. Потому и проблематика брюссельского вечера не выходила за рамки общепринятого в высшем свете.

Стараясь «вывести на разговор» русского Наследника, князь Линь обратился к нему с вопросом: неужели в России нет ничего чудесного? И Павел Петрович рассказал историю, которую никогда и никому больше не излагал, беря себе в свидетели князя Куракина, который, впрочем, так ничего и не удостоверил, называя всё рассказанное «игрой воображения». Павел Петрович почему-то попросил баронессу Оберкирх «ничего не рассказывать моей жене», хотя в тот период у него от Марии Фёдоровны не было никаких секретов. Суть «таинственной истории» состояла в следующем.

Однажды весной, поздно вечером, «при лунном свете», вместе с князем Куракиным и двумя слугами Павел Петрович прогуливался по безлюдному Петербургу. На одной из улиц Цесаревич заметил «высокого и худого человека, завернутого в плащ». Лицо разглядеть было невозможно и «только шаги его по тротуару издавали странный звук, как будто камень ударялся о камень». Наследник Престола сначала был «изумлён», а затем ощутил «охлаждение в левом боку», к которому «прикасался незнакомец». Павел Петрович тут же обратил внимание Куракина на присутствие нового спутника, шедшего слева от него. Однако князь ничего не видел и не ощущал.

Павел Петрович начал рассматривать спутника «внимательно» и разглядел взгляд, «какого не видел ни прежде, ни потом». Будущего Императора охватила дрожь, но «не от страха, а от холода». Вдруг незнакомец произнес «Павел!». Это обращение повергло в шок и ужас, но Куракин так ничего и не слышал, и не видел, шествуя, не обмеренный тяжелыми мыслями и видениями. Вдруг таинственный спутник остановился и произнес; «Павел, бедный Павел, бедный князь!»

Цесаревич затрепетал и, «сделав отчаянное усилие», спросил у незнакомца: кто он и чего он хочет? В ответ прозвучал монолог, уже двести лет служащий предметом пересудов; «Бедный Павел! Кто я? Я тот, кто принимает в тебе участие. Чего я желаю? Я желаю, чтобы ты не особенно привязывался к этому миру, потому что ты не останешься в нём долго. Живи как следует, ежели желаешь умереть спокойно, и не презирай укоров совести: это величайшая мука для великой души».

Незнакомец замолк, и Павел Петрович не мог больше у него ничего спросить, молча следовал за ним, пока не вышли к Неве около здания Сената. Там таинственный спутник подошел «к одному месту» в центре площади и обратился к Престолонаследнику с прощальным напутствием: «Павел, прощай, ты меня снова увидишь здесь и ещё в другом месте», И только тут стали открываться черты незнакомца, и Павел Петрович явственно разглядел лицо своего прадеда — Петра Первого. Затем образ исчез, и Павел Петрович остался стоять пораженный. Его удивление со временем только «усилилось», когда он узнал, что Екатерина II именно на этом месте повелела поставить памятник Петру Первому…

Можно ко всей этой истории относится серьезно? Скорее «нет», чем «да». Начнём с конца. Павел Петрович прекрасно знал, что в Петербурге уже много лет идёт подготовка к открытию памятника Петру Первому, над которым французский скульптор Этьен Морис Фальконе работал с 1766 года. Было определено и место на берегу Невы: площадь между зданием Адмиралтейства и Сената. Отлитые в бронзе части монумента выставлялись для обозрения публики, начиная с 1770 года. Была доставлена из окрестностей Петербурга и огромная гранитная скала — будущий постамент. Открытие памятника состоялось в день столетия восшествия на Престол Петра Первого — 7 августа 1782 года, когда Павел Петрович с Марией Фёдоровной находились в Германии. Но о грядущем событии Цесаревич был прекрасно осведомлён. Никакого «пророческого предзнаменования» тут не существовало.[129]

129

Здесь уместна одна историческая ремарка. После триумфальной победы над шведами при Полтаве в 1709 году Пётр I решил соорудить себе памятник, но при жизни это намерение осуществить не удалось. Пятиметровую конную статую по проекту скульптора БД. Растрелли отлили в бронзе только в 1745–1747 годах. Петр I изображен на коне в одеянии римского императора, с мечом на боку и с жезлом в правой руке. Первоначально Екатерина II намеревалась именно эту скульптуру поставить на Сенатской площади, но при ближайшем осмотре она ей не понравилась, и тогда обратились к Фальконе. Памятник Растрелли был забыт и долго пребывал в небрежении. Так продолжалось до воцарения Павла I. О скульптуре вспомнили, для неё был сооружён шестиметровый постамент, и она была установлена перед Михайловским замком. На постаменте значилось: «Прадеду — правнук. 1800». На этом месте памятник находится до настоящего времени.